Том 4. Письма. Семь лет с Бабелем (А. Н. Пирожкова), стр. 37
С высылкой очередного номера «Кандида» я запоздал, потому что был в деревне; с опозданием, но все же я его выслал. Остальные буду посылать правильно. Письмо Нарбуту я напишу, когда выйдет книжка о Базиле Захарове, это случится, я думаю, через день-два; я пошлю ее Вам одновременно с письмом к Нарбуту. Статью от французского журналиста для «Красной нивы» получил, но она нуждается в коренной переделке, мне придется написать ее почти наново, поэтому нельзя было ее послать Вам. Подождем следующей. В Россию я рвусь всей душой — и думаю, что до конца этого года смогу выехать. Все зависит от того, как пойдет моя работа. А ее столько, размахнулся я так широко, что поневоле все идет медленно, а кроме того, «поспешишь — людей насмешишь». До свиданья, бедная моя спасительница, да благословят боги Вас, и супруга вашего, и сына вашего, и угодья ваши, и скот ваш, и всех нас грешных! Аминь!
И. Б.
P. S. Если не сочтете это бестактным, позвоните еще раз в контору «Нового мира» — чтоб они пораньше бы выслали деньги в этом месяце.
И. Б.
216. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
Париж, 7/VII-28
7 июля 1928 г.,
Париж
Прости, Тамара, что так долго не писал. Причина этому — нездоровье, не такое, чтобы лежать в постели, а похуже — болезнь нервов, частая утомляемость, бессонница. Я, по правде говоря, мало трудился на моем веку, больше баловался, а вот теперь, когда надо работать по-настоящему, мне приходится трудно. 13-го мальчик именинник. Я о нем думаю непрестанно, ежечасно. Очень тягостно это положение, когда ничем ему не помогаешь, а скорее вредишь... Но я верю, что смогу заплатить, хотя бы ему, душевный мой долг.
Если Анне Григорьевне удастся получить для меня в этом месяце какие-нибудь деньги, она кое-какие гроши пошлет и тебе. Истинно гроши, но ты знаешь, у меня теперь нет денег. Собираюсь поехать на некоторое время к матери в Брюссель; м<ожет> б<ыть>, поселюсь с ней в приморской какой-нибудь деревушке; там, говорят, жизнь очень дешева, а это для меня важное соображение.
Ты обещала мне прислать карточку Мишки. Ты окажешь мне громадное благодеяние, если исполнишь это обещание и вообще напишешь о нем, ты очень хорошо это делаешь.
Работаешь ли ты?
До свиданья. Постараемся как можно лучше прожить новый год нашей жизни.
И. Б.
Получил несколько писем от Горького. Он просит меня приехать, обещая, что устроит у себя, что у него тихо, можно работать и расходов никаких не будет. Я бы хотел поехать, но пока нету денег на дорогу. Если раздобуду, напишу тебе и сообщу адрес.
И. Б.
217. А. Г. СЛОНИМ
20 июля 1928 г.,
Париж
Дорогая Анна Григорьевна. Я пишу Вам теперь редко и скупо, потому что, если говорить по совести, то нынешнее мое состояние проще всего назвать словом болезнь. Борьба с нею занимает у меня столько времени, что для самых важных и душевных моих обязанностей не остается сил.
Послезавтра мы едем с Е[вгенией] Б[орисовной] в Бельгию к моей сестре и матери, рассчитываем поселиться с ними в маленькой приморской деревушке и пожить, сколько поживется, потом ненадолго вернусь в Париж — и затем в Россию, не в Москву, а в Россию, потому что у меня такое чувство — все, что я мог сделать за границей, — сделано.
«Кандид» я Вам посылаю аккуратно, не понимаю, почему Вы не получили последних номеров. Книга о Захарове все еще не вышла, письмо Нарбуту я пошлю одновременно с отсылкой книги Вам.
<...> Несмотря на наш отъезд, пишите по-прежнему в Париж, письма перешлют, а если осядем где-нибудь, я адрес сообщу Вам немедленно...
Я подумал о том, что не надо сообщать Центросоюзу, где Вы возьмете 300 рублей для отдачи им, — а просто им сказать, что Вы получили от меня денежное такое поручение и выполните его первого. Право, я хотел бы поскорее вернуться в Россию уже только для одного того, чтобы перестать мучить Вас. Ну, до свиданья, милые мои, пора уже писать «до скорого свидания». Я думаю о всех вас с нежностью и с добрым чувством.
