Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!», стр. 108

В голове Гитлера должно было очень рано — на мой взгляд, не позднее ноября 1941 года — забрезжить понимание того, что нападение на Россию явилось решающим просчетом. Кризис на Восточном фронте с наступлением зимы, спонтанные дневниковые записи Хевеля о настроении в ставке фюрера в декабре 1941 года, непроизвольное восклицание при известии о японской атаке на Перл-Харбор («Теперь Германия спасена!» Мать, рассказывая мне об этом, прикрыла ладонью рот, жест, говоривший теперь об испытываемом ужасе) — все эти симптомы свидетельствуют о глубоком шоке, вызванном у Гитлера очевидной недооценкой российской мощи и тех природных условий, в которых немецкая армия должна была вести войну в России. Все меньше и меньше он бывал на публике и совсем перестал показываться на массовых мероприятиях — имея, конечно, хорошее оправдание, что не желает подвергать своих слушателей возможной угрозе с воздуха, — однако и на фронте перед войсками он больше не появлялся. Лишь однажды, в январе 1943 года, он на короткое время прилетел на южный участок фронта к Манштейну, причем в этом случае следует признать, что, со своей точки зрения, он был совершенно прав, не доверяя своим офицерам. Они собирались лишить его жизни и подложили в самолет, использовав предоставившуюся возможность, начиненные взрывчаткой бутылки коньяка, не разорвавшиеся лишь случайно.

В военных делах он вновь и вновь играет «ва-банк». В 1943 году операция «Цитадель» «спалила» только что «освеженные» танковые дивизии, их затем жестоко не хватало для отражения советского летнего наступления 1943 года. «Арденнская операция» в декабре 1944 года означала, ввиду соотношения сил и ситуации со снабжением, безответственную азартную игру. В качестве полкового адъютанта танкового полка правофланговой дивизии я располагал возможностью детально ознакомиться с подготовкой, как командир взвода я пережил «на собственной шкуре» безнадежную нехватку людей и материала и, не в последнюю очередь, отсутствие поддержки с воздуха, не оставлявшие наступлению в моих глазах с самого начала ни малейшего шанса на удачу. Первоначальные, достигнутые благодаря внезапности, успехи на юге фронта наступления ничего не меняли. Тот факт, что эта операция проводилась на Западе, подчеркивает, ввиду развертывания в то же самое время для завершающего наступления на Берлин обладавшей подавляющим превосходством Красной Армии, насколько далекими от реальности являлись оперативные цели Гитлера.

Здесь нужно констатировать, что немецкий народ, несомненно, относился к главным жертвам гитлеровского режима. Он с осторожностью и с оговорками — Гитлер никогда не получал абсолютного большинства на выборах до 1933 года — предпочел его в начале 1930-х годов коммунистам и тем самым большевизму. Иного выбора у немецкого народа ввиду провала Веймарской республики и «Версальского договора» не было. Неоднократно оклеветанный немецкий народ принял, таким образом, — нетрудно представить себе, какие последствия означала бы большевистская Германия для Европы и мира, — историческое решение.

Итак, немецкая катастрофа, которую можно сравнить лишь с Тридцатилетней войной, неразрывно связана с Гитлером. Истинный государственный деятель должен стремиться предотвратить всеми средствами судьбу, подобную той, какая постигла немецкий народ. Поэтому Гитлера, стоит выразиться ясно и определенно, нельзя простить, не говоря уже о том, чтобы реабилитировать. По справедливости можно подвергнуть сомнению то, что табуирование его образа в сегодняшней Германии с точки зрения «преодоления прошлого» оправданно.

