Стихи о вампирах (сборник), стр. 4
Заключение первой части
Зрелище можно ль найти милей,
Чем Кристабель, когда она
Под старым дубом молилась, одна
Среди зубчатых острых теней
От его безлистых мшистых ветвей,
Чем Кристабель в сиянье луны,
Шептавшая сладких молитв слова.
Ее сжатые руки так нежны,
Ее вздохи слышны едва-едва…
Открыто лицо для тоски и любви…
Из скорее блестящих, чем светлых глаз
Готов упасть слезы алмаз.
С глазами открытыми (горе мне!)
Кристабель во власти ужасного сна.
Но знаю я, что в ужасном сне
Лишь то, что было, видит она.
Может ли быть? О горе и стыд!
Она ли молилась в чаще ракит!
Погляди: виновница этого зла
В свои объятья деву взяла
И может спокойно и сладко спать,
Словно с ребенком нежная мать!
Звезда закатилась, взошла звезда.
О, Джеральдина, тот час, когда
Твои объятья стали тюрьмой
Для прелестной леди – тот час был твой!
В тот час над озером и горным ручьем
Птицы были объяты сном,
Но теперь ликующий говор их
Ту-ху – летит от лесов густых,
Ту-ху, ту-ху – до вершин крутых.
Взгляни же: леди Кристабель
Покидает медленно свое забытье,
Она подымается, опираясь на постель,
Грустен и томен вид ее.
Веки смыкаются и слез волна
Сквозь густые ресницы бежит, блестя,
И улыбается в то же время она,
Как при внезапном свете дитя.
Она улыбается и плачет – да,
Как юная отшельница в лесной тишине,
Прекрасная отшельница, что всегда
Твердит молитву наяву и во сне…
И если беспокойны движенья ее,
То лишь потому, что свободная кровь
К ее ногам приливает вновь.
Было сладко, конечно, ее забытье.
Что же, если б ангел ее был с ней
Если б она знала, что с ней ее мать?
Но одно она знает: близка благодать,
И святые помогут – лишь стоит позвать,
Ибо небо объемлет всех людей!
Часть II
«В загробный мир, – говорит барон, —
Нас призывает утренний звон».
Он эти слова впервые сказал,
Когда мертвой леди свою увидал.
Говорить он их будет каждый раз,
Пока не пробьет его смертный час.
Он обычай завел, незнакомый встарь,
Чтобы каждый день на заре звонарь,
Раскачивая тяжкий колокол свой,
Сорок пять четок перебрал рукой,
Меж двух ударов за упокой,
Чтоб слышал звон каждый сосед
От Уиндермира до Брета-Хэд.
Бард Бреси молвит: «Звон хорош такой!
Ты, старый, заспанный звонарь,
Ударь, помолись и опять ударь!
Есть много звуков и разных див,
Чтобы заполнить перерыв.
Где Ленгдель-Пик и Ведьмин Скат
И Донжон-Гиль, заселенный зря,
В воздушный колокол звонят
Три многогрешных звонаря,
И вторят втроем один за другим
Мертвыми звонами звонам живым.
И часто звоном оскорблен,
Когда умолкнет их дин-дон,
Высмеивает Дьявол скорбную трель
И весело трезвонит за ним Бородель.
Воздух спокоен! Сквозь туман далеко
Слышен веселый этот трезвон;
Джеральдина с постели встает легко,
Уже стряхнув и ужас, и сон.
Свое белое платье надела она,
Узел сплела волос густых
И будит Кристабель от сна,
Не сомневаясь в чарах своих.
«Вы спите, леди Кристабель?
Уж утро – пора покинуть постель!»
Кристабель проснулась. Стоит перед ней
Та, что рядом с нею ночь провела,
Или та самая, верней,
Которую она под дубом нашла.
Еще красивей, еще милей,
Потому что выпита ею до дна
Полная чаша сладкого сна.
И так приветливы слова,
Так благодарен нежный взгляд,
Что (так казалось) кружева
Взволнованную грудь теснят.
Кристабель сказала: «Сомненья нет,
Я согрешила, я была неправа»,
И голос ее дрожал едва,
Хоть ласков был ее привет,
Но душа ее все же была смущена
Впечатленьем слишком живого сна.
Кристабель поспешно с постели встает,
Надевает платье и молитву творит.
Кто на кресте томился, Тот
Ее неведомый грех простит.
И леди Джеральдину ведет потом
Познакомить со старым своим отцом.
Кристабель с Джеральдиной идут вдвоем,
Проходят залой, сквозь ряд колонн
И, ступая между слугой и пажом,
Входят в покой, где сидит барон.
Встал барон, прижав Кристабель,
Ненаглядную дочь, к груди своей
И, заметив леди, невиданную досель,
Глядит на нее, дивится ей.
И приличный столь знатной даме поклон
Посылает леди Джеральдине он.
Но когда он услышал леди рассказ,
Имя отца ее узнал,
Почему сэр Леолайн тотчас
Так бледен стал и повторял:
«Лорд Роланд де Во из Трайермен?»
