Мадемуазель Шанель, стр. 3

Отец появился через три дня, и мы все вместе собрались в убогой гостиной за тем же столом, на котором недавно лежала мертвая мама. На похороны он не успел.

— Работы было много, не получилось, — оправдывался отец.

Тетушки что-то недовольно кудахтали, но, главное, он теперь здесь, я прижалась к его руке, с наслаждением вдыхая запах пота и табака. Я же говорила, что он придет за нами, вот он и пришел, и мы теперь спасены.

— И что ты теперь станешь делать? — качали головой тетки. — Жена-то теперь в земле лежит, видишь, какой тебе выводок оставила, как будешь их растить?

Отец с минуту молчал.

— Что вы предлагаете, Mesdames? — наконец спросил он. Меня даже подбросило на стуле рядом с ним. — Я, вообще-то, живу и работаю в таверне, — продолжал он, — для детишек у меня места нет.

— Таверна, — сказала одна из тетушек, — для детей нехорошее место, это не важно, есть, где их разместить или нет. Так что лучше места для них, чем Обазин, не найдешь. Пускай поживут там, их научат, как зарабатывать на хлеб, чтобы, не дай бог, их не постигла участь бедной матери.

Я увидела, как бледный румянец вдруг исчез со щек Джулии, она побелела как полотно, и мне сразу пришло в голову, что Обазин — это какой-то сиротский приют или еще того хуже.

— Но мы же не сироты, — запротестовала я и с удовольствием увидела, как лица тетушек исказились от ужаса.

Ах, значит, вот так! Значит, им на нас совершенно наплевать. Они хотят, чтобы мы поскорей убирались отсюда, но отец не допустит этого. Он покажет им, что они глубоко ошибаются.

И я повернулась к отцу:

— Папа, скажи им, что мы должны жить с тобой.

В своем голосе я услышала нотку мольбы, которую безуспешно пыталась спрятать. Но он, похоже, не знал, что ответить.

— Габриэль, — наконец пробормотал он, — помолчи, когда разговаривают взрослые. Ты должна доверять нам, мы всей душой хотим вам добра.

Что он сказал? Мы? Я изумленно уставилась на него.

— Так, значит, Обазин, говорите? — спросил отец, глядя на тетушек. Он смотрел на них поверх моей головы, они выстроились перед ним рядком, как мои детские куклы на кладбище. — И вы думаете, монашки будут…

— Обязательно, — ответили тетушки хором, решительно кивая подбородком. — Они же ничего другого и делать не могут. Святые сестры Обазина посвятили себя этой цели.

— Гмм… — пробурчал отец, и у меня мурашки побежали по спине. — А с мальчиками что?..

— Всегда найдется семья, которая возьмет к себе мальчиков, — сказали тетушки, и я еще теснее прижалась к папиной руке, видя беспощадную решимость в глазах тетушек.

— Папа, прошу тебя, — начала я, пытаясь заставить его посмотреть на меня. — Мы не будем тебе мешать, от нас тебе не будет никакого беспокойства. Мы всегда спим вместе, и нам не нужна отдельная комната. Нам вообще нужно мало места. Джулия будет заботиться об Антуанетте с Люсьеном, а мы с Альфонсом будем тебе помогать. Мы же маме все время помогали. Я помогала ей шить, и еще я… ну, выполняла разные поручения. Я хорошо умею это делать. Я и работать тоже могу. С нами тебе не будет никаких хлопот.

Я повторяла это снова и снова, говорила все быстрей, заметив в его глазах растущее отчуждение, и сердце мое билось все чаще.

Он забрал от меня руку. Нет, конечно, не вырвал, он сделал это довольно мягко. Просто рука его осторожненько так освободилась от моей, наши пальцы вдруг раз — и разошлись, как плохо сплетенные нити. Секунда — и в моей руке пустота… Мне даже показалось, что и его самого уже здесь нет, но тут я снова услышала его голос.

— Не могу, дочка, — тихо сказал он. — Некуда мне вас взять. Нет места.

Он встал. Повернулся к двери. А я все сидела на стуле, застыла как примороженная. И вдруг вскочила, подбежала к нему, попыталась снова завладеть его рукой.

— Папа, папочка, прошу тебя, не бросай нас! — кричала я.

