Моя жизнь со Старцем Иосифом, стр. 5

Конечно, когда он меня обличал, то есть клал лекарство на мою рану, мне было больно. Но сколь благодарна сейчас моя душа за эти хирургические вмешательства, которые, подобно скальпелю, производило его чистейшее слово. Моя гордость брыкалась во мне и говорила: «Почему только по отношению к тебе Старец проявляет такую строгость? Почему он тебя ругает?» Почему да почему. Гордость во мне надувалась, чтобы я воспротивился, поскольку это была страсть, это был бес. Но, благодаря наставлениям Старца и просвещению Божию, я вел суровую борьбу со страстью, жившей во мне. Я ведь непременно должен был задушить этого зверя, убить его. Ибо я знал, что если зверь не умрет, то он не даст мне вздохнуть от его нападок. Во славу Божию, молитвами Старца и моей матери, я за все эти годы не проронил ни слова, чтобы возразить Старцу. Я все это принимал, поскольку чувствовал в себе гордость и говорил себе: «Раз ты такой, ты этого заслуживаешь».

День и ночь непрестанный нагоняй. Не день ото дня, а каждый день. Ох-ох-ох, что со мной делал Старец! Я не мог перевести дух от взбучек. Так я распинался душой, чтобы сподобиться воскресения. Мне было больно — и я шел в свою келлию, обнимал Распятого и со слезами говорил: «Ты, будучи Богом, претерпел пререкания, несправедливости от толпы грешных людей. Я же, грешный и страстный, разве не приму одного обличения? Старец поступает так, потому что любит меня, потому что цель его — спасти меня». И я чувствовал, как укрепляется моя душа, чтобы вытерпеть распятие.

Я, конечно, изнемогал, потому что был слаб душой. Требуется борьба до крови для избавления от великой и безумной страсти гордыни, которую мы унаследовали от Адама.

По молитве Старца, я возражал помыслам, противоречил им, вступал с ними в войну. «Буди благословенно» было моим ответом Старцу. Я старался быть выше помыслов. Я плакал, потому что страсть брыкалась. Мало-помалу я избавился от этого недуга. Это был начальный этап для меня, не прошедшего еще никаких испытаний, ни на что толком не способного, худющего, с постоянной температурой. Так начался мой монашеский путь, изменение моей жизни. Это была трудная, но прекрасная жизнь.

* * *

Прошло немного дней с тех пор, как я пришел к Старцу, и он спросил меня:

— Слушай, малой, что ты еле ноги таскаешь! Скажи-ка, что ты сделаешь, если однажды какой-нибудь брат потеряет с тобой терпение, накричит на тебя и даст оплеуху?

— Я скажу: «Простите».

— То есть скажешь: «Простите»?

— А что же еще я скажу?

— Ладно, посмотрим, — и он меня отпустил.

Прошло несколько дней, и он, наверное, подумал, что я забыл этот разговор. Была пятница, а утром в субботу должен был прийти отец Ефрем служить литургию. Старец пришел и сказал:

— Слушай, завтра ты будешь петь. Смотри, поупражняйся немного.

— Буди благословенно.

Но откуда мне было знать пение? Когда я был в миру, я не пел. Я только слышал, как певцы поют в церквях, и кое-что запомнил на слух.

Пошли мы в пещерную церковку. У каждого здесь было свое место. В стасидиях справа — Старец, слева — отец Арсений. Посредине — я. Отец Афанасий стоял сзади, а отец Иосиф — на месте чтеца.

Началась Божественная литургия, подошло время малого входа. Так как была суббота и было приготовлено коливо, на тропарях нужно было петь «Со святыми упокой», кратким распевом. Старец мне сказал:

— Пой «Со святыми упокой».

Я, бедный, знал только тот распев, который слышал на панихидах в миру. Я не знал, как это песнопение кратко поют на Святой Горе. И начал, несчастный, петь медленно-медленно:

— Со-о свя-я-я-ты-ы-ми-и-и…

Ой-ой-ой! Как даст он мне затрещину прямо в церкви! Досталось мне. И хотя рука у Старца была как у девочки, но если тебе доставалась оплеуха… Лучше и не говорить!

— Что ты поешь?! Что это за распев?! Дурень! Разве так поют, идиот?!

Священник в алтаре прямо остолбенел.

— Прости, Старче.

— Разве у нас теперь панихида?!

