В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора, стр. 97

Тем не менее, как признавал Харингтон, он с нетерпением ждал, что трон унаследует король, а не «дама, запертая в покоях от подданных и большинства слуг, которую видят только по большим праздникам». [1300] Он писал о непопулярности елизаветинского правительства и сравнивал растущую слабость и болезненность старой королевы с юностью Якова VI. «Старость – сама по себе болезнь», – писал он. [1301]

В письме к Дадли Карлтону Джон Чемберлен писал: зная, что королеве в декабре стало хуже, он не ожидал «при дворе никаких пышных приготовлений к празднованию Рождества». Однако он был приятно удивлен, обнаружив, что двор «расцвел больше обычного». Он писал, что при дворе «много танцев, медвежьей охоты и представлений», а также азартных игр, которые королева по-прежнему очень любила. [1302] Но к концу года Елизавета снова впала в депрессию, которую Чемберлен назвал «устойчивой и непроходимой меланхолией». Она все больше и больше времени проводила во внутренних покоях, окруженная самыми близкими. Среди них были Кэтрин Говард, графиня Ноттингем, графиня Уорик, Мэри Скадамор и Дороти Стаффорд. [1303]

Глава 59

При дворе все в унынии

21 января Елизавета покинула Уайтхолл и совершила десятимильный переезд во дворец Ричмонд, ее «теплую зимнюю шкатулку». Несмотря на «очень ветреную и сырую погоду», королева отказалась надеть меха и путешествовала «в летних нарядах», к большому недовольству придворных. [1304] Томас, лорд Бёрли, предупреждал брата, Роберта Сесила, что «ее величеству следует смириться с тем, что она стара и должна больше заботиться о себе; нет ничего хорошего в том, что молодой дух пребывает в старом теле». [1305]

Физическое состояние королевы, очевидно, продолжало производить впечатление на гостей при ее дворе, хотя, как сухо заметил французский посол де Бомон, «беспечное отношение королевы к своему возрасту» – иллюзия, «которую поддерживает весь двор с таким искусством, что я не перестаю этому удивляться». [1306] Вскоре после прибытия в Ричмонд королеве, как докладывали, «все больше нездоровилось», однако она продолжала исполнять свои официальные обязанности весь февраль, присутствуя на последних переговорах о сдаче лорда Тирона в Ирландии. 19 февраля она приняла венецианского посла, Джованни Карло Скарамелли. [1307] Когда Скарамелли приехал в Ричмонд, лорд-камергер проводил его в приемный зал, где он увидел Елизавету. Она сидела в кресле на возвышении, окруженная членами Тайного совета и многочисленными придворными. Все они слушали музыкантов. После многочасовых приготовлений во внутренних покоях Елизавета казалась блистательной, она держалась с уверенностью, присущей гораздо более молодой женщине. Венецианский посол писал, что на ней было платье из серебристой и белой тафты, отделанной золотом, ее платье «несколько открыто» спереди, и видна шея, окруженная бриллиантами и рубинами; ожерелье спускалось до самой груди. О ее волосах он написал, что они «светлого оттенка, какого не бывает в природе», а лоб украшали крупные жемчужины «размером с грушу». На голове у нее был «выпуклый чепец и корона; она щеголяла многочисленными алмазами и жемчугами; даже перед корсажа был украшен золотыми поясами, отделанными драгоценными камнями, и отдельными крупными камнями, карбункулами, рубинами, бриллиантами; вокруг запястий, вместо браслетов, она носила двойные ряды жемчуга вдвое крупнее обычного размера». [1308] Зрелище было нарочитое и, для некоторых, нелепое.

Когда королева встала, чтобы приветствовать Скарамелли, он опустился на колени, чтобы поцеловать подол ее платья, но она подняла его «обеими руками» и протянула для поцелуя правую руку. Затем посол произнес заготовленную заранее речь от имени Венецианской республики и поздравил королеву с «превосходным здоровьем», в каком он ее застал. [1309] Елизавета ответила по-итальянски, приветствуя его в Англии, а затем побранила дожа за то, что тот не присылал к ней посла прежде. По ее словам, «настало время, чтобы республика прислала посланника к королеве, которая при всяком случае оказывала ей честь». Скарамелли пишет, что Елизавета «почти всегда улыбалась» и на протяжении всей аудиенции стояла на ногах. [1310]

То был первый визит итальянского посланника с начала ее правления, когда дож и сенат разорвали с Елизаветой дипломатические отношения на том основании, что она еретичка. Теперь, когда английские пираты угрожали венецианским купцам в Средиземном море, к Елизавете послали Скарамелли в попытке начать мирные переговоры и упросить елизаветинское правительство сдержать пиратов. Когда посол передал Елизавете послание от сената, она серьезно ответила: «Мне отчего-то кажется, что Венецианская республика за все сорок четыре года моего правления ни разу не удостоила меня своим вниманием… Разве что нужно было о чем-то попросить». Однако она заверила посла, что, «поскольку вопрос касается моих подданных… я назначу уполномоченных, которые будут вести с вами переговоры и сообщать мне о ходе переговоров, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы удовлетворить Светлейшую республику Венецию, ибо я не хочу быть неучтивой». [1311]

Позже Скарамелли сообщал, что королева «превосходно владела всеми чувствами» и, по его словам, «так как она ест и спит, только когда того требует природа, все верят и надеются, что ее жизнь куда дальше от завершения, чем повсюду докладывают». Он писал: «Безопасность ее страны покоится на надежном основании». [1312]

На самом деле именно возраст королевы и «телесные болезни ее величества» становились вопросом самого пристального внимания, беспокойства и домыслов. [1313] Вскоре после аудиенции, данной Скарамелли, Елизавете пришлось спилить коронационное кольцо, которое она носила на безымянном пальце левой руки, поскольку «оно вросло в плоть». Это событие ее придворные называли «печальным предзнаменованием, как будто оно предрекало, что брак со страной, закрепленный кольцом, скоро распадется». [1314]

20 февраля скончалась Кэтрин Говард, графиня Ноттингем. Она была кузиной королевы, старейшей камер-фрейлиной и одной из ближайших подруг Елизаветы. Придворный Филип Годи писал брату, что королева восприняла смерть графини «гораздо тяжелее», чем ее собственный муж, лорд-адмирал Чарлз Говард. [1315] Де Бомон сообщал: королева так скорбела по графине, «по которой она пролила много слез и выказала большую грусть», что отказала ему в аудиенции. [1316] Елизавета уединилась во внутренних покоях; в это время придворные все громче перешептывались, беспокоясь за состояние ее здоровья.

К марту состояние Елизаветы стало еще более тревожным. 9 марта Роберт Сесил писал Джорджу Николсону, посланнику королевы в Эдинбурге, что у Елизаветы «хороший аппетит, нет ни кашля, ни лихорадки, однако ее беспокоят жар в груди и сухость во рту и на языке, которые не дают ей спать, к ее большому беспокойству». Затем Сесил заверил Николсона, что, несмотря на это, Елизавета «ни разу не оставалась в постели, но все три дня гуляла в парке». [1317] Сесил далее написал подробный отчет сэру Джону Герберту, одному из Государственных секретарей.