Путь на Грумант. Чужие паруса, стр. 96

— Ладно, молодец, — похвалил Рябой. — Пойдем, Степан, посмотрим, пока не стемнело; свой–то глаз вернее.

Разговаривая, Фома Гневашев отворачивался, стыдливо прикрывал рукой распухший нос и черное пятно под глазом.

— Кто те рожу расквасил? — всмотревшись, хмуро спросил Яков Рябой. Гневашев вздохнул.

— Дьявол волосатый отблагодарил, — криво усмехнувшись, ответил он. — Арефа, чтоб его икота заела.

— С чего ба, кабыть мужик он смиренный, зазря мухи не обидит, — притворно удивился Яков.

— Случай вышел, — мямлил Гневашев, — зубом Арефа маялся. За ночь рожа у него — что твой котел, вспухла, скосоротилась, дак он, озлобясь, кулачище свой сунул, истинно так.

— Эх, Фома, Фома, хороший ты мужик, а не в свое дело встреваешь, — с укором сказал Яков, — знахарь…

У большой избы, где закрылись мужики, горели костры, в котлах, подвешенных на треногах, что–то варилось.

Несколько голых солдат бродили с сетью в озере.

Из ближнего домика вышел офицер. Он осмотрел ружья, сложенные в козлы, обошел дозорных.

На задах, у самого озера, топилась большая баня. В избушку, стоявшую рядом с офицерской, то входили, то выходили солдаты.

Погода стояла тихая, теплая.

Прапорщик налегке, без мундира, снова вышел из дома и направился в баню. За офицером шел денщик со свертком и зеленым березовым веником под мышкой. Денщик вернулся в избу и опять прошел в баню, неся зажженный слюдяной фонарь…

Время подошло к полуночи. На темном небе ярко горят звезды. Чуть светится подслеповатое окно в бане… Погасли костры. Офицер не велел держать огня, чтоб не слепило глаза дозорным. Лагерь затих. Слышно, как у большой избы переговариваются солдаты.

— Солдаты! Эй, помогите! Помоги… — раздался истошный вопль, и опять все смолкло.

Дверь из бани открылась, двое мужиков вынесли голое человеческое тело и, бросив в лодку, спрыгнули сами. Мгновение — и лодка скрылась в камышах.

Крик был услышан. Раздались выстрелы: стреляли дозорные. К бане бежали полуодетые солдаты с ружьями.

Пользуясь смятением, Фома Гневашев бросился к большой избе, где сидели мужики. Отодвинув засов, он заорал:

— Ребята, выходи–и–и!

Мужики ринулись на улицу. Загорелись смолистые ветки. Появились Степан и Яков.

— Утоп прапор, ребята, таперя не укусит, — объявил Яков Рябой людям.

Он преобразился: из хмурого, нелюдимого мужика превратился в энергичного командира. С небольшим отрядом Яков бросился на солдат, закрывшихся в бане.

— Степан, — крикнул он на ходу Шарапову, — к солдатской избе беги! Ежели солдаты ружья кинут — не бей.

Навстречу Шарапову бежал в подштанниках, босиком каргопольский мужик Милонов.

— Ребята, — вопил Милонов, — не троньте меня, ребята, помилуйте. Силком воевода заставил солдат вести…

Мужики, не задерживаясь, ворвались в избу. Солдаты, словно испуганные бараны, сбились в кучу.

— Бросай ружья, служивые! — крикнул кто–то, замахиваясь топором.

— Бросай, ребята! — Один из солдат швырнул пищаль.

Молча кинули ружья остальные и подняли руки. Высокий солдат с седыми отвисшими усами шагнул вперед.

— Мужики, — спокойно сказал он, — не хотим мы кровь проливать безвинно. Кровь–то одна у нас, мы…

— Изменник! — раздался громкий голос. Хлопнул выстрел — солдат покачнулся и медленно повалился на пол. Выбив ногой оконную раму, выскочил из избы фельдфебель, стрелявший в солдата.

Мужики в ярости вскинули ружья. Раздались выстрелы. Проклиная убийцу, Малыгин бросился в погоню.

— Петряй, вернись, — крикнул Степан, — все равно не миновать наших рук мерзавцу! Из лесу не уйдет… Ну–к что ж, а вас, солдаты, не тронем, идите себе с богом домой.

Из бани прозвучало несколько выстрелов. Кто–то кричал, ругался.

— Конец, ребята, — услышали мужики голос Якова Рябого, — отбились. Теперь нам одна судьба — по лесам жить. Проживем. Здесь–то нас матушке Лизавете не достать! Руки коротки, бабонька, чтоб тебе пусто было. А в несогласьи кто — уходи, не держим.

