Мадемуазель Шанель, стр. 58

Я отхлебнула из стакана:

— У него просто такая натура живая. Кстати, это он написал либретто для сегодняшнего спектакля. А перед премьерой всегда немного нервничает.

Тут Кокто взгромоздился с ногами на диван, что-то энергично жестикулируя, волосы его упали на воодушевленное лицо, а Мися, которая с большой неохотой приходила на мои званые вечера, поняв наконец, что иначе она будет скучать в одиночестве, подбадривала его.

— Что-то уж слишком живая. Ты что, не видишь, он от кокаина уже плывет? И еще вон тот костлявый, как, говоришь, его зовут?

— Раймон Радиге. Он тоже писатель.

— Еще один? — Вера вздохнула, играя шариками стекляруса на платье, одном из моих моделей. — Ну вот, они с этим своим дружком Радиге спрятались в дамском туалете наверху и нюхали. Думаю, и опиум тоже курили. Провоняли весь верхний этаж.

Я только усмехалась. Кокто я уже предупреждала, чтобы в моем доме своим порокам он не предавался, но бедняга совсем обезумел от любви к красивому и распутному Радиге, чей роман «Дьявол во плоти», сделавший его знаменитым, изобиловал откровенными сексуальными подробностями.

— Что поделаешь, у писателей и художников это последний крик моды, — сказала я с напускным равнодушием. — Их хлебом не корми — дай оттянуться как следует.

— Может быть, — пожала она плечами. — Но тебе еще не надоели эти напыщенные нищие, которые с утра до вечера толкутся на Монпарнасе? Это уже старо и не модно. Честное слово, пора расширять свои социальные горизонты. Ведь эти людишки не способны даже носить твои ансамбли как надо, я уж не говорю о том, что они им просто не по карману. А у тебя в августе день рождения, неужели серьезно думаешь провести его вот так, среди этих щелкоперов и наркоманов? Сорок лет надо отметить стильно, с размахом.

— Вообще-то, я собираюсь устроить прием в Монте-Карло, на яхте, — сказала я, и у Веры алчно загорелись глаза. Вера обожала всякие сумасбродства, когда деньги текут рекой, хотя и не могла себе позволить такого, как и те, кого она только что передо мной чернила. — Вот только не представляю, — добавила я, — как разместить на яхте всех своих щелкоперов и наркоманов.

— На яхте! — воскликнула она. — Слушай, я знаю отличную яхту! А с ней в придачу и прекрасного английского лорда… Между прочим, когда я была в Лондоне, он буквально не отходил от меня, все спрашивал о тебе. Это…

Но тут ее перебил лихорадочный голос Кокто:

— Коко, дорогая, ну где же ты? Мы уходим!

Кто-то уже стащил его с дивана, и гости собирались отправиться в театр. Я слезла с табурета и потянулась за своей шалью с вышивкой.

— Это просто удивительный человек, честное слово, — закончила Вера. — Ты обязательно должна с ним познакомиться. К тому же этим летом он будет в Монте-Карло.

— Правда? — Вяло улыбнувшись, я махнула рукой, отправляя Веру к своей машине и сказав, что через минуту приду, а сама подошла к Мисе, которая с трудом пыталась влезть в свое слишком тесное пальто, и отвела ее в сторонку. — Мне нужен адрес самого лучшего в Париже реабилитационного учреждения, ты такое знаешь? — прошептала я, невольно подметив забавную парадоксальность ситуации: у одного наркомана я прошу помощи для другого.

Но Мися никогда не говорила, насколько Кокто погряз в излишествах, хотя я не раз думала, уж не сама ли она поощряет его в этом. Влияние мое в обществе росло и затмевало ее влияние, и, как показал инцидент со Стравинским, Мися была крайне завистлива и ревнива. Она вполне была способна подкармливать Кокто наркотиками, лишь бы переманить его на свою сторону.

Когда до нее дошел смысл вопроса, Мися так и застыла:

— Увы, нет. А что, ты уже сильно превысила норму?

— Да нет, это не для меня. Для Кокто.

Я одернула ей пальто на плечах, заправила ее коротко стриженные волосы за воротник. Она подстриглась так же коротко, как и я, хотя ей это абсолютно не шло.

— Этот его любовник Радиге — он просто невыносим, а ты же сама знаешь, как Жан способен поддаваться чужому влиянию. Мы должны помочь ему, пока он не закончил жизнь в канаве.

