Мадемуазель Шанель, стр. 80

Люси сразу ушла, а Элен нерешительно продолжала стоять в дверях.

— А вы останетесь? — прошептала она.

Я покачала головой и снова бросила взгляд на веер:

— Нет. Мне здесь тоже нечего делать.

Я повернулась к ней спиной и ждала, пока не услышала звук ее удаляющихся шагов. И только тогда достала из кармана часы Боя и положила в ящик стола. Это была единственная минута слабости, когда я позволила себе грустить о потерянном. Я быстро взяла себя в руки, вышла на улицу Камбон, закрыла двери на все замки и поспешила обратно в «Риц», чтобы окончательно подготовиться к бегству.

Назад я ни разу не обернулась.

8

Шофера, которого отыскал для меня метрдотель, звали Ларшер. Он потребовал за свои услуги просто грабительскую сумму. Вдобавок отказался ехать на моем «роллс-ройсе» под тем предлогом, что машина будет привлекать к себе внимание. Пришлось оставить автомобиль в гараже отеля и лезть в его дребезжащий «кадиллак» с грязными сиденьями, на которые уже были нагружены его собственные вещи. Стремление парижан со всех ног бежать из города приняло жуткие формы, граничащие с безумием, даже самые богатые и привилегированные жители готовы были выложить любую сумму за любое транспортное средство, лишь бы поскорее выбраться. И роптать было просто неуместно. Приказав консьержу написать на чемоданах мое имя и пристроить их где-нибудь в отеле, я уехала с одним чемоданом, утешая себя слабой надеждой, что остальные вещи не переместятся в шкаф к какой-нибудь нацистской фройляйн.

Я не продумала заранее, куда ехать, и размышляла, не попросить ли убежища у Адриенны. Но в конце концов решила не делать этого: наверняка у нее в доме и так будет много народу. Поеду-ка лучше в «Ла Паузу», а там уж видно будет, что делать дальше.

Мы храбро двинули по забитым транспортом и людьми дорогам, медленно продвигаясь вперед, лавируя между телегами, нагруженными пожитками и престарелыми членами семей, переполненными до отказа автобусами и частными автомобилями, застревая между повозками, запряженными мулами, окруженные тысячами людей с детьми, устало тащившимися по обочинам, гроздьями облепивших велосипеды, вздрагивая всякий раз, когда над головой слышался гул самолета. Уже совсем скоро я поняла, что мы никогда не доберемся до цели.

Но уже ничего нельзя было поделать. Через три дня нашего странного путешествия прошел слух, что Италия присоединилась к Германии и в отместку за британский воздушный налет на Турин бомбит Ривьеру. Позади зажигательными бомбами бомбили пригороды Парижа, вынуждая перепуганных жителей бросать все и спасаться кто как может, большей частью пешком. Возвращаться назад не могло быть и речи, даже если бы очень хотелось.

— Поехали в Корбер, — предложила я Ларшеру, после того как мы отдали за бензин придорожным правительственным спекулянтам больше, чем я платила за бриллианты. — У племянника там дом.

Корбер стоит на берегу реки По, совсем рядом Пиренейские горы и испанская граница. Ходили слухи, что Франко заключил с Гитлером союзный договор. Может, хоть там у нас не будет больших неприятностей.

А воспоминания о прошлом, как ни пыталась я их изгнать, все возвращались и терзали мне душу. Давно уже, почти с самой юности, я не бывала выброшенной в бурное житейское море практически с пустыми руками, а потому вцепилась в свой чемодан с сумочкой, как утопающий хватается за соломинку. А ситуация становилась уже совсем жутковатой, человек превращался в свирепого дикаря. Пока мы ехали, я видела тому множество свидетельств. Под проливным дождем мы проезжали мимо испуганных людей, которых, видимо, недавно ограбили; мужчины сидели в грязи, закрыв лицо окровавленными руками, а рядом беспомощно стояли их жены и детишки, валялись опустошенные мародерами и бандитами чемоданы.

