Аффект, стр. 9

— А жена узнала, — вздохнул прокурор. — Эту Рыжину допросили?

— Завтра, — ответил Рябинин, поднялся, пожал руку Юрию Артемьевичу и кивнул тихому клёну.

11

Ищите женщину… Рябинин эту пословицу переделал бы: ищите любовь. Ему казалось, что у Вересова с Рыжиной именно любовь. Почему так казалось, он не знал. Впрочем, знал со слов бортпроводницы, описавшей расставание у трапа, — так могли прощаться только влюблённые. Он поймал себя на том, что эта любовь его не возмущает.

Рябинин не верил в доморощенные страсти. Познакомились на танцах или на работе; год ходили в кино, гуляли по улицам и целовались в парадных; подали заявление во Дворец бракосочетаний; была шумная и сытая свадьба; начали одеваться, обшиваться, огарнитуриваться… И это — любовь? А где же окопы, в которых они вместе сидели? Ах да, мирное время… Тогда где тот совместный труд: тяжкий, иссушающий и бессонный, похожий на бой? Или невзгоды, вынесенные вместе? Или беды, пережитые сообща? Где же те бури, которые распугивают тихие свидания, но высекают вечную любовь?

Поэтому Рябинина не удивила новая любовь Вересова — она возникла там, в горах Сихотэ-Алиня, на тех порожистых речках, в которые приходилось ему нырять. Но следователя возмущали лицемерные письма геофизика.

Рябинин поднял голову — за приоткрытой дверью белела женщина. Когда она вошла и назвалась, он удивился, почему видел её белой, — лишь из-за коридорного мрака да светлых её волос.

Наде Рыжиной оказалось двадцать пять лет. Красная кофточка и коричневые брюки обтягивали её небольшую суховатую фигуру. Рябинин не понял, выгорела ли она до лёгкой красноты, или была виновата её фамилия, но светлые волосы показались ему чуть рыжеватыми. Впрочем, могла давать отблеск кожа лица, загоревшая по-пляжному, до шелушения, до облупленного носа.

— Знаете, зачем вызвал?

Она кивнула.

— А откуда?

— В геологическом управлении говорят.

Рыжина не трогала свою сумочку, не ёрзала, не теребила причёску и не курила, но она волновалась. Её красное лицо было стянуто тем тугим напряжением, которое, казалось, взорвётся при малейшем поводе.

— С какого времени знаете Вересова?

— С этого поля.

— Значит, два года. Ну, рассказывайте…

— Что рассказывать?

— Всё. Сначала о нём — что он за человек.

Рыжина надменно усмехнулась, блеснув своим медным лицом:

— Вам нужно о нём плохое?

— Почему обязательно плохое?

— О преступниках всегда плохое собирают.

— Следователь собирает не плохое и хорошее, а объективное, — внушительно объяснил Рябинин.

Любовь, конечно, тут любовь… Ведь только ей под силу отвратить человека от красавицы, от Пионихи, и повернуть к рыжеватой Рыжиной с облупленным носом и блестящими скулами.

— Таких, как Вересов, я не встречала, — вдруг гордо вскинулась она.

— Что же в нём?

— Понимаете, он настоящий человек!

— Этим высоким званием не бросаются, — улыбнулся Рябинин: он любил, когда защищали человека.

— Я не бросаюсь. Это в городе можно жить, работать и не знать человека. А в поле не утаишься. Я шесть лет езжу, всяких геологов видела. Многие ведь как смотрят на таких техников, вроде меня: подай да принеси. А они якобы мыслят. С детства спесь ели ложками вместе с манной кашей. А Вересов… О его должности забываешь. Он говорит, как с равным. Не опускается до твоего уровня, а тебя незаметно подтягивает. В маршруте кажется, что сама до всего догадалась. И он настоящий мужчина…

Рыжина умолкла — передохнуть. Она подошла к любви и, видимо, расскажет о ней, не боясь и не стесняясь. Влюблённые женщины ничего не боятся, кроме потери любимого.

— Что вы имеете в виду? — всё-таки поощрил её вопросом Рябинин.

— Он деликатный, заботливый… Уж не будет сидеть в автобусе, как индюк, перед стоящей женщиной. Когда едем в нашем грузовике, то геолог обязательно лезет в кабину, по старшинству. А Вересов сажает женщину, сам же — в кузов.

