Венецианская птица. Королек. Секреты Рейнбердов (сборник), стр. 79

Он отпер дверцу машины, положил чемоданчик на заднее сиденье и поехал по длинному неровному склону к дороге на Эксетер, мимо темнеющего вокзала в Эггесфорде, через узкую долину Тау, бежавшую по правую руку. Гримстер вел машину без мыслей, без чувств – холодный угрюмый человек, который ждал, когда настанет успокоение. В таком настроении он ехал быстро, точно зная, куда ему нужно; все возможные пути отхода были просчитаны, и оставалось только действовать. Гримстер пришпоривал машину, как живое существо, несущееся через темную ночь по блестящей от дождя дороге; и она словно давала ему слабое обещание успокоения, которого он ждал и которое либо омрачит остаток его налитых мукой дней и полных отчаянными снами ночей, либо позволит жить и не сталкиваться ни с чем из запретного прошлого.

Через милю фары выхватили у начала соснового бора по левую руку сельский трактор, устало выползавший, словно жук, с мутными фарами, с проселка на шоссе. Гримстер увидел его за пятьдесят ярдов – трактор наполовину выдвинулся на шоссе. Гримстер направил «даймлер» правее, чтобы объехать трактор, но тут же почувствовал, как задние колеса заскользили. Он попытался рулем исправить занос. Ни страха, ни тревоги он не почувствовал – подготовка в Департаменте включала долгие часы на спецтреке со скользким покрытием. Однако сейчас – и он так и не узнал правды – руки на руле приняли решение, то ли переоценив свои способности, то ли поддавшись вернувшимся мыслям и чувствам, но какое-то решение было принято слишком быстро – Гримстер не успел понять его, только тело инстинктами плоти приветствовало судьбу, которую, возможно, несколько секунд спустя приветствовал бы и ум.

Хвост тяжелого «даймлера» занесло на шоссе, машину развернуло и швырнуло через хлипкое ограждение на правой стороне дороги. Сияя фарами, машина понеслась по изрытому кротовыми норами склону. Гримстер успел разглядеть сверкание реки за кустами и деревьями в конце луга, увидел арку каменного моста выше по течению реки – и тут машина врезалась в толстый ствол дуба на берегу.

Гримстера выбросило через лобовое стекло – он врезался в широкий ствол с такой силой, что сломал шею и умер мгновенно. Однако в мгновения перед смертью он видел не деревья, не реку, не неминуемый конец, то ли случайный, то ли подстроенный. Он вновь стоял перед сэром Джоном и слышал: «В отношении вас я потерял это право давным-давно… все когда-нибудь кончается». Теперь он полностью понял эти слова. За миг до смерти он глядел на мертвеца, держа в руке две фотографии. На одной – сам Гримстер и Гаррисон мальчишками, на речном берегу, оба улыбаются, держа рыбу. Его мать сделала эту фотографию на каникулах в Ирландии. На обороте было написано: «Думаю, тебе понравится это фото нашего Джонни (справа)». Чернила поблекли, но почерк матери нельзя было не узнать. Вторая фотография была старее, на толстом картоне – его мать, восемнадцатилетняя девушка. Эта же фотография, увеличенная, висела в гостиной – блузка с рукавами-фонариками, под горлышко и с маленькой брошью-камеей. На обороте этой фотографии едва читалась совсем уж выцветшая надпись тем же почерком: «Моему дорогому Джону, с бесконечной любовью – навсегда. Хильда».

Когда тело доставили в Хай-Грейндж, Коппельстоун нашел фотографии и уничтожил их. Гримстера обыскивали, прежде чем вести на реку, так что стало понятно, что он взял фото у сэра Джона, что Гримстер, не зная того, убил собственного отца – отца, который никогда не признавал сына, но помогал ему, приблизил его к себе, как только мог, собирался оставить ему свое место, направлял и пестовал его карьеру, желал быть рядом с ним, но не мог открыться.

Департамент пришел в движение. Сэр Джон умер от сердечной недостаточности в возрасте пятидесяти девяти лет. Гримстер погиб в автокатастрофе. Сэр Джон получил свои четверть колонки в «Таймс», Гримстер – абзац в «Уэстерн морнинг ньюс».