Я надеялась, что слова «мы должны помочь» прозвучат в ее ушах сладкой музыкой. Так оно и вышло.

— Я позвоню тебе завтра, — с горячей готовностью сказала она. — Бедняжка… Теперь, когда ты сказала, я и сама вижу, что в последнее время у него неважнецкий вид. — (Я повернулась, чтобы идти к ждущим нас машинам.) — Небось довольна собой, — язвительно добавила она. — Вся из себя такая знаменитая, про тебя каждый день пишут в светской хронике, еще бы, самая популярная couturiere Парижа, а теперь еще и муза для всякого голодающего художника. Никто даже и не вспомнит, что именно я, дорогая, научила тебя ценить современное искусство. Еще немного — и ты радушно примешь одного из них в свою опустевшую постель.

Я покраснела. Ей всегда удавалось ударить по самому больному месту.

Усевшись на заднее сиденье «роллса», я постучала по стеклянной перегородке, отделявшей нас от шофера: поехали. Вера бросила на меня ядовитый взгляд:

— Тебе не кажется, что Мися Серт слишком много про тебя знает?

И я сразу поняла, что она подслушивала.

— Про меня она знает все, — ответила я. — Слушай, ты говорила о каком-то англичанине, расскажи про него еще что-нибудь.

До последней минуты у меня было по горло работы; и вот наконец я отправилась в Монте-Карло праздновать свое сорокалетие. Но прежде я познакомилась с владельцем «Галери Лафайет» и попросила выставить мои духи в надежде, что множество новых заказов побудит Эрнеста Бо увеличить производство. Но хозяин «Галери Лафайет» объяснил мне, что такой «нюхач», как Бо, не сможет произвести достаточного количества даже для одного универмага. Он позвонил Пьеру Вертхаймеру, совладельцу «Парфюмериз буржуа», самой большой во Франции компании по производству духов и косметики. Вертхаймер заинтересовался и выразил желание помочь, и я вынуждена была ненадолго съездить в Лонгшан, где впервые встретилась с Боем, чтобы обсудить подробности соглашения. Перед отъездом я позвонила Бальсану и спросила его совета. В мире бизнеса он знал поголовно всех. Бальсан предупредил, чтобы с Вертхаймерами я держала ухо востро. Пьер Вертхаймер и его брат Поль были предприниматели агрессивного типа и свою империю сколотили, в частности, безжалостным отношением к людям, с которыми они делали бизнес, потому что, как сказал Бальсан, они евреи.

Меня не волновала их национальность, но, когда коренастый Пьер между криками, которыми он подбадривал своих чистокровных лошадей, сказал, что если я хочу изготавливать и продавать свои духи через его компанию, то мне надо с ними объединиться, я растерялась.

— Мы можем производить духи для вас, — сказал он, — но вы должны подписать контракт.

Я терпеть не могла всяких контрактов. И тут же вспомнила, что Бой, предостерегая меня от ошибок, говорил, что всегда надо сосредоточиваться только на том, что умеешь делать лучше всего, а в остальном обращаться к специалистам.

— Прекрасно! — отозвалась я. — Только вы не получите ни единой доли в моем бизнесе модной одежды, и я не позволю вам продавать под моим именем второсортный товар. Мне будет вполне достаточно десяти процентов с продаж. Что касается всего остального, я не хочу ни перед кем нести ответственность. И Бо будет производить мои духи до тех пор, пока я этого хочу.

Вертхаймер согласился. Вернувшись в Париж с черновым вариантом контракта, я с головой окунулась в работу: надо было сделать заключительные штрихи в моей последней коллекции, куда входили облегающие платья из шелка и шерстяного крепа, отделанные бисером на груди, талии и бедрах. Я даже рискнула использовать украшения из искусственных драгоценных камней. Идея Дмитрия сослужила мне добрую службу, и я открыла мастерскую по производству ожерелий, подвесок и брошей с крупными камнями из стекла в византийском стиле и в стиле эпохи Возрождения, а также ожерелья из разноцветного жемчуга. Для пользы дела я и сама носила эти украшения, в том числе разные серьги — одну с белой жемчужиной, другую с черной, — браслеты с финифтью и мозаикой или в виде золотых монет на цепочке, что подчеркивало кажущийся бесформенным покрой моих платьев.