Дьявольское биополе, стр. 18
– А где держите? Кстати, за сколько продали дачу?
– За двенадцать тысяч. Все до копеечки лежат на моей сберегательной книжке.
Логика в ее словах была, ибо законные деньги хранят в сбербанках. Но, видимо, была какая-то логика и в действиях преступника, коли вспарывал диваны и подушки.
– Тогда что же искали?
– Видать, человечков.
– Ага, человечков, – согласился я. – Пляшущих?
– Почему это пляшущих? И ручки есть, и головка. Вылитые человечки.
– Какие человечки, Клавдия Ивановна? – чуть не рявкнул я.
И тут Кожеваткина усмехнулась той усмешкой, которую адресуют непонятливому дурачку. То есть мне.
– Корень такой… Называется женьшень.
– Как этот корень мог оказаться в вашей квартире?
– Эва! Да Матвей их вырастил не один ящик.
– Вы хотите сказать, что на садовом участке он выращивал женьшень?
– Крупный был дока в этом деле. Переписывался с учеными. Но работа адская, пришлось от этих человечков отказаться и дачу продать.
Общение на интеллектуальном уровне. Общение на эмоциональном уровне. Общение на информационном уровне. Общение на подсознательном уровне. Кожеваткина общалась на неизвестном мне уровне. Что там ниже подсознания? Инстинкты?
– Надо панихиду заказать, – вздохнула она.
– Клавдия Ивановна, куда ваш муж девал выращенный женьшень?
– Сдавал.
– Сколько сдавал ежегодно?
– Они, что ли, каждый год зреют? Лет восемь растил… И земля нужна непростая, и поливы, и тень… Прошлой осенью все корни выкопали, сдали и дачу ликвидировали.
– Сколько за женьшень получили?
– Пятьдесят тысяч.
– Вы хотите сказать, пять тысяч?
– Еще чего… Пятьдесят тысяч.
– Почему так много?
– А грамм корешка знаешь как идет? Что твое золото.
– А где эти деньги? – нервно спросил я.
– На моей сберкнижке.
– Почему именно на вашей?
– У Матвея сердечко поджимало… Да и надежней, меня девицы в колготках не заманят.
– Итак, вы хотите сказать, что на вашей сберегательной книжке лежат шестьдесят две тысячи?
– Копеечка в копеечку, и книжка при мне.
Вроде бы бессмысленный вопрос обернулся нужнейшей информацией – я теперь знал, что искали в квартире. Шестьдесят тысяч.
– А почему Матвей на девок-то смотрел? Корень жевал в сыром виде. Кровь и закипала. Отсмотрелся и на девок, и на мир божий. Теперь уж ему не поможешь, – успокоила меня Кожеваткина.
И глянула своим прозрачным взглядом, в котором я ничего не увидел, как ничего не видно во всем прозрачном. Нет, увидел – жутковатое белое спокойствие, которое я считал горем. Взгляд убийцы. А почему бы нет? Освободиться от мужа ради шестидесяти тысяч. Тем более, что Кожеваткин поглядывал на девиц в колготках. Но у Клавдии Ивановны было алиби. Впрочем, ей по средствам нанять и убийцу. Нужно сказать Леденцову, чтобы за этой женщиной понаблюдали.
16
Начались шальные дни.
Посудите сами…
В доме триста квартир. Если допросить хотя бы одного из квартиры, то уже выходит триста человек. Это я и делал, задавая каждому отполированный моим голосом бесцветный вопрос: «Что вы можете сказать о Кожеваткиных?» И получал бесцветные ответы типа «Кто такие Кожеваткины?».
Прежде всего нужно было выявить круг лиц, знавших о деньгах погибшего. Естественно, я взялся за садоводство. Пятьсот участков. По вышеприведенному расчету выходило пятьсот свидетелей. Пятьсот не пятьсот, но я допрашивал, установив этот самый круг, – о женьшене и больших деньгах Кожеваткиных знали все пятьсот участков. У меня папки раздувались от протоколов и множились, как буханки в пекарне.
Что я сделал еще?
Разумеется, сразу же после вскрытия, не дожидаясь официального акта, позвонил Марку Григорьевичу. Он повторил свое первое впечатление: смерть наступила от размозжения головного мозга.
