Замужем за облаком. Полное собрание рассказов, стр. 32
– Питер Копленд. – Улыбнувшись ему, она пожала плечами, словно немного смущенная.
– Питер Копленд? Звучит как выпускник Гарварда.
Она снова пожала плечами:
– Не знаю. Звучит как имя, которое он мог бы носить.
– Ладно. И фантазия всегда одна и та же? Или ты придумываешь про него что-то еще?
Пригубив вина, она задумалась. Она, казалось, больше не испытывала неловкости, говоря о Питере Копленде, раз уж он появился и заимел имя.
– Обычно одна и та же – подземка, его наряд… Как он идет за мной. Этого достаточно.
Ее слова неприятно поразили его. У него самого было так много разных фантазий со столькими предсказуемыми лицами и обстоятельствами. «Этого достаточно». Он позавидовал ей и ее Питеру Копленду, удовлетворявшимися друг другом и своей молчаливой взаимной страстью.
На следующий день, идя на работу, он остановился посреди улицы и улыбнулся. Купив у цветочника десять тюльпанов, ее любимых цветов, он велел доставить их домой. А на вложенной карточке написал: «Надеюсь, ты любишь тюльпаны. Это мои любимые цветы. Спасибо, что вчера запустила комету по ночному небу. Питер».
И в постели в ту ночь он полностью изменился. В темноте он стал совершенно другим человеком. Она не могла его видеть, и потому он мог быть кем угодно. Он хотел стать Питером Коплендом, но не знал как.
Обычно они разговаривали, но в эти полчаса обладания друг другом он не сказал ничего. С самого начала она все поняла и с готовностью откликнулась. Когда они плыли к чему-то знакомому, своему, приобретенному за годы вместе, он сворачивал в сторону. Потом она взяла роль на себя и проявляла силу или пассивность, когда он меньше всего этого ожидал.
Все оказалось лучше, чем он представлял, и снова он ощутил страшную зависть к Питеру Копленду. Ни один незнакомец, как бы чудесен ни был, не заслуживал того, что она предлагала теперь. А все то исключительное, что он когда-либо дарил своим вымышленным любовницам, было безымянным и забывалось.
Под конец, когда она снова сказала «Не надо!», он ощутил дрожь оттого, что она говорит это и ему, и кому-то еще. И через мгновение ему захотелось, чтобы эти слова предназначались только ему.
На следующий день он купил книгу, которую она хотела прочесть, и на форзаце написал: «Думаю, она тебе понравится. Питер». Она нашла ее под подушкой и, сев на кровати, положила на колени, а потом взялась за нее обеими руками и замерла. Что он делает? Нравится это ей?
Их несходство и желание двигаться в столь многих новых направлениях вызывали у обоих трепет и немного пугали. Оба не понимали, зачем делают это – для себя или для другого? Питер Копленд так реально вошел в их жизнь. И все же, если бы каждый из них смог написать его портрет, получились бы две совершенно разные картины.
В ту неделю их ночи были долгими, доводящими до изнеможения экспериментами. Он не мог спросить ее, что она любит, потому что все должно было делаться без слов, на языке прикосновений и движений. Каждый вечер они проводили в возбуждении и в восемь уже посматривали на часы. Все, что они привыкли делать раньше, потеряло свое значение и забылось. Вот сейчас они облачатся в свою новую вторую кожу, и что бы там ни осталось позади, оно исчезнет, потому что не узнает их.
В четверг она вышла на прогулку и решила купить ему подарок. Продавец в магазине разложил на стеклянном прилавке красивые кашемировые свитера. Сиреневый. Темно-серый. Черный. Она не могла выбрать. Только выйдя из магазина, она осознала, что выбрала тот, что больше шел Копленду, а не мужу. Это встревожило ее, но менять совсем не хотелось. Она просто не сказала ему.
На работе во время деловой встречи он поймал себя на том, что трижды расписался на разложенных перед ним листочках бумаги именем ПИТЕР КОПЛЕНД. Он сам не сознавал, что делает это. Каждый раз получалось совершенно по-разному, как будто он пытался подделать, а не создать подпись другого человека.
