Дьявольское биополе, стр. 30

– Какой Смиритский…

Прокопов поднял на меня круглые глаза, но взгляда я не увидел – он, по-моему, скользнул мимо правого уха и ушел в потолок.

– Сергей Георгиевич, вас вызывает прокурор города.

– Когда?

– Сейчас, немедленно.

Я хотел попросить машину, но какая-то щепетильность удержала: черт с ним, доеду на троллейбусе.

Кабинет прокурора города удивлял своими большими и ненужными размерами; мне всегда казалось, что комната, где сидит человек, должна быть заполнена его телом, духом и мыслями. На это же помещение не хватит никакого тела и никаких мыслей. Впрочем, сказывалась моя привычка к махонькому кабинетику.

Я начал пересекать зал по ковровой дорожке спокойно, потому что у прокурора города могло быть с десяток поводов встретиться со мной: узнать детали какого-нибудь преступления из первых рук, поручить особо важное расследование, расспросить о старом деле, взять объяснение по поводу жалобы, послать в ответственную командировку… В конце концов, разве не может прокурор города пригласить районного следователя, проработавшего двадцать лет, и спросить, как он поживает и как его здоровье?

– Садитесь, – предложил прокурор голосом, не обещавшим вопроса о моем здоровье.

Перед серьезным разговором делается пауза, в которую я огляделся и увидел еще двух человек, скромно сидевших сбоку от стола. Первый, начальник следственного управления, был тут естествен. Меня удивил второй, Юрий Александрович Прокопов, и скорее всего не фактом присутствия, а скоростью передвижения. Как ему удалось меня опередить? Ну да, на машине. Почему же не прихватил?

– Сергей Георгиевич, – начал прокурор города каким-то бумажным голосом, – на вас поступила жалоба.

– Возможно, – согласился я, потому что привык к ним, как, например, к ложным показаниям.

– Гражданин Смиритский пришел в городскую прокуратуру с повинной, заявив, что он дал вам взятку.

Видимо, я улыбнулся, потому что всего ожидал от Мирона Яковлевича, но только не глупости. Обвинить следователя во взятке слишком примитивно: без доказательств не поверят.

– За что же дал?… Ерунда.

– За прекращение уголовного дела о краже бриллианта.

– Выходит, Смиритский признал кражу? – удивился я.

– Нет, но вынужден был откупиться от напрасных обвинений.

– Ерунда, – спокойно повторил я, будто Смиритский никогда бы себе не позволил сказать подобного.

Простоватое лицо прокурора города было слишком далеко от моих близоруких глаз – через широченный стол. Я не видел его движений, а только улавливал суровую неприступность. Вроде куска мрамора с еще неотваянными чертами.

– Тогда скажите, почему вы прекратили дело о бриллианте?

– Не имел достаточных доказательств.

– Сделали обыск, экспертизу?… – осведомленно спросил прокурор.

– Нет.

– Почему?

– Не счел нужным.

– Сергей Георгиевич прекратил на Смиритского еще одно дело, по обвинению в мошенничестве, – сказал вдруг Прокопов.

– Почему? – спросил прокурор города.

– Там были всего лишь гражданские правоотношения.

– Провели очные ставки, допросили сестру Смиритского?… – спросил он с отменным знанием деталей.

– Нет.

– Почему же?

– Гражданские правоотношения, – пробормотал я.

– Итак, – подвел итог прокурор города, – в отношении Смиритского вы прекратили два уголовных дела.

Даже после этого предвещающего итога я не забеспокоился. Есть заявление, его проверяют. Обычная процедура. Суровость этой проверки я отнес за счет времени, когда почти в каждой газете разоблачались правоохранительные органы. Главным образом следователи. Было такое впечатление, что общество обернуло свой гнев не против преступников, а против следователей. Кого удивит, что завмаг Бе-резкин получил взятку за продажу дефицита? То ли дело следователь Рябинин получил взятку от преступника, укравшего бриллиант.

– Неужели вы серьезно подозреваете? – вырвалось у меня.

– Слишком вкусное слово, – заметил начальник следственного управления.