Ваш И. Бабель
P. 20/VII-28
218. Т. В. КАШИРИНОЙ (ИВАНОВОЙ)
Париж, 22/VII-28
22 июля 1928 г.,
Париж
Где тонко, там и рвется. Я, кажется, писал тебе о своей болезни, о том, что работать я не в состоянии, с великим трудом волочу «бремя дней». Ты сама можешь судить, как это все кстати. Я серьезно подумываю о том, чтобы центр тяжести моей жизни перевести из литературы в другую область. У меня всегда было так: когда литература была побочным занятием, тогда все шло лучше. С такими требованиями к литературе, как у меня, и с такими ограниченными возможностями исполнения нельзя делать писательство единственным источником существования. В России я все это переменю. Завтра еду в Брюссель, повидаться с матерью и сестрой, пожить там, если будет к тому возможность, потом вернусь на короткое время в Париж и отсюда уеду в Россию. Только там я смогу снова стать «ответственным» за свои поступки человеком, сочинить какой-нибудь план жизни. Ты не знаешь, как мучает меня мысль о Мишке, но что болтать попусту до времени, до того времени, когда и я смогу сделать что-нибудь!.. Подала ли Анна Григорьевна признаки существования? Я просил ее послать денег, сколько может, тебе, кое-какие вещи Мишке. Не знаю, была ли у нее возможность выполнить мою просьбу. Я был так плох все последнее время, что совсем забросил мои денежные дела, и они обстоят так, что лучше об этом не говорить. Все же насчет Центросоюза я сделал распоряжения, которые должны их удовлетворить.
Сообщение твое о Тане ужасно. Что такое случилось, почему такая страшная болезнь? Объясни мне, очень прошу. Я не могу сказать всех слов, которые у меня на сердце, и как страстно я хочу ее выздоровления.
Мишка совсем стал похож на тебя, поразительно похож. Будет по крайней мере красивый человек. Может, к этому приложатся и другие хорошие качества... Но, правда, я смотрю на карточку, — совсем ты... Он удивительно мил...
Я тебе сообщу из Брюсселя мой адрес. Я верю в то, что Таня поправится, я не могу думать иначе.
И. Б.
219. А. Г. СЛОНИМ
St. Idelsbad (parcoxyde), Villa Gustave Belgique
31/VII-28
31 июля 1928 г.,
Бельгия
Милая Анна Григорьевна!
Не могу сказать Вам, как переполнена благодарностью душа моя за то, что добровольно Вы расхлебываете заваренную мной кашу. Я здесь кое-как работаю, без Вас я не мог бы этого делать. И если из моей работы выйдет толк, — право, не малая заслуга будет принадлежать Вам. Я постепенно сокращаю фронт моих метаний, дел, отношений и, несмотря на все мелкие и гнусные неприятности, не теряю куражу ни на минуту и линию свою буду гнуть до тех пор, пока не согну ее. Что это с Львом Ильичом? Не переутомился ли он? Какие мы неверные, хрупкие машины, — и если бы их колеса не были одушевлены волей, то вся эта история вообще ни к черту бы не годилась. Надо бы Льву Ильичу, конечно, в деревню, к солнцу и воде — но что советовать, Вы сами знаете... Я всеми силами души желаю ему выздоровления.
Получили ли вы книгу Лоуренса? Трудно найти лучшую книгу для перевода. Будет совершенно бессмысленно, если издательства откажутся от нее. Жалко упустить такой случай. Напишите мне, что Вам ответят в Зифе <...>
«Новому миру» я отправлю сегодня ясное и искреннее послание. Я скажу им, что, несмотря ни на что, я не изменю ни на йоту систему своей работы, не ускорю ее насильно ни на один час и никаких точных сроков не назначу. Все, что я напишу, я отдам им, а к прекращению «пенсиона» я готов. Всем «подведомственным мне лицам» я объявил, что с радостью вхожу в период денежной нужды, что жизнь свою я перестрою так, чтобы не зависеть от литературных заработков, и что только при соблюдении этого условия из моих дел выйдет толк. Пробуду я здесь числа до 20-го августа, потом уеду в Париж и там буду готовиться к путешествию на родину. О сроках я, конечно, сообщу Вам. Работал ли в последнее время Илюша? Доволен ли он своей поездкой в Ташкент? Постараюсь из здешних глухих мест отправить письмо воздушной почтой. Страна Фландрия чудесна. Мне это нравится больше Франции. Сердце мое лежит, оказывается, больше к германским северным народам. Раньше никогда бы я этого о себе не подумал. Погода, впрочем, плохая. Купаться все еще нельзя. Я-то этого не замечаю, у меня делов много, но спутники ропщут. Писать можете мне по адресу, изложенному на конверте. До свидания, мои спасители.