– Что у нас на ужин?
– Твое любимое – чили.
Он не любил чили.
Никакого чили не было – она просто пошутила, – но на столе между ними в новой черно-желтой вазе стояли присланные им тюльпаны. Они были как кто-то третий в комнате. Он хотел сказать ей про то, как расписывался за Копленда на совещании, но в данный момент для присутствия третьего хватало этих цветов.
Он снова посмотрел на них и понял, что это не те цветы, что купил он: те были розовые, а эти – ярко-красные. А куда же делись его?
– Снова пора тюльпанов, а?
Она улыбнулась и кивнула.
– На днях я видел розовые. И понял, что должен купить их для тебя. Кто-то опередил меня, а?
Она по-прежнему улыбалась. Ее улыбка ничем не отличалась от той, что была мгновение назад. Или в ней появился еле заметный налет сожаления?
Он любил бриться перед сном – личная причуда. Стоя перед зеркалом в ванной и соскребая последние клочки снежной пены, он вдруг ткнул бритвой в зеркало.
– Слышал, что вы вдвоем вытворяете. Не думай, что я не знаю, ублюдок!
– Ты что-то мне сказал? – откликнулась из спальни она.
– Нет, Питеру Копленду.
Когда она ничего на это не ответила, он улыбнулся самому себе чарующей улыбкой.
Ее пальцы легко пробежали по его лицу, и он понял, как покончить с этим наваждением. Оттолкнув ее руку, он навалился на нее и начал грубо мять, причиняя боль. К его удивлению, она билась и выкручивалась, но продолжала молчать. Теперь они всегда молчали в постели. Где-то на протяжении этих последних дней оба сошлись на этом. Но почему она не протестует теперь? Почему не скажет, чтобы перестал? Или ей нравится? Миллион раз она говорила, что не понимает, как люди могут любить причинять друг другу боль в постели. Или Питеру Копленду позволено все? Или хуже того: причиняемая им боль ей приятна? Это безумие! Это означало, что он ничего не знает о своей жене. От этого его дыхание участилось. Он до смерти испугался. Какую же ее часть он знал наверняка? Что еще она утаивала от него все эти годы?
Он начал говорить ей грубости и непристойности. Они оба этого не любили. Их сексуальные слова друг другу всегда были шутливыми и нежными.
– Не надо! – Впервые прервав молчание, она смотрела прямо на него с выражением настоящей тревоги на лице.
– Почему? Я буду делать, что захочу.
Он продолжал говорить. И мял ее грубо, продолжая говорить, разрушая все. Он сказал, где работает, сколько денег зарабатывает, какие у него хобби. Разве она не хочет узнать больше о своем таинственном мужчине? Он сказал ей, в какой колледж он ходил, где вырос, как любил готовить яичницу.
Вскоре она заплакала и совсем перестала шевелиться. А он только начал объяснять ей, что носит белые кроссовки, потому что у него ужасный грибок на ногах…
Мой зундель
Моя подруга Сара – ловкая особа. Когда все прочие еще порхали из одной постели в другую, она уже покупала акции «Даймлер-Бенц» и компаний, занимающихся генной инженерией.
– Сексу кранты, Фрэнк. На очереди страх и престиж. Рано или поздно один из этих генодробителей найдет средство от СПИДа и герпеса, так что есть смысл вкладывать в это денежки сейчас. Но до тех пор, пока ложиться в постель еще опасно, самое лучшее – водить «мерседес». Вот увидишь.
Я последовал ее совету и ни разу об этом не пожалел.
В этом она оказалась права, как и во многом другом. Когда Сара сказала, что знает один склад, набитый безобразной дерматиновой мебелью пятидесятых годов, я не глядя выдал ей чек. Через несколько месяцев мы продали весь этот хлам в новую городскую дискотеку «Эдсел», получив кучу денег.