— Это, видимо, только вас, — не удержался Рябинин от намёка.

— Почему только меня? Он и повариху сажал. А когда повариха заболела, встал в четыре утра, прогнал её с кухни и приготовил завтрак на всю партию. Потом в маршрут пошёл…

Она рассказывала историю за историей, сдержанно улыбаясь, и Рябинин знал, что его строгие очки сдерживают её откровенное восхищение. В ней пропала всякая скованность. Рябинину даже показалось, что она гордится своими отношениями с Вересовым.

— Любите его? — перебил он рассказ о том, как Вересов с Каменко переносили через бурный поток трусливую лошадь.

— С чего вы взяли? — вспыхнула Рыжина.

С чего он взял… Наивность красит женщину. Сейчас она походила на гордую индианку — только украшений не хватало. Ради справедливости Рябинин мысленно уточнил: на симпатичную индианку.

— Во-первых, сам вижу, а во-вторых…

— Вересова невозможно не любить! — перебила она его.

— А вы знали, что он женат?

— Знала.

Не испугалась, не потупилась, не опустила глаз, а краснеть она не могла.

— И это вас не остановило?

— Останавливало… Да ведь сердце не ЭВМ, программу не задашь.

— Сердцу не прикажешь, но себе-то можно было приказать.

— Приказывала, — вздохнула она. — Да к чему?

— Как это к чему? А на мораль вы что — чихаете?

— Любовь аморальной быть не может, — гордо ответила она, как ответила бы индианка бледнолицему законнику.

Следователя тихо взорвало.

Перед истинной любовью он благоговел. Но Рябинин не считал любовь вершиной человеческого духа — были взлёты и повыше. Любовь имела один недостаток, принижающий её нравственное величие, — эгоистичность. Влюблённые становились эгоистами. Мир для них больше не существовал. Он расследовал не одно дело, порождённое эгоизмом влюблённых. И видел не одного парня, отталкивающего старушек ради своей подружки.

«Любовь аморальной быть не может…» Он это знал. Но он знал и другое: аморальным может быть поведение влюблённых.

— А как же его жена? — почти вкрадчиво спросил Рябинин.

— Какое мне дело до жены…

— Вот как! Значит, летом он с вами, а зиму с женой?

— Я всегда с ним, — просто ответила Рыжина, но вдруг добавила: — В мечтах.

Рябинин удивился: зачем ей понадобилась фальшь. В мечтах… Видимо, он вспугнул её откровенность своими моралистскими вопросами.

— Играете?

— Что играю? — не поняла она.

— Роль романтической влюблённой особы.

— Ничего я не играю.

Рябинина уже злила та откровенность, которую он вспугнул; злила, хотя её добивается любой следователь. И он не стал сдерживаться:

— Знаете, что меня удивляет? Ваше бесстыдство.

— Разве полюбить человека — стыдно?

— Да ваша прекрасная любовь такая же ложь, как и его образ, который вы тут изобразили!

— Почему… ложь? — вроде бы испугалась она.

— Место женщинам уступает, обед за повариху готовит… Как же он посмел женщину, жену свалить ударом кулака на пол? У вас с ним красивая любовь… А можно во время этой любви одну женщину бить из-за другой? У вас с ним красивая любовь… А можно во время этой любви писать жене письма тоже о красивой любви? Выходит, у этого идеального человека две красивые любви. Какой прикажете верить?

— Господи, что вы говорите…

Она смотрела на него удивлённо, как на совсем другого человека, который вдруг появился, заняв место Рябинина, и этот новый следователь продолжал наступать:

— Не верю я в вашу любовь, потому что вам наплевать на жену. Нельзя любить одного и причинять боль другому. Вы не любите — вы хотите хапнуть чужого мужа. И преуспели. Семья уже разбита.

— Он ударил жену… Из-за меня?

— А из-за кого же?

— И сам это сказал? — тихо спросила Рыжина.

— Неважно, кто сказал. Этого не скроешь. Да вы целуетесь на людях…

— Неправда! — чуть не вскрикнула она.

— Может, сделать очную ставку со стюардессой? — холодно поинтересовался Рябинин.

— У самолёта?! Да это же я поцеловала…