Моя жизнь со Старцем Иосифом, стр. 13

Он нам привил память об исходе из этого мира в иной. И не было дня, не было мгновения, не было у меня такого пробуждения ото сна, чтобы я был вне этого созерцания, этой памяти, этой заботы о том, как будет исходить моя душа и как я встречу Бога, каким будет мой ответ на Его суде, каким будет этот суд Христов и каков будет приговор. Все это было одной непрестанной заботой, которая владела мною и никогда не отпускала, так что я все время размышлял о моей несчастной и достойной осуждения душе.

Благодать и молитва Старца давали нам иногда душевное отдохновение, вся же остальная наша жизнь была крайне многотрудна. Тогда-то и привил нам Старец память о смерти. Он все время говорил нам об исходе души, потому что сам об этом все время думал. Вот почему и теперь эта мысль у меня в голове ночью и днем.

Глава восьмая. Борьба со сном

Наши келлии были далеко одна от другой. Такого, чтобы кто-то стучал в дверь, подавая сигнал вставать, у нас не было. Да и кому было нас будить? Что же заставляло нас в нужное время вскакивать после сна, как резиновый мячик? Внутренняя ревность, духовная жажда и чувство, что я должен подняться, должен исполнить свой долг. С какой целью я пришел сюда? Раз уж таков чин и Старец нам так повелел, мы должны подняться, должны исполнить его слово. И это происходило. Здесь нам не нужен был никакой помощник.

Что касается меня, то я был самым болезненным, самым слабым, самым юным, самым неспособным к чему бы то ни было. Из-за недуга я сильно страдал от ужасных болей в груди. Когда я открывал глаза и собирался подняться, меня пронзала такая боль в легких, что я не мог даже представить, что же там такое. Молитва Старца не давала мне никакой возможности оставаться в постели ни на минуту больше. Не помню, чтобы я сел и сказал себе: «Посплю-ка я еще немного». Нам такое было неведомо. Почему? Потому что мы верили, что должны исполнить послушание Старцу. Ибо он говорил нам: «Если вы не станете подвизаться теперь, когда молоды, когда имеете у себя под боком наставника, то когда же вы будете подвизаться? Когда состаритесь? Когда ваши страсти заматереют? Когда меня с вами уже не будет? Для вас время подвизаться — теперь. Пусть все страсти воюют с вами. Они вам помогут узнать на деле и благодать Божию, и лукавство бесов. Для нерадения нет времени. Вы должны стать многоочитыми, как херувимы, чтобы внимательно смотреть вокруг и видеть ловушки диавола, ибо часто он приходит в виде ангела, который учит богословию, но имеет целью сделать человеку подножку».

* * *

Каждую ночь мы совершали бдение. Молитва длилась часами. Это было нашим уставом. Сидя, кто на скамеечке, кто на земле, мы вдыхали и выдыхали Имя Христово. Мы подвизались изо всех наших сил. Старец требовал, чтобы мы подвизались до крови против сна и нечистых помыслов. Сам он совершал бдение во тьме своей келлии с неразлучным спутником — непрестанной умной молитвой.

Что бы ни случалось, ко всему Старец подходил с мужеством и рассуждением. В обучении бдению и чистоте мы, его послушники, должны были получать только отличные оценки. Он не допускал снисхождения и не позволял нам пропускать бдение, несмотря на все трудности нашей жизни. Часто летом мы не могли заснуть, потому что все вокруг было раскалено от жары. Мы были уставшими, вспотевшими, но Старец вечером говорил: «Бдение у тебя будет. Уставший ли, сонный ли, но ты должен быть на своем посту». Мы были мертвыми от усталости и часто нам совсем не удавалось поспать, но заходило солнце — и мы были на ногах, без разговоров. И затем, ночью — борьба со сном. Эта борьба была нашим частым гостем.

Сон борол нас очень сильно, особенно меня поначалу, из-за влажности в келлии и, конечно, из-за того, что мы старались спать как можно меньше. Но, по благодати Божией, мы боролись со сном доблестно. Мы истязали свои спины ударами палок, ударами о стены с единственной целью — не задремать, не заснуть на бдении и не потерять пользу от него.