— Прости, Старче.

— Прельщенный! Сейчас, как только закончится литургия, станешь там, у двери, низко склонишься, и все будут проходить мимо тебя, а ты будешь просить прощения как человек в прелести.

Закончилась литургия, я причастился, стал на колени у двери:

— Простите меня, отцы, я впал в прелесть. Простите меня, отцы, я прельщенный.

— Да, ты в прелести.

— Я впал в прелесть, простите меня.

Настолько строгим был Старец. Но при этом очень благодатным.

* * *

Помню, однажды был праздник Святых Апостолов и пришел отец Ефрем из Катунак служить литургию. А я ему накануне должен был приготовить еду и на следующий день разогреть. Старец заботился об отце Ефреме, потому что отец Никифор кормил его не слишком хорошо, хотя тот был очень болезненным. Наш Старец кормил его как следует, чтобы тот хорошо себя чувствовал, когда служил у нас. Старец говорил: «Если с ним что-то случится — всё, мы пропали, не будет у нас священника. Дай ему хорошо поесть, чтобы он набрался сил».

Не знаю уж почему, но в тот день я должен был приготовить еду пораньше. Я поднялся, начал готовить для батюшки, а Старец пришел ко мне и, стоя у меня над душой, говорил:

— Не умеешь готовить, забодай тебя комар. Так готовят мирские, а ты хочешь, чтобы это ел священник?

Откуда мне было уметь готовить? Я есть-то правильно не умел. Дома у нас готовила мать. А я не знал, как яичницу поджарить. Потом я научился всему этому от Старца.

Как только я закончил готовить, Старец мне сказал:

— Ну, давай, остолоп, быстро неси это.

Я принес еду, дал ее батюшке.

— Убирайся с моих глаз! Скройся, чтоб глаза мои тебя не видели! Быстро проваливай в свою келлию.

— Буди благословенно.

Я взял благословение у Старца и пошел в свою келейку, которая была рядом. Сбежал по ступенькам, вошел в келлию. Лишь только ступил туда ногой, как пришло благословение Божие по молитве Старца. Я удостоился посещения Божия, да такого, что разве только глаза мои не видели присутствия святых апостолов! Такая благодать, такое благословение! Из глаз моих бежали слезы. Не потому, что меня отругал Старец, но потому, что я не мог сдержать радости и веселья, которые испытывал от присутствия святых апостолов. Это был их праздник, и поскольку апостолы терпели оскорбления за Христа, поскольку над ними насмехались, их били, их бичевали книжники и фарисеи, Сам Христос увидел и мой ничтожный подвиг и послал Свое благословение. Я не знал, где находился, слезы лились ручьем. Я упал на пол и плакал, плакал, а в душе моей была радость. И я говорил себе: «Какое благо сделал для меня Старец!» Гораздо позже я узнал от других, что, как только я уходил, Старец благословлял меня, хотя в глаза всегда отчитывал.

Однажды, когда я был новоначальным и пришел отец Ефрем из Катунак, Старец позвал меня.

— Вавулис, сделай-ка нам кофе.

— Буди благословенно.

И как только я удалился, Старец тихонько сказал: «Буди благословен всегда!» — и несколько раз благословил меня.

А во время исповедания помыслов он никогда не говорил со мной резко. Он мне объяснял, из-за чего я совершил ту или иную ошибку, какие причины ее вызвали, раскрывал каждую мельчайшую подробность — от первого принятия помысла до исполнения его на деле. С такой ясностью он мне это показывал, что я говорил себе: «Он знает меня лучше, чем я сам».

Глава пятая. Трудные условия

Итак, Старец определил мне послушание — быть поваром общины. Вот как это случилось.

— Малой!

— Благословите.

— Готовь.

— Где готовить?

— Во дворе.

Я задумался: интересно, где это во дворе? Как будто у нас там была какая-то кухня. Ладно еще — собрать дровишки, разжечь плиту, но готовить?! Какую еду я смогу приготовить, не имея об этом никакого понятия? Меня обступили помыслы: «Где ты будешь готовить еду? Где ты будешь во дворе мыть посуду?» Рукомойником нам служил разбитый кувшин с приделанным краником, привязанный к колу во дворе. Там мы и мыли посуду. Но где готовить? А отцы трудятся, переносят грузы, устанут, проголодаются — что они будут есть? А Старец занимается рукоделием в своей келлии…