Моя жизнь со Старцем Иосифом, стр. 35
* * *
На службах с отцом Харалампием у нас бывали славные моменты. Я был у него диаконом три года, пока сам не стал священником. Он привык к моей помощи и чувствовал себя спокойно. Он думал: «Раз уж у меня есть диакон, не о чем волноваться». И забывался в молитве. Я его толкал:
— Отец, говори «яко Твое есть».
— А-а-а… Яко Твое есть Царство…
Затем снова на ектении:
— Отец, «яко подобает Тебе».
— А-а-а… Яко подобает Тебе…
— Слушай, давай повнимательней! — говорил я ему.
Или еще бывало:
— Давай, отец, читать входные.
— Буди благословенно.
Кладем мы поклон Старцу, и отец Харалампий сразу отправляется в алтарь облачаться.
— Отец!
— Что такое?
— Давай читать входные! Что ты облачаешься? Мы ведь входные не прочитали!
— А-а-а, правда. Прости, диаконе.
И он снова выходил из алтаря читать входные молитвы.
— Отец, говори возглас «Благословенно Царство!»
— Буди благословенно. Бла-а-словенно…
— Не «бла-а-словенно», а «благословенно»!
— Хорошо, хорошо, сейчас скажу. Бла-а-словенно…
— Да не «бла-а-словенно», а «благословенно»!
Он был как ребенок. Выходило у него все очень мило. Пока не состарился, все «бла-а-словенно» говорил. Славный был человек.
Иногда он облачение надевал наизнанку, путал фелонь с подризником. Старец, когда об этом узнавал, говорил мне:
— Я рукоположил еще и диакона, потому что знал, что меня ожидает. Пока отец Харалампий выучил бы литургию, мы бы замучились, не будь тебя с ним в алтаре.
Ведь я, когда жил в Волосе, всегда был со священником в алтаре и службу знал. А отец Харалампий службу знал не очень хорошо. Я ему подсказывал:
— Отец, «паки и паки».
Обо всем, что нужно было говорить, я ему напоминал. Он весь уходил в молитву и созерцание. А я должен был следить за ходом службы, потому что иначе он делал бы ошибки. Позднее, когда я сам стал священником, ему пришлось нелегко, потому что, пока я был рядом, он был спокоен. Старец говорил ему:
— Отец, не витай в облаках, не делай ошибок!
Я очень любил отца Харалампия. Ошибки его были простительны, он их делал по своей простоте. Поэтому Старец ему как-то сказал:
— Отец, когда я уйду, слушайся малого. Спрашивай его обо всем, что будешь делать.
* * *
В миру диаконов окружает слава. Они восходят на амвон, читают Евангелие, много чего делают. И люди им кланяются. И начал диавол вкладывать эти образы в мою голову. Я сказал себе: «Постой-ка!» Я был ошеломлен. Такие помыслы ко мне пришли впервые. Лишь только я увидел, как у меня в воображении вновь начинают возникать картины храмов, амвонов и множества людей, я сказал себе: «Пойду-ка расскажу об этом Старцу». Прибегаю к нему:
— Старче, вот что мне говорят помыслы. Диавол в моем воображении рисует амвоны и толпы народа. И я чувствую, как меня тянет туда.
Старец сказал мне:
— Так может быть, дитя мое, у тебя были такие помыслы до рукоположения? Почему ты в таком случае о них мне не сказал?
— Старче мой и отче мой, откуда мне было иметь такие помыслы? Я никогда и не думал об этом. Это появилось только сейчас.
— Ну, значит, какая-то гордость затаилась в тебе и Бог захотел тебя исправить, — сказал он.
— Да, гордости и эгоизма во мне полно. Не беспокойся, Старче, я с этим разберусь.
— И что же ты собираешься сделать?
— Не переживай, Старче, я эту гордость поставлю на место.
«Что же он сделает, этот малой?» — должно быть, подумал Старец. Я положил поклон, взял благословение Старца, пошел в свою келлию, схватил палку, засунул под подрясник, пошел в церковь и встал перед Царскими вратами. «А ну-ка, иди сюда!» — сказал я помыслу. И лишь только я это сказал, меня всего охватила дрожь. «Гм! — сказал я себе. — Когда ты постригался в монахи, когда ты здесь стоял на коленях, что ты говорил Богу?» И палкой — бац, бац! Я аж подпрыгивал, а помысл мне: «Нет, нет, нет! Я молчу! Оставайся здесь, успокойся, я ухожу!» Дело было кончено, все как ножом отрезало. Этот бес на меня больше не нападал и не беспокоил меня.