Увы! Они в юности были друзья,
Но людской язык ядовит, как змея;
Лишь в небе верность суждена;
И юность напрасна, и жизнь мрачна;
И нами любимый бывает презрен;
И много на свете темных тайн.
Мне ясно, что произошло
Меж вами, лорд Роланд и сэр Леолайн:
Словами презренья обменялись зло,
И оскорбленья выжгли в их душах любовь,
И они разошлись, чтобы не встретиться вновь.
Никогда не сойдутся они опять,
Чтобы снять с сердец тяжелый гнет,
Как утесы, будут они стоять
Далеко друг от друга, всю жизнь напролет.
Бурное море разделяет их,
Но ни зной, ни молнии, ни вечные льды
Не могут стереть в сердцах людских
Любви и дружбы былой следы.
Джеральдине в лицо поглядел барон
И долго всматривался он,
Сквозь сиянье нежной ее красоты
Молодого лорда узнавая черты.
О, тогда свои позабыл он лета.
В благородном сердце вскипела месть.
Он поклялся кровью из ран Христа,
Он пошлет повсюду об этом весть,
Он велит герольдам своим трубить,
Что те, кто ее посмел оскорбить,
Покрыты на век пятном стыда!
«А дерзнут они отрицать, – тогда
Герольд назначит неделю им,
Чтобы дать ответ моему мечу,
Пусть будет турнир судом моим.
Их змеиные души я выбить хочу
Из тел человечьих мечом моим!»
Так он сказал, с огнем в глазах —
Ибо леди обидели тяжко, а в ней
Он видит дружбу давних дней!
И вот лицо его в слезах
И он Джеральдину в объятья взял,
И встретила это объятье она,
И радостный взор ее сиял.
А дочь глядит, поражена
Виденьем тягостного сна.
Она содрогнулась; боль и страх
Промелькнули в ясных ее глазах
(О горе, горе, Кристабель,
Такие виденья знать тебе ль?)
Она снова увидела старую грудь,
Холодную грудь ощутила вновь,
Но имела лишь силу хрипло вздохнуть,
И барон, озираясь, поднял бровь,
Но увидел только свое дитя,
Стоявшее, взор к небесам обратя.
Виденье было, виденья нет,
Другое просияло вслед,
И стало отрадным виденье сна,
Что в объятьях леди провела она.
И внесло упоенье в душу, и вот
Глаза Кристабели и нежный рот
Засветились улыбкой! Снова барон
«Что с тобою, дитя?» – спросил удивлен,
Она отвечала, когда он спросил,
«О нет, тревожного нет ничего».
Должно быть, она не имела сил
Иначе сказать, побороть колдовство.
Но из тех, кто видел Джеральдину, любой
Решил бы, что с неба сошла она:
Она глядела с такой мольбой,
Как будто страхом была полна,
Что Кристабель огорчена!
И с такой печалью прекрасных глаз
Она умоляла назад, домой
Ее поскорей отправить…
«Нет!
Нет!» – Леолайн воскликнул в ответ.
«Бард Бреси, вот тебе приказ:
Иди ты с громкой, веселой трубой,
Двух лучших коней возьми с собой
И возьми одного из моих пажей,
Чтоб он ехал сзади с лютней твоей.
Нарядитесь оба в шелк и атлас
И скачите вперед, трубите в рог,
Да смотрите только, чтобы на вас
Не напали бродяги больших дорог.
Через Иртинг глубокий, скорей, скорей,
Мой веселый бард полетит вперед
Через Хэльгарский лес, вдоль Норренских болот
И увидит он крепкий замок тот,
Что стоит, грозя Шотландии всей.
Бард Бреси, Бард Бреси, твой конь быстроног,
Пусть несется конь, пусть рог звучит.
Не устанет конь, не замолкнет рог,
Лорду Роланду голос твой прокричит:
«В безопасности дочь твоя, о лорд,
Прекрасная дочь, хвала судьбе,
Сэр Леолайн ее спасеньем горд
И тебя приглашает немедля к себе
Со всей многочисленной свитой твоей,
Чтоб ты мог Джеральдину домой увезти,
Он сам тебя будет встречать на пути
Со всей многочисленной свитой своей,
На множестве резвых вспененных коней!
И я поклясться честью готов,
Что сердцу горше многих измен
Тот день, когда несколько злобных слов
Я сказал лорду Роланду из Трайермен.
Ибо с той поры много видел я,
Пролетело много солнечных смен,
Но заменят ли мне все мои друзья
Одного лорда Роланда из Трайермен».
Его колени руками обняв,
Джеральдина склонилась, прекрасна, как свет,
И Бреси, всем привет послав,
Дрогнувшим голосом молвил в ответ:
«Твои слова, благородный барон,
Слаще звучат, чем лютни звон;
Но прошу как милости я, господин,
Чтоб не сегодня отправились мы,
Потому что видел я сон один
И дал обет святые псалмы
Пропеть в лесу, чтоб изгнать из него
Виденье странного сна моего.