Связался с конторой, принимавшей у Кожеваткина женьшень. Они все подтвердили, выдав мне справку, сколько он сдал корня и сколько получил денег.
Официально запросил Сбербанк о вкладах супругов. Матвей Семенович Кожеваткин у них не значился. Вклад Клавдии Ивановны составлял шестьдесят две тысячи.
Долго проверял подозрительных судимых, интересовался только что освобожденными, перелопатил почти все приостановленные в городе дела по убийствам, присматривался ко всем криминальным проявлениям…
От всей этой, в сущности, механической работы я слегка отупел, а ее безрезультатность ввергла меня в некоторую сонливую апатию. И не было ни одной горячей версии, по которой хотелось бы работать день и ночь. Клавдию Ивановну подозревать я перестал: зачем ей это убийство, коли деньги лежат на се книжке?
Затрудняло розыск и редкое отсутствие каких-либо следов на месте преступления: ни отпечатков пальцев, ни очертания подошв, никаких микрочастиц и окурков… И Кожеваткина не могла назвать ни одного похищенного предмета – искать было нечего.
Впрочем, монотонность моей работы изредка разнообразили…
Буквально на второй день застенчивый голос спросил по телефону:
– Это следственные органы?
– Да.
– Вы расследуете убийство старика в шестнадцатом доме?
– Да, – подтвердил я, удивившись скорости информации.
– Могу дать ценную наводку.
– Сперва назовитесь, пожалуйста.
– Это неважно. Гражданка Лысова, машинистка «Химволокна» купила норковую шубу.
– И что?
– Вы не поняли? Подчеркиваю, простая машинистка купила норковую шубу. На какие шиши?
– Спасибо, я записал…
Разумеется интересно, на какие шиши купила машинистка норковую шубу, но если я начну проверять все подобные приобретения, мне жизни не хватит. Впрочем, на эту же тему пришла солидная анонимка: первая страница, как бы вводная, бросала ретроспективный взгляд на экономику страны; вторая страница описывала мерзкую личность гражданина по фамилии Крадуха; третья перечисляла ценные вещи, приобретенные им буквально в последний месяц; четвертая спрашивала, на какие же деньги, и тут же намекала, что при такой фамилии, как Крадуха, это понятно любому ежу, но только не следственным органам.
Однажды допрос прервали телефонным звонком. Голосом, от которого вздрогнули мои очки, мужчина бросил:
– Я знаю, кто убил!
– Кто же?
– Кооператив «Помеха».
– Что за кооператив?
– Ходят по квартирам и ремонтируют телевизоры. Высматривают ценности.
– Откуда вы знаете?
– Были у меня, трубку меняли.
– И не тронули?
– Как бы не так, четыре пачки стирального порошка сперли.
Легкотелая Веруша принесла мне письмо, походившее на заметку для печати. Называлась она «Убийца известен!». Женщина удивлялась, почему он до сих пор не взят, хотя проживает вместе с ней в квартире и является ее законным мужем. Она и доказательства привела: от такого человека, как ее муж, всего можно ожидать.
Правда, творческую разрядку вносил капитан Леденцов…
Около двенадцати ночи – я уже спать ложился – нахально зазвонил телефон. Глуховатый голос Леденцова попросил немедля приехать. И куда же? В ресторан «Старый замок». Но зря капитан не вызовет.
В «Старом замке» второй месяц гулял Венька-пузырь, дважды судимый за грабеж; гулял широко, с «Наполеоном» и блюдом черной икры, поил компанию свою и чужую. На чей-то любознательный вопрос ответил с пьяной бесшабашностью, что деньги раздобыл у одного старичка-покойничка. «Взял не одну штуку». То есть не одну тысячу. Леденцов хотел, чтобы задержание и первый допрос провел именно следователь прокуратуры. Ради большей законности.
Меня поместили куда-то в недра ресторана, в маленькую комнатку с единственным столом, накрытым белой, скользкой от глаженой чистоты скатертью. Привели удивленного Веньку-пузыря, малого лет тридцати пяти, толстого и верно раздутого, как пузырь. Он несколько раз шлепнул губами, прежде чем выговорить так и не понятое нами слово. Пьяных допрашивать нельзя, но спросить можно:
– Откуда деньги? – хмуро поинтересовался Леденцов.