В квартире миссис Хэрроуэй, узнав новости, оплакивала потерянную любовь Лили. Сквозь печаль она видела себя в черном у могилы и думала, когда будет прилично поговорить с миссис Хэрроуэй насчет подходящего наряда. Ее чувства были искренни, но не глубоки. Две ночи она засыпала в слезах, зная, что никого уже не полюбит так, как любила Джонни, и решала, не написать ли матери… и уговаривала себя, что, несмотря ни на что, жизнь продолжается… Жизнь должна продолжаться, потому что ведь нечестно по отношению к мертвым вечно жить прошлым. Две недели она наслаждалась уютным страданием трагической фигуры, потом забеспокоилась, когда не пришли месячные, потом успокоилась, когда через неделю пришли… А затем постепенно стала прежней Лили. Лили и ее несчастные любовники… сначала Гарри, потом Джонни… бедный Джонни… Никто не сможет занять его место, никогда, никогда…

Секреты Рейнбердов

Глава 1

На низком столике в центре холла стояла широкая, неглубокая ваза с синими и розовыми гиацинтами: до ненатуральности жесткими и скорее подходящими для геральдики цветами. Рядом с вазой лежал небольшой замшевый мешочек, оптика, какой пользуются ювелиры, и очень точные весы. Теперь уже совсем скоро, подумал Буш, из холодной мартовской ночи выйдет некто и проверит содержимое мешочка. Кто бы это ни был, приедет он на машине. Было два часа ночи. Установленные снаружи мощные прожекторы заливали подъездную дорожку к зданию офицерской столовой Учебного центра армейской авиации болезненно-желтым, лимонным светом. Вертолет, с которого сняли рацию, ждал в ста ярдах отсюда на футбольном поле. Пилот наверняка сидит в кабине и пытается согреть озябшие руки, получив строгие указания неукоснительно подчиняться. Любое проявление самостоятельности, как и попытка поддаться порыву стать героем, будет стоить ему жизни.

Буш обошел вокруг столика, встал у камина и закурил. Над каминной полкой висел цветной портрет королевы. Над очагом поместили большой веер из зеленой декоративной бумаги. Он заметил, что одна из его нижних складок прожжена небрежно брошенным окурком. Буш был обучен подмечать любые детали и складировать их в памяти до момента, когда они могли пригодиться. Ему давно перевалило за тридцать. Плотного телосложения, с редеющими темно-русыми волосами, карими глазами и румяной белой кожей лица, которую не брал никакой загар. Причем обычное выражение этого лица казалось мягким, даже добрым, что не отражало подлинного характера Буша. Он действительно производил впечатление приятного человека, но только когда сам хотел добиться подобного эффекта. А вообще мог принять любое обличье в зависимости от того, какое задание предстояло выполнить.

Он принялся разглядывать вазу с гиацинтами. В прошлый раз вазу почему-то наполнили выращенными в горшках бронзовыми хризантемами. И нижние листья двух растений успела подпортить зеленая тля. Тогда среди ночи появилась женщина в плаще-дождевике. Нижнюю часть лица по самые глаза прикрывал шелковый шарф. Сегодня, предчувствовал Буш, это будет мужчина. Как в первом случае, так и сейчас использовалось кодовое имя Торговец, а привычным клише для прессы становилось: «Торговец совершает очередное похищение». Мысль о шумихе в средствах массовой информации, намеренно раздуваемой Торговцем, злила Буша. Первое похищение прошло для него успешно, а женщине дали уйти. И в любом случае, даже если бы они схватили ее, нарушив условия договора и рискуя, что заявленную угрозу приведут в исполнение, Буш был уверен: от нее ничего добиться не удалось бы. Или почти ничего. На сей раз мужчина придет сам, движимый тщеславием, гордостью самца или просто радостью предпринимателя от удачно проведенной сделки, ставшей его детищем.

Грандисон стоял у противоположной стены холла рядом с дверью. Он изучал заключенный в рамку план центра и его тренировочных зон. Буш знал, что все подробности плана усердно запоминаются и четко фиксируются в сознании шефа. Грандисон повернулся и подошел к нему.