В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора, стр. 74

До конца года главному придворному художнику Джорджу Гауэру было поручено нарисовать огромный портрет, прославляющий победу Англии над испанской Армадой. [1024] Елизавета изображена между двумя сценами: на одной английские брандеры сеют хаос среди кораблей испанского флота, на другой последние испанские суда с трудом уплывают домой. Фигура королевы, которая олицетворяет скорее не ее саму, но суверенитет страны, занимает почти весь холст: она изображена в тяжелом, величественном платье, с широкими рукавами, расшитыми жемчугом, и бархатной юбкой. Большой плоеный воротник и отделанный драгоценностями головной убор обрамляют гладкое, лишенное признаков возраста лицо Елизаветы. В левой руке она держит перо, правая лежит на глобусе, и ее заостренные на концах белые пальцы указывают на Америку. К 1588 г. уже была основана колония Виргиния, положившая начало империи в Новом Свете. У правого локтя Елизаветы покоится имперская корона. Елизавета олицетворяет солнце, которое побеждает силы тьмы. Кружевная лента с большим кольцом помещена на том месте, где у мужчины-монарха находился бы гульфик, и с него свисает большая жемчужная подвеска в форме капли. Жемчуг символизирует непорочность королевы; он как бы охраняет ее нерушимые границы как лица физического и юридического. Хрупкая, женственная фигура Елизаветы заключена в броню и мощь, символизирующие государство. Проводится прямая связь между добродетельностью и целомудрием Елизаветы и растущей мощью Английского государства, силы и целостности Англии как юридического лица, зависящих от силы и нерушимости королевы как лица физического. [1025]

Глава 44

Забаррикадирована изнутри

26 августа 1588 года Роберт Деверо, молодой 2-й граф Эссекс, поставил в Уайтхолле военное обозрение в честь победы над испанской Армадой. Королева смотрела представление из окна дворца, сидя рядом с Робертом Дадли, отчимом Эссекса. Дадли, вернувший расположение королевы, регулярно обедал с Елизаветой в ее внутренних покоях. [1026] Через несколько дней Дадли покинул двор и уехал в Кенилуорт, а оттуда – на целебные источники в Бакстон, в надежде, что воды восстановят его угасающее здоровье. Утром в четверг 29 августа он написал Елизавете из Райкота в Оксфордшире: «Нижайше прошу ваше величество простить бедного старого слугу за дерзость – я осведомляюсь о том, как поживает моя милостивая госпожа и наступило ли облегчение ее недавним болям, ибо превыше всего на свете я молюсь за ее здоровье и долголетие. Что же касается моего слабого здоровья, я продолжаю принимать ваше лекарство, и оно лечит меня лучше, чем все, что мне дают. В надежде обрести идеальное здоровье в купальне, продолжая, как всегда, молиться за счастливое сохранение вашего величества, смиренно припадаю к вашим ногам». [1027]

Проехав еще несколько миль, Дадли почувствовал себя хуже и вынужден был искать убежища в охотничьем домике Корнбери-Хаус в лесу Уичвуд в Оксфордшире. Он страдал от «продолжительной лихорадки» и «болей в желудке». В четыре часа утра 4 сентября он умер, возможно от приступа малярии, в возрасте пятидесяти шести лет. Его жена, Леттис, была с ним, когда он умер, хотя смерть Дадли никак не смягчила враждебность Елизаветы по отношению к ней.

Хотя при дворе продолжали праздновать победу над испанской Армадой, Елизавета удалилась в свою опочивальню в Сент-Джеймсском дворце, заперлась и прогнала камер-фрейлин, чтобы горевать одной. Она потеряла свою самую большую любовь, мужчину, с которым она вместе выросла, который внушил ей сильную страсть, которого она обожала. По сообщению испанского агента, королева оставалась в своей опочивальне и отказывалась говорить с кем бы то ни было «в течение нескольких дней», а встревоженные фрейлины и советники толпились снаружи. [1028] Уолсингем сокрушался, что не может заниматься государственными делами, поскольку королева, «заявив, что она никого к себе не допустит, очень горевала из-за смерти главного камергера». [1029] Наконец, по мере того как росло беспокойство за состояние королевы, Сесил приказал взломать двери в ее опочивальню. Елизавета поняла, что пора вернуться к своим обязанностям; она встала с постели, впустила фрейлин и велела им подготовить себя к выходу.

В ответ на письмо от графа Шрусбери, в котором тот поздравлял ее с победой над Армадой и выражал свои соболезнования в связи с кончиной графа Лестера, Елизавета дала понять, что очень расстроена и не намерена обсуждать утрату своего фаворита: «Мы желаем скорее хранить воспоминания как то, в чем мы не в силах утешиться, иначе как подчинив свою волю неизбежной встрече с Господом. Кто тем не менее выражает нам Свою доброту прежним процветающим новостям, намерен все же подвергнуть нас испытаниям потерей столь дорогой нам особы». [1030]

Марко Антонио Мицеа сообщал Филиппу Испанскому, что «королева сильно состарилась и подурнела и пребывает в меланхолии. Ее приближенные говорят, что это объясняется смертью графа Лестера», но Марко Антонио считал, что скорее состояние королевы вызвано «страхом [повторного нападения испанцев], который она пережила, и тяжким бременем, которое она влачит». [1031]

Елизавета всегда отвергала мысль о том, что она когда-либо была влюблена или по крайней мере позволяла себе любить.

«Я слишком обременена заботами, дабы обратить свое внимание к браку, ибо Любовь – обычно отпрыск досуга, а я столь занята обязанностями, что не могла думать о Любви. И поскольку ничто не способно было подвигнуть меня к браку, я не была способна и думать ни об одном мужчине».

Однако после смерти самой Елизаветы рядом с ее постелью нашли небольшую посеребренную шкатулку. Внутри лежало последнее письмо Дадли из Райкота, сложенное и перевязанное шелковой лентой; королева написала на нем: «Его последнее письмо». [1032]

Слухи о Елизавете и Дадли продолжали циркулировать спустя много лет после его смерти. В одной анонимной порнографической сатире, «Новости из рая и ада», которая появилась через несколько недель и ходила по рукам, рассказывалось о «тщетных попытках» Дадли «войти в рай и его последующем схождении в ад». В сатире Дадли изображен обладателем неукротимой сексуальной мощи и политических амбиций. В рукописи Дадли называется уменьшительным именем Робин, которым наградила его Елизавета; автор предполагает, что в аду будет «целую вечность» смотреть во влагалище «голой демонессы» в платье одной из его любовниц. А член Дадли, «которым он так гордился», превратится в орудие его вечного наказания.

«Нет сомнения, такое приятное зрелище… настолько распалит его, что он не сумеет этого вынести, особенно после того, что всю жизнь он провел в полной боевой готовности и пользовался своим похотливым копьем, разя им в центр ее мишени и вонзая свой кинжал по самую рукоятку в ее бездонную зияющую пропасть. А если он не пожелает попасть туда по собственной воле, назначено, что при малейшем прикосновении орган его мужественности будет погружаться в бездонную бочку ее непорочности, через которую проходит поле негасимого огня… при каждом совокуплении огонь… так опаляет его, что он пребывает в постоянной опасности лишиться верхушки своего стального древка…» [1033]

Поскольку автор сатиры довольно пренебрежительно отзывается о папе, скорее всего, он не был католиком. Судя по тому, что в произведении упоминается, как Дадли оскорблял тех, кто в свое время оказывал ему покровительство, ее написал кто-то из придворных.