Две могилы, стр. 92

Горло Пендергаста сдавило от ужаса. Его мутило при мысли о том, что и его жена воспитывалась здесь, что она появилась на свет таким же способом, только на более ранней стадии евгенического эксперимента, длящегося уже по меньшей мере три поколения — сначала в концлагерях Второй мировой войны, а потом здесь, в бразильских лесах. Эксперимента, целью которого, вне всякого сомнения, было создание новой, истинной расы господ, способной воссоздать Четвертый рейх, свободной от любых недостатков, присущих предкам, — от сострадания до близорукости.

Это была чудовищная идея. Бесчеловечная.

Оберфюрер Шерман спокойно произнес:

— Альбан, мы ждем.

Юноша с улыбкой шагнул к Пендергасту, оглянулся на капитана, размахнулся и ударил отца в челюсть с такой силой, что опрокинул на землю.

— Сражайся, — сказал он.

Пендергаст поднялся, вытирая кровь, текущую из разбитой губы.

— Боюсь, что не смогу доставить тебе такое удовольствие, Альбан, — ответил он.

Второй удар опять сбил Пендергаста с ног.

— Сражайся. Я не хочу, чтобы мой отец умер, как трусливая собака.

Пендергаст снова поднялся, неотрывно глядя на сына. Снова получил кулаком в челюсть. Снова упал.

Из толпы оборванных рабов послышался крик. Словно из ниоткуда, вперед выскочил Тристрам.

— Перестань! — закричал он. — Это же мой отец. И твой тоже!

— Верно, — усмехнулся Альбан. — И я рад, что ты тоже все увидишь, Schwachling.

Он развернулся и еще раз ударил Пендергаста.

— Посмотри, как труслив наш отец. Как он жалок!

Тристрам неуклюже бросился на Альбана, но тот ловко уклонился и подставил брату подножку — детская уловка.

Тристрам растянулся на земле.

Солдаты довольно захохотали.

Пендергаст молча стоял перед Альбаном, ожидая следующего удара.

81

Смех замер. Альбан взглянул на лежащего в грязи брата. Затем повернулся к Пендергасту и вытащил из-за ремня пистолет «Вальтер P-38». Он почувствовал в руке холодную тяжесть оружия. Этот пистолет ему подарил Фишер на десятилетие, и Альбан сам вырезал из слоновой кости новые накладки на рукоять.

Его близнец, Сорок седьмой, сидел на земле, уставившись на пистолет.

— Не волнуйся, брат, — цинично усмехнулся Альбан. — Я вовсе не хочу остаться без донора крови и органов. — Он отвел ствол в сторону. — Нет, это не для тебя, а для отца.

Der Schwachling. встал.

— Возвращайся к своему стаду, — приказал Альбан.

Тем временем нацистские офицеры с нетерпением ждали развязки. Солдаты-близнецы тоже надеялись увидеть, как один из них — лучший из них, выбранный для бета-теста, — завершит испытания. Это было мгновение триумфа. Его триумфа.

И он не обманет ожиданий. Альбан проверил обойму пистолета, задвинул ее на место, не спеша дослал патрон в канал ствола и вытянул руку.

Однако его брат не двигался с места.

— Разве это хорошо? — громко и отчетливо спросил он по-немецки.

Альбан резко рассмеялся и процитировал в ответ Ницше:

— «Что хорошо? — Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? — Все, что происходит из слабости» [130]

— Это слабость, — возразил брат.

Альбан отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, мешающей его выступлению перед публикой. Для полного счастья не хватало только Фишера.

— Кто ты такой, Сорок седьмой? Всего лишь хранилище крови и органов, свалка генетического мусора. Твое мнение интересует меня не больше, чем шелест листьев на деревьях.

Солдаты снова захохотали. Альбан невольно оглянулся на отца, пристально смотревшего на него. Было что-то странное в этом взгляде, но Альбан не мог определить, что именно. Впрочем, это не важно.

Его брат, очевидно не понимающий, что пора замолчать, заговорил снова. На этот раз он обратился не к Альбану, а к близнецам-рабам:

— Вы слышали, что он сказал? Он назвал нас стадом. Когда нас перестанут считать хранилищами крови и органов? Когда перестанут обращаться с нами, как с животными? Я человек.

Толпа глухо зароптала.