* * *

Итак, я поднимался вечером на бдение. Я не чувствовал себя отдохнувшим после дневных трудов. Прежде чем удавалось заснуть на жаре, проходило много времени. Я постоянно следил за часами, чтобы вовремя проснуться и пойти к Старцу готовить кофе. Ведь если я не пойду, он останется без кофе. Я поднимался, чтобы идти к нему. Но сон был так силен, так меня борол, я испытывал такое помрачение, что, проснувшись, сидел как идиот. Бывало, я ловил себя на вопросе: «Который теперь час? Что я делаю? Где я?» Глаза смыкались. «Ну, вставай же! Нужно сделать Старцу кофе. Что ты сидишь?» Таким усталым и одурелым я просыпался.

— Старче, что мне с этим делать? — спрашивал я его накануне.

— Подвизайся в этом, не отступай. Выходи во двор, бейся о скалы. Не спи, хотя бы ты ничего и не соображал. Только воюй со сном. Бог увидит твой труд. Не думай, что ты сам сможешь что-то сделать.

Я садился, чтобы творить молитву. Меня начинало клонить в сон. Я поднимался, брал четки, выходил во двор. Если бы я остался в келлии — все бы пропало, сон бы меня одолел. А если холод, дождь, мороз? Во двор с браунингом! Так называл Старец четки-трехсотницу.

Из-за бдений в морозные зимние ночи я не чувствовал ног от самого пояса, как, говорят, бывало при обморожениях на войне. Поскольку борьба со сном могла продолжаться и пять часов, все открытые части тела замерзали: ноги, руки, нос. У меня было одеяло, которое мне дала моя мать. Я его разрезал на две части и сделал ножиком дырки, петли, через которые продел веревочку, и завязывался ею. Одна половинка одеяла мне, другая — Старцу. И по одному белому капюшону, которые я сделал опять же из одеяла. Мы были как лапландцы или как эскимосы в шубах с белой оторочкой.

Там во дворе я бил себя палкой, разбивал свою спину о скалы, чтобы болью прогнать сон. И когда я так себя бил и трепал, боль, обычно, заставляла меня проснуться. Но иногда бесовское наваждение сна было очень сильно. И чтобы справиться с ним, я бежал к краю пропасти и тащил с собой две канистры с водой, которые бились о скалы и обдавали меня брызгами. От всего этого и от страха, как бы не упасть в пропасть, я должен был проснуться. Но часто и после этого я продолжал спать на ходу, видя сны. Столь велики были усталость и бесовское искушение.

Отказываясь от искушения уснуть и пропустить бдение, мы предпочитали войну, предпочитали трудности. И пусть мы иногда механически произносили молитву, достаточно было того, что мы бодрствовали и вели борьбу. Пять часов страданий. Взад-вперед, взад-вперед по двору. Усталость меня подкашивала. Сон, большой бес, не отступал. Борьба с ним была сущим мученичеством.

* * *

Но случалось и так, что после четырех-пяти часов борьбы с искушением сесть и заснуть, когда я бегал по тропинкам, по зарослям, чтобы не уступить и не сдаться сну, сон чудесным образом убегал. Сон убегал внезапно, его отрезало как ножом. Казалось, после ночи, проведенной в борьбе со сном, мой ум должен был быть затуманен. Но я замечал в нем такую чистоту, такую легкость, такой мир, словно я завершил многочасовую молитву с великим духовным приобретением. Ум был таким чистым, что Иисусова молитва сразу влекла меня к созерцанию.

Я говорил себе: «Как это со мной произошло? Ведь я пять часов сражался со сном, произнося молитву механически, крича ее, борясь со сном и помрачением?» И все же после окончания битвы — очищение души. И тогда я сидел с Иисусовой молитвой: вдох и выдох, вдох и выдох. Час, два, три, четыре — вдох и выдох. Так дыша, я видел, как выдох с Иисусовой молитвой становился благоуханием и это благоухание наполняло все вокруг.

Бог словно хотел дать мне отдохнуть от труда и как бы говорил: «После того труда, который ты совершил, смотри, каков результат. Гляди, не отступай и завтра». Так я набирался опыта.

Мы приобретали опыт того, что война происходит как от усталости, так и от беса сна. Я говорил себе: «Вот, после такой борьбы со сном — прояснение».