Кодекс чести вампира, стр. 37
— Ты что же это, — Забржицкий презрительно скривил тонкие губы, — шантажировать меня надумала? Думаешь, я поверю в эту чушь?
— Шантажировать я вас не собираюсь, и мне все равно, поверите вы или нет. Но запись, которую мне подбросили в почтовый ящик, скорее всего — копия. Следовательно, у кого-то есть и оригинал. Я бы на вашем месте над этим призадумалась.
— Ты кто такая? — Забржицкий недобро прищурился. — Куда ты лезешь? Думаешь, я без тебя не разберусь? А насчет Хромова я тебе вот что скажу… — он понизил голос до шепота. — Один раз скажу, больше повторять не стану. Я бы с наслаждением сам, своими руками его по суставам раздернул, но кто-то успел сделать это прежде, чем я до него добрался. Нельзя сказать, чтобы я был очень доволен, но и обижаться мне грех.
— Если вы ни при чем, — я тоже перешла на шепот, — то почему же тогда Хромова убили таким странным способом? К тому же, насколько я знаю, вы считаете, что пить кровь у подонков — не зазорно…
— Все-таки ты журналюга, прав я был, — оскалившись, прошипел Забржицкий. — Ну хорошо же, давай эту тему до конца договорим, иначе ты от меня не отвяжешься, как я вижу. Радуйся, я сегодня в хорошем настроении, а то давно оттаскал бы тебя за уши и велел своим ребятам выкинуть тебя отсюда.
И за таких нелюдей наш народ голосует на выборах! Уму непостижимо…
— У меня есть алиби на то время, когда был убит Хромов, — продолжал Забржицкий. — Я был на банкете в честь двадцатилетия творческой деятельности моей любимой певицы Ванькиной. Единственная певица, умеющая петь среди наших безголосых эстрадников! И какая женщина — формы не уступают содержанию… Ладно, не важно… Весь вечер я сидел во главе стола, рядом с виновницей торжества. И даже спел с ней дуэтом мою любимую песню «Ой, цветет калина». В сортир, правда, несколько раз выходил, но ты у своих коллег-телевизионщиков поспрошай — они меня туда каждый раз провожали. Уж не знаю, на что надеялись.
— Ну, — хмыкнула я, — неужели вы считаете, что я думаю, будто вы убили Хромова сами? Разумеется, у вас было алиби, и вы обещали Луну не за то, чтобы вам помогли собственными руками совершить убийство, а за то, чтобы кто-нибудь совершил его вместо вас. А вот кто же все-таки это сделал и за какую сумму — действительно вопрос. Думаю, ваши обширные связи и знакомства среди вампиров помогли вам без труда найти подходящую кандидатуру за сходную цену…
— Слушай, ты… — сквозь зубы произнес Забржицкий, и я, цепенея, увидела его пальцы, тянущиеся ко мне явно не для того, чтобы обогреть и приласкать. К счастью, народный избранник сумел в последнюю секунду взять себя в руки. — Ты забыла, с кем разговариваешь? Мне ведь достаточно глазом моргнуть, и от тебя мокрого места не останется…
— Знаете, что… — ответила я, лихо допив четвертый коктейль и вставая из-за стола. — Надоели вы мне до смерти! Ни одного толкового слова за целый час я от вас не услышала, и дальше слушать мне неинтересно. Счастливо оставаться!
— Учти, — визгливо пролаял Забржицкий, — если узнаю, что ты копаешь под меня, пожалеешь, что вообще на свете живешь! — И, внезапно сбавив тон, он негромко добавил: — Ты бы лучше своего дружка Жана потрясла. А то, я смотрю, очень его это убийство интересует. Не верю я, что его волнуют одни высокие идеалы.
— У Бехметова нет мотива, — ответила я снисходительно.
— А ты поищи, — осклабился депутат. — Вдруг что-нибудь да найдется…
Честно говоря, почти не надеялась, что доберусь до дверей ресторана целой и невредимой и что смогу выйти из него своим ходом. Когда же мне это удалось, я почувствовала невыразимое счастье.
Впрочем, к тому времени, когда я вошла в метро и встала на медленно едущий вниз эскалатор, мое ликование поутихло, и ему на место пришли мысли — весьма трезвые, поскольку хмель из меня уже выветрился, на свежем-то воздухе, и довольно мрачные.