Ибо видел во сне я в ту ночь
Птицу, что радует сердце твое,
Этой горлицы имя Кристабель, твоя дочь,
Сэр Леолайн, я видел ее!
Трепетала и странно стонала она
Средь зеленых дерев – совсем одна.
Я увидел ее и был удивлен,
Что вызвать могло этот жалобный стон,
Ибо я ничего не видел кругом,
Кроме травы под старым стволом.
И тогда я пошел вперед, ища
Причину смятенья птицы той,
Что лежала, нежная, передо мной,
В траве крылами трепеща.
Я глядел на нее и не мог понять,
Что значит ее жалобный крик,
Но я наклонился, чтобы птицу взять,
Ради нашей леди, и в этот миг
Я увидел, что блестящая зеленая змея
Обвилась вокруг крыльев и шеи ее,
Яркой зеленью споря с травой,
К голове голубки прильнув головой.
Она шевелилась, вкруг птицы обвита,
Вздувая свою шею, как вздувала та.
Проснулся… Был полночный час
На башне часы прозвонили как раз.
Дремота прошла, но во тьме ночной
Непонятный сон все витал надо мной.
Он в моих глазах до сих пор живет,
И я дал обет, лишь солнце взойдет,
Отправиться в лес, помолившись вперед
И там пропев святые слова,
Рассеять чары колдовства».
Так Бреси сказал, его рассказ,
Улыбаясь, рассеянно слушал барон.
Не спуская полных восторга глаз
С леди Джеральдины, промолвил он:
«О горлица нежная, лорда Роланда дочь,
Тут арфой и пеньем псалмов не помочь,
Но с лордом Роландом, вашим отцом,
Мы другим оружьем змею убьем».
Ее он в лоб поцеловал,
И Джеральдина глаза отвела,
Скромна, по-девичьи мила,
И румянец щек ее пылал,
Когда от него она отошла.
Она перекинула шлейф свой
Через левую руку правой рукой
И сложила руки, сомкнула уста,
Голову склонила на грудь себе
И взглянула искоса на Кристабель —
О защити ее, матерь Христа!
Лениво мигает змеиный глаз;
И глаза Джеральдины сузились вдруг;
Сузились вдруг до змеиных глаз,
В них блеснуло злорадство, блеснул испуг,
Искоса бросила взгляд она,
Это длилось только единый миг,
Но, смертельным ужасом вдруг сражена,
Кристабель глухой испустила крик,
Зашаталась земля под ее ногой,
А леди к ней повернулась спиной
И, словно ища поддержки себе,
На сэра Леолайна, в немой мольбе,
Она обратила свет лучей
Божественных, диких своих очей.
У тебя, Кристабель, в глазах темно,
И вот ты видишь только одно!
И какая сила в том взоре была,
Если, прежде не знавшие лжи и зла,
Так глубоко впитали взоры твои
Этот взгляд, этот суженный взгляд змеи,
Что стало покорно все существо,
Весь разум твой, колдовству его!
Кристабели взор повторил тот взгляд,
Его тупой и предательский яд.
Так, с кружащейся в смутном сне головой,
Стояла она, повторяя его,
Этот взгляд змеиный, взгляд косой,
Перед самым лицом отца своего,
Насколько та, чья душа светла,
Змеиный взгляд повторить могла.
Когда же чувства вернулись к ней,
Она, молитву сотворя,
Упала к ногам отца, говоря:
«Умоляю вас матери ради моей
Эту женщину прочь от нас отослать».
Вот и все, что она могла сказать,
Потому что о том, что знала она,
Передать не могла, колдовством больна.
Почему так бледна твоя щека,
Сэр Леолайн? Дитя твое,
Твоя гордость и радость, нежна и кротка,
У ног твоих. Услышь ее!
Для нее ведь леди твоя умерла,
О призраке вспомни ее дорогом,
О ребенке своем не думай зла.
О тебе и о ней, ни о ком другом,
Она молилась в предсмертный час,
О том, чтобы она тебе была
Гордостью сердца, радостью глаз!
И с этой мольбой был ей легок конец,
Отец, отец!
Обидишь ли ты дитя свое —
Свое и ее?
Но если так и подумал барон,
Если это и было в сердце его,
Еще сильней разгневался он,
Еще больше смутился как раз оттого.
Его злобе, казалось, предела нет,
Вздрагивали щеки, был диким взор:
От родного ребенка – такой позор!
Гостеприимства долг святой
К той, чей отец его давний друг,
В порыве ревности пустой
Так малодушно нарушить вдруг!
Суровым взглядом повел барон
И сказал своему менестрелю он,
Раздраженно, резко ему сказал:
«Бард Бреси, я тебя послал!
Чего ж ты ждешь?» Поклонился тот,
И дочери взгляда не бросив родной,
Сэр Леолайн, рыцарь седой,
Леди Джеральдину повел вперед!