Несколько дней мы пробивались по грязным объездным дорогам, стараясь избегать накрывшего всю страну хаоса, и наконец достигли берегов реки По. Дневной ливень, слава богу, закончился, и сквозь тучи проглянуло тусклое солнце. Я уже подумывала, не постоять ли немного, отдохнуть, но не поддалась искушению и приказала ехать дальше к Лембеи. До сих пор мы странствовали вслепую. Я понятия не имела, пал ли уже Париж или еще нет, захватили ли немцы нашу столицу, сожгли ли ее дотла, окажемся ли мы, а с нами и все, кому удалось бежать, в ловушке, не придется ли нам пойти на отчаянный шаг и пересечь границу Швейцарии или Испании.

Когда мы добрались до Корбера и подъехали к дому племянника, крытому красной черепицей, я была уже чуть жива от усталости. Кое-как выбралась из заляпанной грязью машины, из дому выскочила жена Андре, голландка Катарина, а за ней и моя внучатая племянница. Все тело мое ломило от долгой езды. Катарина крепко обняла меня:

— Габриэль, слава богу, вы здесь! Мы так боялись, как бы что не случилось. Что творится в Париже… Это ужас, просто ужас!

Я ничего не знала и ждала самого худшего. Пробормотала, что со мной все в порядке, просто я очень устала, и обернулась к девятилетней племяннице. Она очень выросла с тех пор, как я несколько лет назад в последний раз видела ее, когда Андре с Катариной приезжали в гости и я водила их в ресторан «Рица» на чашку чая. Я помнила крепкую светловолосую девчушку, которая только начала ходить; она набивала рот эклерами, пока Катарина не проворчала, что у нее заболит животик, кстати, так оно и вышло. Теперь девочка очень серьезно смотрела на меня голубыми, как у мамы, глазами; лицо ее было таким же привлекательным, как у Андре, и я сразу вспомнила с болью в сердце, что примерно так в ее возрасте выглядела и моя бедная сестра Антуанетта. Потребовались усилия, чтобы подавить непрошеные слезы.

— Типси, — тихо сказала я, назвав ее детским ласковым прозвищем, — ты меня помнишь?

Она с готовностью кивнула:

— Да, конечно, вы тетушка Коко, дама с жемчугами. Когда мы приезжали к вам в гости в Париж, вы угощали меня эклерами.

Несмотря на страшную усталость, я улыбнулась:

— Да, я твоя тетушка Коко. Но на этот раз, увы, без жемчугов и эклеров.

Ларшер уже выгружал багаж. Я протянула Типси руку:

— Ты проводишь меня в дом?

Не говоря ни слова, она взяла меня за руку и повела в их уютную виллу.

Я проспала двенадцать часов подряд. Когда в конце концов я проснулась, то приняла ванну, смыв с себя грязь и сажу, и спустилась на кухню посидеть с Катариной. Типси тоже была там, примостилась рядом с мамой и хмуро слушала вместе с нами сопровождаемую треском помех радиопередачу, в которой подтверждались слухи о сдаче Парижа немцам. Враги ворвались в город вслед за колонной чудовищных танков, прошли парадом по Елисейским Полям, собрав вокруг молчаливые толпы зевак, всех тех, кто не успел вовремя бежать или был вынужден вернуться обратно, когда все дороги были уже блокированы нацистскими солдатами. На Триумфальной арке и на Эйфелевой башне немцы водрузили свой красный флаг с черной свастикой. Гитлер объявил, что скоро лично прибудет в Париж, чтобы все осмотреть и решить дальнейшую судьбу города. Потерпев столь позорное поражение, наше трусливое правительство бежало в Виши, южную столицу Франции, где я в первый раз пыталась завоевать известность. Оно уже успело унизиться до того, что отказалось от сопротивления, предложило упразднить Французскую республику и наладить дружественное сотрудничество между оккупированными территориями и южной частью Франции.

Я не в силах была больше сдерживаться. Опустила голову, и чувство скорби полилось из меня потоком горьких рыданий.

— И никто не выступил против них. Ни один человек. Ни один человек и пальцем не пошевелил, чтобы остановить их.

Катарина протянула было ко мне руки, но Типси опередила ее, она обвила мне руками шею, крепко прижалась ко мне:

— Не плачьте, тетушка Коко. Не надо. Париж ведь еще не погиб.

Я не могла говорить — так крепко она прижималась ко мне своей костлявой грудкой, но теперь, после стольких дней, когда изо всех сил приходилось сдерживаться, я дала волю чувствам. Мися и Кокто, квартира со всем имуществом, ателье — все это пока там, и что с ними — неизвестно.