Трезвым историческим итогом двенадцатилетнего правления Гитлера является, однако, осознание того, что предоставление одному лицу абсолютной и бесконтрольной власти чревато слишком большим риском. Столкновение с проверяющими органами, в какой бы форме оно ни происходило, необходимо для предотвращения неправильных решений или произвола, не говоря уже о возможных последствиях проблем со здоровьем. Склоняешься перед политической мудростью Рима, в экзистенциально опасных ситуациях, для того, чтобы справиться с ними эффективно, имевшего в распоряжении институт «диктатора». Правда, этому «диктатору» его «должность» поручалась лишь на год, не в последнюю очередь, в сознании того, что от однажды закрепившегося единоличного правителя потом чрезвычайно трудно избавиться. При этом не стоит упускать из виду, что данный институт был создан в Риме более или менее однородным правящим слоем; диктатор, по крайней мере, в республиканском Риме, не имел никакой возможности проводить политику, идущую вразрез с интересами этого слоя. Вспомним судьбу Цезаря! В так называемом Третьем рейхе не было однородной элиты, которая могла бы вынудить Гитлера отказаться от его политики или, по крайней мере, изменить ее, пока еще не было слишком поздно. И все же, если видеть, подобно Гегелю, в исторических персонажах орудия Мирового духа, которые он использует для своих, остающихся скрытыми от нас, целей, то тогда Гитлер бросил вызов большевизму сталинского толка. Сталину не оставалось теперь ничего иного, кроме как «таскать каштаны из огня» для великой западной державы США. Именно этого, однако, Сталин хотел избежать.

Я могу лишь улыбаться, признаюсь, чуточку свысока, когда немецкие историки, такие, как Андреас Хилльгрубер, рассуждают о гитлеровском «поэтапном плане» завоевания мира и, таким образом, превращают историю недавнего немецкого прошлого в байку, не говоря уже о вздорном «кукольном театре» их современных последователей. Мне в то время была с самого начала известна роковая слабость немецкой позиции. Только из нее можно понять истоки гитлеровской политики.

Гитлер представлял для немцев, начиная с определенного времени, альтернативу большевистскому решению неимоверных проблем Германии. В этом заключалась его роль в мировой истории. «Вихрь сошедшихся обстоятельств», пользуясь здесь вновь формулировкой «Бесов» Достоевского, привел его к власти. С моей точки зрения, табу, наложенное сегодня на Гитлера, непонятно. Гитлер — даже и в собственном понимании — несет ответственность за катастрофу, постигшую немецкий народ и сравнимую разве что с Тридцатилетней войной. Это вполне устанавливается объективно и не требует никаких гротескных преувеличений и ложных или даже дурацких изображений, которые, сверх того, зачастую годятся для нанесения вреда национальным интересам, перекладывая с Гитлера ответственность.

Отец

Кем же был, собственно, этот министр иностранных дел, этот Риббентроп, который после назначения в начале 1938 года «рейхсминистром иностранных дел» стал формально первым советником Гитлера по внешней политике? Тем самым он занял положение, в которое за прошедшие годы уже в значительной мере врос. Но он никогда не был единственным советником Гитлера по внешней политике. Известно, что Гитлер не связывал себя рамками определенного ведомства. Без сомнения, однако, мой отец, имея доступ к ушам Гитлера на длинных отрезках немецкой внешней политики, влиял поэтому на ту внешнюю политику, которую, как он выразился на Нюрнбергском процессе, «определял другой человек». Под этим «другим человеком» он имел в виду Гитлера. Такой формулировкой отец не пытался снять с себя ответственность за немецкую внешнюю политику — он принял ее на себя перед судом победителей expressis verbis (ясно, недвусмысленно), — но выразил сожаление по поводу того, что на поздних этапах немецкой политики он не смог настоять на своих оценках и выводах.

В своей большой речи перед рейхстагом после начала Западной кампании Гитлер, вслед за генералитетом, поблагодарил человека, исполнившего «его внешнеполитические предписания». Отец получил Крест за военные заслуги 1-го класса, орден, предусмотренный для военнослужащих вермахта, не участвовавших в боях; в моем полку, к примеру, его получил полковой инженер. В рассуждении тогдашних отношений это явилось едва ли не оскорблением для отца, и скорее всего именно так это и было задумано! Еще 30 января 1939 года Гитлер в своей известной речи в рейхстаге говорил о том, что «в первую очередь верные и смелые оценки и превосходные во всех деталях решения внешнеполитических проблем партийным товарищем Риббентропом оказали мне на прошедшем длительном отрезке времени чрезвычайную помощь при проведении моей политики». Отношения между ними с самого начала их совместной работы отличались значительным непостоянством. Общие успехи, с одной стороны, и расхождения во взглядах, с другой, и, разумеется, интриги со всех сторон все время приводили к «переменам настроения». Гитлер легко поддавался интригам, они были причиной помех и сложностей в их отношениях. Однако в конечном итоге причиной все возраставшего ухудшения их отношений явилось фундаментальное различие мнений о политике по отношению к России.