Две могилы, стр. 25

— Доктор Фелдер, — тихо произнесла Констанс, усаживаясь напротив.

Она засунула бумагу в конверт, который положила на стол адресом вниз, но Фелдер успел заметить, что в письме было всего одно слово. На каком-то экзотическом языке вроде санскрита или маратхи [36].

Он поднял глаза на Констанс:

— Спасибо, что согласились встретиться со мной.

— Не ожидала, что вы возвратитесь так скоро.

— Простите, но я сам не ожидал. Дело в том, что… — Он замолчал и оглянулся, желая удостовериться, что никто не подслушивает. Но даже после этого все равно понизил голос: — Констанс, мне будет очень трудно продолжать работу, зная, что… что вы не доверяете мне.

— Не понимаю, почему это должно вас беспокоить. Я всего лишь ваша бывшая пациентка, одна из многих.

— Я хочу хоть что-нибудь сделать для вас, помочь вам. — Фелдер не привык рассказывать о своих чувствах, в особенности пациенту, и почувствовал, что краснеет от смущения. — Я не надеюсь, что смогу снова работать с вами — учитывая ваши пожелания. Просто хочу… короче, хочу как-то загладить… искупить свою вину. Исправить ошибку. Чтобы вы могли снова доверять мне.

Последние слова он произнес словно через силу. Констанс внимательно посмотрела на него холодными фиалковыми глазами:

— Почему это так важно для вас, доктор?

Я…

Он вдруг понял, что не знает ответа. Или просто не пытался разобраться в своих чувствах.

Наступившую тишину первой нарушила Констанс:

— Вы как-то сказали, что верите, будто я на самом деле родилась в конце девятнадцатого века на Уотер-стрит.

— Да, я действительно это говорил.

— И до сих пор так считаете?

— Это… это кажется столь невероятным, непостижимым. Но у меня нет оснований усомниться в ваших словах. Я даже нашел кое-какие доказательства, подтверждающие вашу правоту. Кроме того, я знаю, что вы никогда не врете. И когда я изучил вашу историю болезни — изучил непредвзято, — я сильно засомневался, страдаете ли вы вообще каким-либо психическим расстройством. Возможно, вы эмоционально неуравновешенны, это правда. И я уверен, что какая-то психическая травма до сих пор вас беспокоит. Но я не считаю вас сумасшедшей. Я все больше сомневаюсь в том, что вы тогда выбросили своего ребенка за борт корабля. Ваша записка Пендергасту подсказывает, что дитя осталось в живых. Я чувствую, что здесь кроется какая-то загадка, какой-то тайный замысел, который скоро раскроется.

Констанс замерла.

Не дождавшись ответа, он продолжил:

— Это лишь косвенные доказательства, разумеется, но они весьма убедительны. Кроме того, есть еще и это.

Он достал из кармана портмоне и вытащил из него маленький лист бумаги. Развернул и протянул Констанс. Это была фотокопия старинной газетной гравюры, изображающей типичную сценку из городской жизни: несколько мальчишек с чумазыми лицами играют в стикбол [37]прямо посреди улицы. Чуть в стороне от них с метлой в руке стоит худенькая, чем-то испуганная девочка. Как две капли воды похожая на Констанс Грин, какой та могла бы выглядеть в детстве.

— Это вырезка из «Нью-Йорк дейли инкуайрер» за тысяча восемьсот семьдесят девятый год, — объяснил Фелдер. — Картина называется «Играющие беспризорники».

Констанс впилась взглядом в гравюру. Затем бережно, чуть ли не любовно погладила листок кончиками пальцев, сложила и вернула Фелдеру.

— Вы храните его в бумажнике, доктор?

— Да.

— Почему?

— Время от времени я… э-э… советуюсь с ним. Когда пытаюсь разгадать тайну. Строю предположения.

Констанс оценивающе посмотрела на него. Возможно, Фелдеру показалось, но ее взгляд заметно потеплел.

— В те времена, когда создавалась эта гравюра — сказала она, — газетными иллюстрациями занимались настоящие мастера. Чем бы они ни рисовали — тушью, карандашом или углем, — получались яркие, запоминающиеся картины, достойные размещения в газете. Они присылали свои работы в редакцию, и профессиональные граверы готовили по ним печатные формы, чтобы перенести рисунок на бумагу.