Поверх моей головы он слабо улыбнулся тетушкам и осторожно отвел мои руки:

— Mesdames, вы ведь проследите за всем этим, да? Ну… там, платья и прочее.

Тетушки согласно закивали. Сверху вниз отец посмотрел на меня.

— Mon petit choux, — пробормотал он.

Потом взъерошил мне волосы и вышел. Я стояла, не двигаясь, слушая звук его удаляющихся вниз по лестнице шагов.

— Ни стыда, ни совести у этой девчонки, — раздался за спиной голос одной из тетушек. — Где она научилась так дерзить, дрянь такая?

Я не стала дожидаться, когда они схватят меня, и рванулась за отцом. Выбежала на улицу, но его уже и след простыл. Я металась то в одну сторону, то в другую, высматривая его высокую, шагающую прочь фигуру в плотно нахлобученной шляпе.

Он исчез, словно его вообще здесь никогда не было. Весь мир померк перед моими глазами. Внезапно меня охватил страшный холод. Вот тут-то я и поняла, что Джулия была права.

Время мечтаний закончилось.

Я уже собиралась отправиться на поиски отца, но тетушки не дали мне уйти, они сбежали вниз, изловили и притащили обратно к себе на чердак. Я как могла сопротивлялась, пиналась, но они заперли все двери и приказали нам собирать пожитки. Вытащили наш старый, видавший виды парусиновый саквояж и швырнули его на кровать.

— Я никуда не пойду, — сказала я им. — Я вас ненавижу. Мама из-за вас умерла. Это вы убили ее.

— Габриэль, прошу тебя, перестань, — прошептала Джулия.

Но я продолжала злобно смотреть на тетушек.

— Если не будешь слушаться, — прошипела одна из них, — отдадим тебя старьевщику. Хочешь целыми днями ковыряться в отбросах? Что ты там пела отцу? Что умеешь работать? Ну давай иди работай.

Братья, съежившись, прижались друг к другу в углу. Джулия дернула меня за руку.

— Габриэль, — умоляющим голосом произнесла она, — ну перестань же. Давай собираться. Тебе что, трудно?

Тетушки уселись за стол, чтобы наблюдать, как мы укладываемся. Я повернулась к ним спиной и стала разбирать свою скудную одежонку, сшитую мамиными руками, измятую, во многих местах штопаную-перештопаную.

На следующее утро явился какой-то старик в берете и с зажатой в зубах сигаретой. Мы едва успели обняться и попрощаться с Альфонсом и Люсьеном, как тетушки затолкали нас в его тележку, на кучу твердых как камень мешков с мукой.

— Сидеть смирно! — приказал он.

Одна из тетушек высыпала в ладонь старика несколько монет из кошелька. Я узнала его: этот вышитый кошелек принадлежал моей маме.

Тележка дернулась и медленно тронулась в путь. Джулия прижала к себе Антуанетту, старик щелкнул кнутом по костлявой спине мула, и мы затряслись по разбитой горной дороге. Подпрыгивая на глубоких выбоинах, мы крепко вцепились друг в друга. Остатки мужества совсем покинули меня. Когда уже опускались сумерки, тележка свернула на пыльную узенькую дорожку, и через некоторое время мы остановились перед крепкими деревянными воротами в высокой стене.

За стеной в полумраке смутно виднелась каменная башня и группа каких-то строений, но я едва обратила на них внимание — так встревожил меня вид довольно большой группы женщин в черном и с белыми апостольниками на голове. Возница принялся разгружать мешки, а монахини повели нас внутрь и уже во дворе разделили. Нас с Джулией отправили в одно крыло, а Антуанетту — в другое, поскольку она была еще маленькой, как сказали монашки, и должна жить с детьми ее возраста.

Лицо Джулии было мертвенно-бледным от усталости.

— Мы здесь совсем чужие, — сказала я.

Одна из сопровождающих нас монашек сразу же повернула ко мне голову:

— В совершенном мире дети не бывают чужими. Но этот мир далек от совершенства. Ничего, постепенно привыкнете.

Она привела нас в дормиторий, где сразу сотня любопытных лиц повернулась и стала разглядывать нас. Я сжала кулаки.

— Мы здесь долго не задержимся, — объявила я, хотя вопросов мне никто не задавал. — Скоро за нами приедет папа и заберет отсюда, вот увидите.

Джулия дернула меня за руку.