Следствие ещё впереди, стр. 13
Петельников решил выписать данные о жене — бывшие жёны часто бывают словоохотливы. Он нашёл нужную графу и отпрянул от дела, от стола, под удивлёнными взглядами кадровичек.
В этой графе нетерпеливым почерком Суздальского были вписаны фамилия, имя, отчество его бывшей жены — Симонян Веры Ивановны.
14
Допрашивать Суздальского Рябинин наметил последним. Но после открытия Петельникова выжидать не имело смысла, да и недопрошенным оставался один Померанцев.
Рябинин ждал Суздальского. Он посмотрелся в окно, поправил галстук и причесал волосы. Когда-нибудь он напишет большую статью, или даже книгу, или лучше диссертацию с таким названием — «Искусство допроса». С подзаголовком — «Мысли следователя», не учёного, не юриста, не прокурора, а именно следователя. Потихоньку, урывками на обрывках, Рябинин уже делал кое-какие записи. Он даже представлял главы. Обязательно будет глава о внешности следователя, о чём не пишут ни в одном руководстве. А внешность и манера держаться значат не меньше, чем правильно выбранная тактика. В первый год работы ему однажды на заводе не поверили, что он следователь, потому что был нечисто выбрит.
Суздальский вошёл стремительно, даже не постучав в дверь. И Рябинин сразу понял, что этот человек не обращает внимания ни на свою внешность, ни на чужую. По описанию свидетелей Рябинин его таким и представлял: желчной чёрно-бурой головешкой.
— Начинайте, — буркнул Суздальский.
— Что начинать? — не сразу понял Рябинин, привыкший постепенно переходить к главному, да и вообще привыкший сначала хотя бы здороваться.
— Пытать меня на убийство, — заявил Суздальский и, не спрашивая разрешения, вытащил из внутреннего кармана трубку, извлёк мешочек с табаком, набил и запыхтел, посматривая на следователя чёрными, жирно блестящими глазами.
Рябинин ждал — ему уже было интересно, что выкинет дальше этот человек. Суздальский помахал у него перед носом трубкой, хитро осклабился и сообщил:
— Трубочка, а? Изъять бы как вещественное доказательство, а?
Злость тихо стукнула в груди у Рябинина — пока только намёком. Этого стука он не боялся, его ещё можно притушить, как горящую спичку ботинком.
— Пепел-то в квартире нашли, верно? — весело спросил Суздальский.
Рябинин молчал. Суздальского это, видимо, вполне устраивало. Он развалился на стуле и пускал дымок — струю в потолок, струю в следователя.
— Все сотрудники против меня, верно? А это тоже доказательство, а?
Злость шевельнулась сильнее. И сразу началась изжога. Рябинин подумал, что зря он отказался ходить на уроки аутогенной тренировки, куда его приглашал знакомый психиатр.
— Пепел нашли, значит, я был у неё перед смертью, точно? — как бы между прочим поинтересовался Суздальский.
Рябинин не знал, от чего он больше злился — от развязного поведения или оттого, что вызванный портил ему допрос, точно придерживаясь версии следователя.
— Только чем я её убил? Испугал, что ли? — спросил Суздальский.
Рябинин молчал, пережидая. Ростислав Борисович докурил трубку и, к изумлению следователя, выколотил её в стакан, стоявший рядом с графином на зеленоватом стеклянном подносе.
«Я спокоен, я спокоен», — мысленно сказал себе Рябинин популярную формулу этой самой аутогенной тренировки. Суздальский спрятал трубку и сообщил:
— Это вам пепел для экспертизы.
Действительно, химическую экспертизу провести бы неплохо.
— Кончили? — спросил Рябинин.
— Что кончил? — поинтересовался Суздальский.
— Паясничать!
На лице Ростислава Борисовича появилось искреннее недоумение. Он с неприязнью глянул следователю в глаза, пожал плечами и ничего не ответил. И Рябинин сразу успокоился: сидящий перед ним человек не паясничал и не играл — он таким был. Он выложил всё, до чего сумел догадаться. Про Симонян-жену Суздальский умолчал, видимо не предполагая, что следователь уже знает. На этом Рябинин решил сыграть.
— Всё высказали?
— Не всё, — оживился Суздальский. — Небось раскопали, что Вера была моей женой?