Она наклонилась к сложенному листу, который Фелдер все еще сжимал в руке.

— Я вспомнила, когда был сделан этот рисунок. Художнику нужно было проиллюстрировать цикл статей о многоквартирных домах Нью-Йорка. Он уже набросал эскиз, а затем предложил написать мой портрет. Видимо, я чем-то приглянулась ему. Мои родители к тому моменту уже умерли, так что он спросил разрешения у сестры. Она согласилась. Закончив работу, он отдал ей черновой набросок, расплатившись им за позволение написать мой портрет.

— Где сейчас этот набросок? — нетерпеливо спросил Фелдер.

— Давно не видела его. Но в благодарность сестра подарила ему локон моих волос. Тогда подобные подарки были в порядке вещей. Я помню, что художник положил локон в маленький конверт и приклеил его к внутренней стороне папки.

Она помолчала.

— Художника звали Александр Винтур. Если бы вы разыскали эту папку, возможно, и локон нашелся бы. Понимаю, что это почти безнадежное дело. Но если бы вам все-таки удалось, простой анализ ДНК подтвердил бы правоту моих слов: мне почти сто пятьдесят лет.

— Да, — пробормотал Фелдер, качая головой. — Если бы.

Он записал имя художника на обороте фотокопии, снова сложил ее и поместил в бумажник.

— Еще раз спасибо за то, что согласились встретиться со мной, Констанс.

Он поднялся.

— Не стоит благодарности, доктор.

Фелдер пожал ее руку и вышел из библиотеки. Впервые с начала дня его походка приобрела упругость, во всем теле ощущался прилив энергии. Прежде доктору всегда было безразлично, доверяют ему люди или нет. Теперь что-то в нем изменилось.

Но что? И почему?

13

Д’Агоста посмотрел на свой сотовый телефон: без одной минуты час. Если то, что он слышал об агенте Конраде Гиббсе, правда, этот человек должен прийти с точностью до секунды.

Лейтенант чувствовал себя неловко. Его прежнее сотрудничество с ФБР по большей части проходило через Пендергаста, и сейчас он подозревал, что это даже хуже, чем полное отсутствие опыта. Методы и стиль работы Пендергаста, его менталитет были чужды, а то и вовсе неприемлемы для строгой дисциплины ФБР.

Лейтенант подумал о чашечке кофе из «Старбакса» и коробке с десятью пончиками из «Криспи крем», ждущих его в небольшой комнате отдыха позади кабинета, и еще раз проверил время.

— Лейтенант д’Агоста?

Гость уже стоял в дверях. Д’Агоста с улыбкой двинулся ему навстречу. Первое впечатление было благоприятным. Правда, внешность специального агента Гиббса оказалась уж очень стандартной: застегнутый на все пуговицы, внушительный, элегантный. Новый с иголочки костюм идеально сидел на его атлетической фигуре. Тонкие губы, загар, сохранившийся с последнего задания во Флориде, — д’Агоста наизнанку вывернулся, чтобы выяснить эту подробность. Но его открытый, приветливый взгляд, даже в сочетании с чрезмерной серьезностью, все-таки был куда лучше зазнайства и высокомерия.

Д’Агоста протянул руку Гиббсу, тот пожал ее — крепко, но не со всей силы, отрывисто и четко. Лейтенант обошел вокруг стола и провел агента в комнату отдыха.

Они уселись за столик и немного поболтали о том, как отличается погода в Нью-Йорке от климата Флориды. Д’Агоста расспросил агента о последнем задании: обычный серийный убийца, расчленяющий тела жертв и разбрасывающий их в дюнах. Гиббс производил впечатление человека сдержанного и интеллигентного, а эти качества лейтенант особенно ценил. Помимо того что ему самому было приятней работать с таким партнером, агент мог положительно повлиять и на всю группу, большинство членов которой, говоря откровенно, были типичными нью-йоркскими болтунами и горлопанами.

Настораживало лишь то, что по ходу рассказа о своем последнем деле Гиббс становился все более красноречивым. И он ничего не ел… тогда как д’Агоста уже сжевал пончик с карамельным кремом.