Зачем, спрашивается в задачке, я встречалась с Забржицким? Вместо того чтобы завоевать его симпатию (если это вообще возможно без ущерба для собственной психики и здоровья), коварно и деликатно выведать кучу всяких секретов и тайн (да что кучу! хоть какой-нибудь один, но полезный секретик!), поесть всяких вкусностей и приятно провести время, я устроила тихую, но мерзкую склоку, еды толком и не почувствовала, тайн никаких не узнала. И что самое неприятное — кажется, нажила себе врага, причем весьма опасного и влиятельного.
Конечно, был и положительный момент. На голову мне ничего не вылили и до бега с препятствиями вперемешку с рукопашной схваткой дело тоже не дошло. Впрочем, рано радоваться. Может быть, все еще впереди.
Предаваясь столь невеселым размышлениям, я хмуро таращилась в окно метропоезда. Было еще что-то, что меня беспокоило, но я не могла понять — что. Такое бывает, когда вертится в голове какой-то мотив, но что за песня, кто ее поет — никак вспомнить не можешь, хоть тресни. Что же было сегодня такого, что царапнуло подсознание, а до сознания не дошло? Как бы это вспомнить…
Что-то случилось перед тем, как я вошла в ресторан. Что-то очень простенькое и тривиальное, поэтому оно и не запомнилось, а зацепилось в мозгах где-то на периферии и болталось там, как соринка в глазу. Выходит, это происшествие, которое я никак не могу вспомнить, означает что-то важное…
Глава 24
РОЯЛЬ БЫЛ ВЕСЬ РАСКРЫТ
Даниель стремительно взбежал по скрипучим деревянным ступеням. Очутившись на втором этаже, в приемной родного детективного агентства, он махнул рукой Наде, сидевшей, как всегда, с неодобрительным выражением лица за своим столом среди груд бумажек и папок, сделал два шага в сторону кабинета Себастьяна, прислушался и замер…
Немного погодя повернулся к Наде, наблюдающей за ним с неподдельным интересом, и спросил:
— Чем он там занимается?
Надя пожала плечами и похлопала ресницами:
— Разве сам не слышишь? Поет!
За дверью кабинета на мгновение наступила тишина, а потом вновь раздались звуки рояля, и послышался голос Себастьяна (Марина без малейших колебаний назвала бы его божественным, хотя, если соблюдать точность в определениях, он был всего лишь ангельским), который выводил: «Не уезжай ты, мой голубчик! Печально жить мне без тебя!»
Даниель поднял брови:
— И давно он так… поет?
Надя сверилась с напольными часами:
— Да уж, наверное, с полчаса…
«Дай на прощанье обещанье, что не забудешь ты меня!» — доносилось из-за двери.
— Он не повеселел хоть немного? — поинтересовался Даниель.
— Не могу сказать, чтобы повеселел, но, когда пришел, был какой-то очень… оживленный. Слушай, как ты думаешь, с ним все в порядке? Сам беспрестанно нас погоняет, говорит, что каждая минута на счету, а теперь вот сидит и… Я прямо не знаю, что думать.
«Скажи ты мне, скажи ты мне, что любишь меня, что любишь меня…» — нежно умолял поющий голос.
— Эх, — прошептала Надя, — если бы мне так спели, я бы сказала. И ни минуты бы не думала!
— Да? — Даниель посмотрел на нее с сомнением. — У меня что, есть повод для беспокойства?
Надя ответила ему насмешливым взглядом:
— Это вряд ли. Заметь, я тебе эти слова говорю часто и регулярно, несмотря на то, что ты для меня уже сто лет на гитаре не играл.
«Когда порой тебя не вижу, грустна, задумчива брожу», — продолжал петь голос за дверью.
— Намек твой понят, — сказал Даниель, улыбаясь Наде с легкой долей кокетства. — Учту это пожелание на будущее… Ладно. Поет он, конечно, замечательно, кто спорит, но концерт пора заканчивать.
«Когда речей твоих не слышу…» — неслось из кабинета.
— И вообще, — добавила Надя. — Чем в одиночку душу себе рвать, поехал бы к Марине и пел перед ней.
— А что, хорошая мысль! — заметил Даниель. — Надо бы ему об этом сказать.
«Мне кажется, я не живу!» — уверял Себастьян.
Даниель открыл дверь в кабинет друга, и голос, поющий «Скажи ты мне…» вырвался на свободу и заполнил собой все пространство. Дождавшись, пока Себастьян допоет припев до конца и, разразившись финальным аккордом, оторвет пальцы от клавиш рояля, Даниель спросил: