Друиды Русского Севера, стр. 44

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ПОЛЮСУ МИРА

В поисках этих забытых земель отправимся за Урал, по просторам Российского Севера, объявшего добрую половину циркумполярной зоны Северного полушария. И на пути своем встретим регион, не менее важный для глубинных культурологических реконструкций, чем Лапландия. Это Дальний Восток. С чем связаны для нас представления о нем? Наверное, для многих это растиражированная туристскими проспектами китайская и японская экзотика или же сформированные газетами представления о политических режимах, которые для европейца малопонятны и попросту опасны. В любом случае это нечто чужое, без чего вроде бы можно вообще обойтись. Ну а российский Дальний Восток — это нечто такое, что нужно Отечеству с точки зрения экономики и геополитики, но все равно очень уж далекое…

Нет смысла вступать в полемику с европоцентристскими востоковедением и политологией, оспаривать «экзотичность» многих сторон жизни дальневосточных народов. Предлагаемый в этой книге подход многим покажется не менее априорным. Но думается, что ощутить некий «стержень» в духовной культуре народов Дальнего Востока можно лишь в том случае, если выявить в этом многоликом наследии Север — порой вполне реальный, порой поистине мистический.

Но разве Дальний Восток — это Север? Да. Это можно ощутить не только с помощью сравнительной мифологии, но и сердцем, на уровне чувств. Два десятка лет назад автору этой книги довелось поработать на Камчатке и почувствовать, сколь истинна формулировка: «территории, приравненные к Северу».

…Камчатский апрель. Залив океана в потоках жаркого солнца вызывает в памяти южные моря. Но береговая тундра еще в снегу. Снег и на горном массиве у мыса Камчатка. Когда океан спокоен, горы отражаются в заливе сказочной твердыней белоснежных столпов. Океан торжественно дышит, и пологие волны не разбивают бирюзовое зеркало вод. Вспоминаются слова Высоцкого: «Благословенны вечные хребты, благословен Великий океан»… Сидишь на сухой теплой гальке среди тающих льдин и пьешь опресненную льдом океанскую воду, в которой попадаются частички вулканического пепла, или стоишь на торосе в полосе прибоя, и бирюзовые валы вздымают в воздух ледяное крошево, а потом медленно отступают, раскрывая в айсбергах темные гроты, оставляя в них свои дары — окатанные голубые льдинки, и из глубины идет могучий, непонятный грохот, — и возвращаешься потом к обыденной жизни с ощущением, будто спустился с заполярных вершин.

Еще сильнее это чувство, когда с берега океана наблюдаешь, как приближается полоса плавучих льдов. Они еще за горизонтом, еще не видны, но, пересиливая уютную синеву дневного неба, уже ширится над покатым океанским окоемом полоса невероятно чистого белого сияния — встает невечерняя заря Севера…

Память о гиперборейской прародине живет и в мифах Дальнего Востока. Даосы Древнего Китая, ныне живущие южнее тех пределов, которыми мы обозначили контуры гиперборейской протоцивилизации, сохранили чрезвычайно важное описание блаженной северной земли — оно вызывает в памяти и знаменитую карту Гипербореи Г. Меркатора, и полярный символизм сокровенных европейских и ближневосточных преданий. Трактат «Ле-цзы» так повествует о легендарном герое по имени Юй:

«Когда Юй укрощал потоп, он заблудился и пришел по ошибке в страну на северном берегу Северного моря, неведомо сколько тысяч ли от Срединного царства. Звали ту страну Край Севера, а где были ее пределы — неведомо. В той стране не бывает ни ветра, ни дождя, ни инея, ни росы, там не родятся птицы и звери, насекомые и рыбы, травы и деревья. Всюду простирается там голая равнина, окруженная со всех сторон горами, а в середине царства стоит гора, которую зовут Кувшин-гора, ибо по форме она похожа на сосуд для вина с узким горлышком. С этой горы, разделяясь на четыре ручья, стекают воды горного источника, которые орошают всю страну до последнего уголка.