— Не утруждай себя, брат, — снисходительно произнес Альбан. — Если хочешь увидеть, что такое сила воли, посмотри сюда.

Он нацелил пистолет на отца.

— Брат? — воскликнул Сорок седьмой, снова обращаясь к толпе дефектных. — Вы слышали это слово? Разве вы не видите, что это неправильно? Брат против брата? Сын, убивающий собственного отца?

К удивлению Альбана, дефектные отозвались. Ропот стал громче, толпа беспокойно зашевелилась.

— Ого! — ехидно усмехнулся Альбан. — Какая пламенная речь!

Его замечание вызвало новый взрыв смеха у солдат. И он решил, что все это, в сущности, весьма забавно. Скопище жалких недоумков, вдруг осознавших, что их долгие годы мучили и унижали. Но красноречие Сорок седьмого застало его врасплох. Нельзя было этого допускать. Он растерянно посмотрел по сторонам, пытаясь справиться с нарастающим беспокойством, предчувствием надвигающейся катастрофы. Линии времени, обычно расходящиеся в разные стороны, теперь сближались, объединялись перед его мысленным взором, предсказывая единственно возможное развитие событий.

Альбан оглянулся на отца, который все так же впивался в него сверкающими глазами. Указательный палец потянулся к спусковому крючку. Пора заканчивать с этим представлением.

— Это несправедливо! — выкрикивал Сорок седьмой, повернувшись к толпе. — И вы все в глубине души понимаете, что это несправедливо. Откройте глаза! Мы все здесь — братья и сестры, близнецы! У нас одна кровь!

Линии времени вились и переплетались в голове Альбана, подавая сигналы тревоги. Он чувствовал, как поворачивается колесо судьбы. Этого не должно было случиться — при такой мощной идеологической обработке, многолетней подготовке и тщательном отборе… И все же это происходило, он уже видел смутные, размытые очертания того, чем все закончится. Недовольный ропот дефектных превращается в гул, затем в рев, толпа стремительно надвигается на строй солдат, над головами взмывают мотыги, лопаты и косы, кто-то поднимает с земли камни…

— Мы можем остановить это! — не унимался Сорок седьмой. — Прямо сейчас!

Альбан попятился, наставляя пистолет на отца. Оберфюрер Шерман отчеканил команду, и солдаты подняли оружие.

— Возвращайтесь в поле! — крикнул капитан. — Или мы будем стрелять!

Но Альбан уже знал, что они не будут, не смогут стрелять в дефектных. За исключением нескольких близнецов из последней серии — самых лучших, самых совершенных, почти как он сам, — остальные в решающий момент не смогут убить своих братьев. А когда их командиры, их воспитатели попытаются поднять оружие на дефектных… Все это выстраивалось в голове Альбана в четкую картину. Крах программы, гибель колонии, внезапное и ужасное окончание более чем полувековых научных исследований. Дефектные, при всем их уродстве, были крайне необходимы проекту. Только теперь Альбан понял, что они важны ничуть не меньше, чем он сам. Одни не могли существовать без других. Почему он не видел этого раньше? Почему никто этого не видел? Вся программа основывалась на ложной гипотезе, на ошибке. И его собственный брат раскрыл эту ошибку.

Картина внезапной и ужасной катастрофы парализовала Альбана.

Толпа дефектных, уже не таких робких и пассивных, как прежде, все ближе подкатывалась к солдатам. Они кричали, размахивали руками и примитивными орудиями. Альбан чувствовал, как закипает их ярость.

Теперь пора. Он нажал на спусковой крючок.

Но отец ожидал этого выстрела. Каким-то образом он сдвинулся с места еще до того, как Альбан пошевелил пальцем. Словно молния, невероятно быстро и неожиданно — как только ему это удалось? — уклонился от пули. Альбан попытался выстрелить еще раз, но тут на него обрушилась целая лавина камней. Он позабыл о пистолете и прикрыл голову руками.

Пендергаст бросился на него и в прыжке ударил ногой. Альбан уклонился с проворотом, отец лишь слегка задел его. Он снова выстрелил, но под градом камней невозможно было точно прицелиться. Пришлось отступить, пригнувшись и прикрывая голову. Он слышал, как Шерман приказал солдатам стрелять выше голов. Офицеры повторили приказ, и прогремел залп. Потом еще один.