Видимо, на лице следователя всё-таки мелькнуло удивление, потому что геолог громко захохотал, широко расставив челюсти и как-то похрапывая. Смеяться он кончил неожиданно и сразу, захлопнув рот, будто поймал зубами муху.
— Да, Ростислав Борисович, — спокойно сказал Рябинин, — против вас достаточно доказательств. Вы ещё перечислили не всё. — Рябинин имел в виду ручку и записку. — Советую рассказать правду. Начните с главного: вы были перед смертью у бывшей жены?
— А вот и не был, — по-мальчишески возразил Суздальский. — Я был за два дня до смерти.
— Зачем?
— Ну, это долгая история. Видимо, за тем же, зачем и работал вместе с Верой.
— Почему никто не знал, что она бывшая жена?
— Вера скрывала, стеснялась такого мужа. Даже бывшего.
— А зачем всё-таки устроились работать к ней?
— Не ваше дело.
— Зря грубите. Я ведь спрашиваю не из простого любопытства. Вы её любили?
Суздальский фыркнул. Рябинин даже не понял из-за чего.
— Любил, — злорадно усмехнулся Суздальский. — Любят знаете кто? Сопляки, которые ходят обнявшись за шеи. А я… другое.
— Ясно, — понял теперь Рябинин.
— Ничего вам не ясно, — буркнул Суздальский.
— А как вы к ней приходили? Она же на звонки не открывала…
— Мою руку Вера знала. Множественные частые звоночки…
— Вы с ней ссорились?
— Что вы?! — ужаснулся Суздальский. — Кстати, это был единственный человек, с кем я никогда не ссорился. Поняли — никогда!
Рябинину хотелось разузнать, почему они разошлись, почему он был рядом с ней, как она к нему относилась, зачем он к ней ходил и о чём они разговаривали. И как удалось им скрывать старый брак и зачем. Но Рябинин видел — этот человек ничего не скажет, если посчитает не относящимся к делу.
— И всё-таки вы были у неё перед смертью, — заявил Рябинин, выложив на стол ручку-Буратино. — И оставили вот эту вещицу.
Суздальский взял её и повертел в руках, как шаман, что-то приборматывая.
— Это как раз моё алиби, — заявил он. — Ручкой пользовались все, кроме меня. Можете спросить любого в группе.
— Почему же?
— Я никогда не делаю того, что делают все, — беспечно заявил Суздальский.
— Тогда в чем же вы боялись проговориться Горману?
— Про Веру. Что она моя бывшая. И вообще, как вы называете, про любовь…
Рябинин мог добиваться, путать, требовать, выматывать, даже повышать голос, но только при убеждённости, что человек не говорит правды. Логичные ответы для него священны. Все ответы Суздальского были правдоподобны и легко проверялись.
— Я тарбагана-то убить не могу, — сказал Ростислав Борисович.
— Какого тарбагана?
— Сурка. Привёз шофёр однажды из маршрута тарбагана с перебитыми лапами. Стоит он в кругу людей, жёлтый, симпатичный, стервец… И свистит от страха. К нему собаки рвутся. Что делать? Убежать на двух лапах не сможет… Да и всё равно подохнет от голода или от коршуна. Надо стрелять. Кому? Я отказался.
— И кто стрелял? — с интересом спросил Рябинин.
— Не помню.
— Кто же стрелял? — повторил следователь.
— Запамятовал.
Рябинин рассматривал свидетеля. Тот отвернулся и вдруг тихонько запел про золотоискателя — запел для себя гнусавым голоском. О любовной записке Рябинин решил умолчать. Тут нужна предварительная проверка. Эта записка теперь единственная улика, о которой не знают в сорок восьмой комнате.
— А кто, по-вашему, был у Симонян в день смерти? — спросил Рябинин.
— Я не сыщик.
— Да, вы скорее всего обыватель, — не выдержал Рябинин.
— Дёшево, — заключил Суздальский. — Ну скажу я вам свои соображения. Так вы прилипните к тому человеку, не так ли?
— Хорошо, скажите ваше мнение о Померанцеве.
— Хлыщ и бабник.
— Терёхина?
— Дура и многодетная мать.
— Долинина?
— Неглупая самка.
— Горман?
— Хороший парнишка, хотя и заложил меня.