Там климат мягкий и не бывает моровых болезней. Люди по природе добрые и радушные, не ссорятся и не соперничают друг с другом, у них нежные сердца и мягкие кости, они не знают гордыни или зависти. Старые и малые у них равны, и нет у них ни правителей, ни подданных. Мужчины и женщины общаются свободно, без сватов и свадебных подарков. Живя у воды, они не имеют надобности пахать землю и сеять, ткать и носить одежды, ибо воздух там всегда теплый. Они живут по сто лет, никогда не болея и не умирая преждевременно. А потому люди размножаются там в изобилии, живя в счастье и веселье, не ведая дряхлости и старости, печалей и горя. По природе своей они любят музыку и, взявшись за руки, поют по очереди день напролет, не прерываясь. Когда же проголодаются и устанут, пьют из Божественного Источника, и силы их тотчас же восстанавливаются. А если выпьют слишком много, то пьянеют и лишь спустя десять дней приходят в себя. Стоит им искупаться в этом Божественном Источнике — и кожа их становится свежей и гладкой, и она источает благоухание целых десять дней.

Странствуя на Севере, чжоуский царь My побывал в этом царстве и на три года забыл о возвращении. Когда же он вернулся в свой дворец, то все время тосковал об этой стране, а потому стал раздражительным и забывчивым, не ел мяса и не пил вина, не призывал к себе наложниц и пришел в себя лишь через несколько месяцев.

Гуань Чжун уговаривал циского царя Хуань-гуна во время путешествия в Ляокоу посетить и то царство. Он уже почти убедил царя, но тут вставил свое слово Си Пэн.

— Как можно слушаться почтенного Чжуна? — сказал Си Пэн. — Ведь вам придется оставить обширное и цветущее царство Ци, прекрасные горы и реки, пышные рощи, благочестивые обряды и празднества, изящные одежды и головные уборы, прелестных наложниц и преданных советников! Скажите слово — и миллионы воинов предстанут перед вами. Махните рукой — и прочие царства падут к вашим ногам. Для чего вам мечтать о какой-то другой стране, уходить от алтарей предков и селиться среди варваров? Да почтенный Чжун совсем ума лишился!

И Хуанъ-гун раздумал ехать, а слова Си Пэна передал Гуань Чжуну.

— Си Пэну этого, конечно, не понять, — ответил Гуань Чжун. — Боюсь, нам никогда и не найти дорогу в ту страну…» ^{145}

Что ж, наверное, действительно непросто найти дорогу в Край Севера. Но если не считать, подобно Си Пэну, его обитателей «варварами», то контуры этой дороги ясно обозначатся среди туманов и бурь Великого океана.

Возможно, кто-то из читателей сочтет своего рода «великодержавным экстремизмом» саму постановку вопроса, когда мы говорим о дальневосточных реалиях в книге, посвященной прежде всего теме российской протоцивилизации. Но мы ведь исследуем времена более чем отдаленные; к тому же автор далек от того, чтобы связывать вопросы глубинного духовного родства народов с какими бы то ни было имперскими, политическими притязаниями. Может быть, для «конструирования» этого глубинного родства непригодна ни одна из современных моделей общественного устройства.

Однако, если взглянуть на вещи с позиции, приобретшей ныне довольно широкую известность, — теории многофакторной оценки исторического развития, когда принимаются во внимание альтернативные сценарии развития событий, то в «ноосферное пространство» борейской протоцивилизации попадают не только Русская Америка (она и «эмпирически» была в составе России), но и Китай, и Тибет (теоретически они могли на рубеже XIX–XX веков добровольно соединиться с Россией, образовав гигантскую евразийскую империю), и остров Хоккайдо, который до XVIII века был населен в основном айнами и вполне мог, подобно Камчатке, без каких бы то ни было агрессивных действий России по отношению к Японии, по обоюдному согласию, стать российским. Можно, разумеется, представить себе и иной сценарий: весь Дальний Восток еще лет пятьсот назад становится либо китайским, либо японским, опять же без всяких захватнических войн, просто при условии меньшей активности и пассионарности российских землепроходцев.