Но если бы я этот помысл оставил и не вырвал с корнем, то покатился бы по наклонной. Так на личном опыте я увидел, что если воевать со злом, с какой-нибудь страстью с самого начала, то человек избавляется от нее навсегда. Но вначале необходимо немного попотеть. Страстный помысл придет один раз, второй, третий — и в зависимости от того, как мы его отразим, будет нам или избавление, или пленение.
* * *
Однажды, когда я служил диаконом, Старец мне сказал:
— Малой, ты видел того, кто был рядом с тобой?
— Кого, Старче?
— Когда ты кадил храм, тебя сопровождал ангел со свечой. Он шел впереди, а ты кадил. Разве ты его не видел?
— Куда уж мне, болвану, это видеть!
К сожалению, у него был такой ученик, как я. Старец же все это видел.
Однажды я служил с отцом Харалампием. Во время самой важной части литургии Старец зашел в алтарь, чтобы сказать нам что-то. Когда литургия закончилась, он произнес:
— И я был причастен тому, что вы делали в алтаре.
— О чем ты, Старче?
— О том, что вы совершали. Вы тогда были не просто людьми, вы были ангелами. И лишь только я зашел в алтарь — уф! — и меня захватила эта благодать.
* * *
Старец испытывал большое благоговение перед священниками. Епископам он целовал и руки и ноги. И отцу Ефрему он целовал руку. И мне, когда брал антидор. Я свою руку у него выдергивал. Все у нас было по-простому.
— Подойди сюда, малой, я тебе поцелую руку!
После того как он читал Апостол, он также пытался поцеловать мне руку. Я ее выдергивал.
— А ну-ка, дай сюда руку, малой, я ее поцелую!
«Чмок!» — раздавалось на всю церковь, как будто это делал малый ребенок. До чего же это был бесхитростный человек! У него было столько радости, столько любви и столько благодати от Бога, что он весь просто летал!
Глава двадцатая. Наше рукоделие
Старец с большой охотой занимался всем: на бдениях он был первым, на литургиях — первым, в церкви и на послушаниях — тоже первым. Старец любил трудиться и не останавливался, даже когда это позволял наш распорядок. Старец мне говорил: «Когда человек знает, что в своем послушании работает Богу, тогда он трудится с большой охотой». Поэтому с самого раннего утра, лишь только рассветало, он брался за рукоделие, согласно отеческому изречению: «Тело мое, чтобы питаться, трудись. Ты же, душа моя, чтобы спастися, трезвись».
Почему Старец так поступал? Для того чтобы дать пример нам. Но также и потому, что на рукоделие есть благословение Божие: рукоделие помогает в борьбе с помыслами. Когда кто-нибудь не занимается рукоделием, его ум все время занят мыслями то об одном, то о другом, ему хочется поговорить — и тому подобное. Ведь это очень естественно для человека — желать что-нибудь делать. Если он не трудится, то захочет трудиться язык, захочет трудиться ум.
Старец рассказывал нам такую историю. Один брат ушел от своего Старца. Его спросили:
— Почему ты ушел?
— Э-э, он все время заставлял меня трудиться: и по воскресеньям, и по праздникам. Все работай да работай.
Тогда один великий Старец ему объяснил:
— Хорошо с тобой поступал твой Старец. Ведь если ты не будешь трудиться и в эти дни — воскресенья и праздники, то, поскольку ты не совершаешь духовного труда, ум твой будет все время бродить там и сям, по дурным местам. Твой Старец, зная, что ты не способен творить молитву и иметь духовное созерцание и что ум твой будет бродить там и сям, счел более полезным для тебя рукоделие, чтобы ты трудился и твои помыслы были связаны.
Поэтому Старец Иосиф не оставлял нас в праздности, ссылаясь на отеческие изречения: «Праздность научила людей всевозможному злу» и «Праздность — мать всякого зла». Праздный человек, во-первых, не зарабатывает на хлеб насущный, а во-вторых, ничего не может заработать на милостыню для помощи ближнему. Но прежде всего, труд и послушание приравнивались святыми отцами к молитве, считались средством спасения. Ибо трудящийся человек должен и молиться, и работу выполнять. Трудящийся человек полезен и нужен, а праздный и ленивый не удостаивается от людей никакой чести.