– Какое? – не понял я.

– Взяточничество. Как ветчина.

– Да час назад я перед Юрием Александровичем ставил вопрос о задержании Смиритского!

– Не помню, – сразу ответил Прокопов.

– Как это – не помните?

– В кабинет заходили, но разговора о задержании не было.

Я растерянно смотрел на Прокопова. Опять из-за дальности расстояния я не увидел ни его глаз, ни прицельного бельмеца. Впрочем, зачем видеть то, что хорошо знаешь? Я-то знал… Но почему этого не знает умудренный опытом прокурор города? Не знает, что посадил на место хранителя законов и морали карьериста? Скорее всего знает, но ему нужен человек работающий. А карьеристы – работают.

– Юрий Александрович, все карьеристы несчастны.

– Вы переходите на личность, – ответил он.

– Где? – спросил я.

– Что «где»?

– Где видите личность?

– Сергей Георгиевич, – лениво заметил начальник следственного управления, – кажется, вы своей защитой избрали нападение?

– Мне не от чего защищаться.

Кроме как от своей дури. Зачем сказал, что карьеристы несчастливы? Уж если говорить, то понятно, не выбрасывая связующие звенья. Например, сказать, что служебная лестница беспредельна, что никакая се ступенька карьериста не удовлетворит, что весь смысл жизни он сводит к движению по этим ступенькам, что по ним ползут многие и ему придется их сталкивать, что ползня вверх застелет ему истинные ценности мира… Все это я мог бы сказать, потому что пока был спокоен: обычная проверка ложного заявления, да и Прокопов не стал для меня откровением.

– Итак, – повторился прокурор города, – в отношении гражданина Смиритского вы прекратили два уголовных дела.

– Что он мне дал-то? Какую взятку?

– Тысячу восемьсот семьдесят рублей.

– Чепуха!

– Вручил в своей квартире.

– Чепуха, – тише повторил я, уловив в сочетании цифр что-то знакомое.

– Точнее, передал вам лотерейный билет, выигравший мотоцикл на означенную сумму.

– Это мой билет…

– Смиритский указывает номер и серию. Если ваш, то откуда он их знает?

Мне показалось, что на мой живот поставили горячий утюг с дырочками для воды, которым Лида гладила пиджак в тот вечер. Жар и пар от этого утюга растекался по всему телу, дошел до лица и выступил на лбу – очки запотели. В мозгу проворачивались скоростные варианты: где и когда Смиритский сунул мне билет? Боже, да когда предлагал свои сыскные услуги, когда взглядом и биополем вздыбил мне волосы на затылке и унял в нем боль.

– Мы слушаем, – бросил прокурор города, и его слова прогремели в моей голове гулко, как в пустой цистерне.

Я начал рассказывать про визит Смиритского, про его предложение и боль в затылке, про взгляд орбитальных глаз и про обнаруженный дома билет. Рассказывал или лепетал?

– Вы хотите сказать, что он подсунул вам билет в пиджак? – недоверчиво спросил прокурор города.

– Да.

– Он к вам часто приходил?

– Раза три.

– Есть протоколы допросов?

– Нет.

– Зачем же он приходил?

– Поговорить.

– О чем?

– О духе…

– О каком духе?

– О планетарном.

Они переглянулись: сперва глянули друг на друга двое, сидящие сбоку; потом эти двое глянули на третьего, сидящего за столом, а сидящий за столом глянул на двоих. Я понимал нелепость своих ответов и, главное знал, что дальше они станут еще нелепее.

– Какое отношение к убийству Кожеваткина имеет Смиритский? – спросил прокурор города, а спрашивал только он.

– Пытается завладеть деньгами вдовы.

– Как?

– При помощи духа.

Видимо, они снова переглянулись, но я уже смотрел в столешницу, которая криво и туманно отражала мое лицо. Следовало бы объяснить про теорию Смиритского, но я не могу говорить, когда мне не верят.

– У Смиритского в квартире бывали?

– Разумеется, нет. Ах да…

– Что?

– Бывал.