Окинув зорким взглядом товарищей, Яков Рябой добавил:

— До скита отсель рукой подать. На другой день будем. Поможем Степану девку взять, а там…

Утром отряд Якова Рябого двинулся к выгорецким скитам.

Глава двадцать первая

ИЗУВЕРЫ

Утром в скит Безымянный приплелся старец Амвросий. В драной шубенке, весь покрыт грязью… Старец пытался говорить, но язык не слушался его. Соборные отцы поволокли очумевшего Амвросия в баню. Полный день работный мужик Пимен, изломав несколько веников, отпаривал полумертвого странника. К вечеру Амвросий ожил.

— Спасибо, замереть не дали, — кланялся он соборным старцам. — Трое суток в лесу блуждал, как жив из трясины выбрался, и сам не знаю.

— Бог тебя спас, отец Амвросий, не хотел твоей смерти, — ответил большак.

— Откуда ты путь держишь? Зачем сам один в лес пошел?

— Многих заблудших вернул я к древнему благочестию, — тонким голосом рассказывал Амвросий, — многие годы за святый крест, за бороду мученья приемлю. По наущению антихристову оклеветали злоковарные люди, и повелела матушка царица, — злобно выговаривал старец, — меня плетьми сечь и гнать в дальнюю сторону. Упредили добрые люди, унес ноги из Питера. Думал, в Пигматке отсижусь, да не привел господь. Царица за мной солдат послала, ночью во двор к Прибыткову ворвались. Хозяин меня задами вывел, и я, аки зверь, таясь от людей, прямым путем в Безымянный. Солдатам ваш скит вовек не найти.

Старцы слушали молча. Когда Амвросий кончил, они переглянулись и потупили глаза. Сафроний не сразу решился на разговор.

— Думаю я, отче любый, тебе в нашем скиту оставаться не след, — ворковал большак. — А вдруг и к нам солдаты нагрянут? Окружат скит и тебя, как гнуса, в западне возьмут. Вот что, отче любый, мы назаутрие карбасик крытый пошлем, тебя в Кеми у надежного человека захороним… Ежели солдаты к нам пожалуют, упредим — хозяин тебя дальше отвезет… А здесь, коли скит окружат, и тебе не уйти, и нам всем животом не откупиться. Разорят скит, как бог свят, разорят. Как, отцы любые, так ли говорю? — Речь у него была томная, вкрадчивая.

— В согласии мы, — ответил старец Аристарх. — Простого мужика на место умерших в книгу вписать можчо, и концы в воду, а тебя не сокрыть. Правду большак сказал: Амвросию назаутрие дальше ехать.

Амвросий маленькими колючими глазками прощупывал старцев. Загорелся было, хотел сказать укорительно, но смолчал. Понял: о себе святые отцы пекутся.

— Как скажете, братья. — Амвросии вздохнул и склонил голову. — Тяжка мне путная долгота, да что делать…

Стали вздыхать и соборные старцы.

— Отец Сафроний, — раздался испуганный голос за дверью, — отопрись, беда, солдаты близко…

Сафроний впустил мужика.

— Словно волчья стая, по болотам идут, — рассказывал старцам запыхавшийся трудник. — Пищали у всех, бердыши.

— Скажи, Николушка, сколь им ходу до скита? — спросил большак.

— Демьянову топь им обойтить осталось, к полдню, не ране, будут, — ответил мужик, робко озираясь по сторонам.

Соборные старцы побледнели, изменились с лица. Амвросий, сложив руки на груди, сидел прямой и строгий.

— Скажи, любый, привратнику, — распорядился большак, — пусть накрепко ворота закроет, отпереть всегда успеем.

Пыхтя, Сафроний поднялся и, волнуясь, стал ходить по горнице. Он был тучен, лицом красен и с небольшой плешью. Маленькие глазки плавали точно в жиру. Волосы, длинные, прилизанные, спускались небольшими кудрями. Походка смиренная, тихая, осторожная. Волчьи зубы имел Сафроний и лисий хвост.

Неожиданно поднялся Амвросий.

— Настало время, братья, принять крещение огненное, — облизывая пересохшие губы, громко сказал он. — Через святую смерть приемлем царствие небесное. — Глаза старца загорелись огнем безумия. — Не дадим нечистым войти в скит, не дадим измываться антихристу! — Он задыхался, потрясая высохшими руками.

Соборные старцы рядились недолго, времени не было. Пришлось уступить. Откажи Амвросию, впусти в скит солдат — все равно конец общежительству: разорят, разгонят. А старик по всему свету разнесет: не могли, дескать, благочестие отстоять, как должно святым отцам.