Ельцин, стр. 108
Десять пустых болванок (1993)
Мать приехала к нему в Москву в самое неспокойное время, в начале 93-го. Все последние годы она поступала так: летом ехала в Свердловск, «в свой сад», зиму проводила с ними в Москве. То же самое было и на этот раз. В эту зиму, 1993-го, Клавдии Васильевне было уже 84 года (родилась она в 1908 году).
О Клавдии Васильевне в своих воспоминаниях Ельцин пишет немного или, скажем так, не очень много. Но за каждой деталью кроется море недосказанного. И сдержанной, но очень сильной любви.
Вот, например, первый том его мемуаров — «Исповедь на заданную тему»:
«Мне рассказывала мама, как меня крестили. Церквушка со священником была одна на всю округу, на несколько деревень. Рождаемость была довольно высокая, крестили один раз в месяц, поэтому этот день был для священника более чем напряженным — родителей, младенцев, народу полным-полно. Крещение проводилось самым примитивным образом — существовала бадья с некоей святой жидкостью, то есть с водой и какими-то приправами, туда опускали ребенка с головой, потом визжавшего поднимали, крестили, нарекали именем и записывали в церковную книгу. Ну, и как принято в деревнях, священнику родители подносили стакан бражки, самогона, водки — кто что мог…
Учитывая, что очередь до меня дошла только ко второй половине дня, священник уже с трудом держался на ногах. Мама, Клавдия Васильевна, и отец, Николай Игнатьевич, подали ему меня, священник опустил в эту бадью, а вынуть забыл, давай о чем-то с публикой рассуждать и спорить… Родители были на расстоянии от этой купели, не поняли сначала, в чем дело. А когда поняли, мама, крича, подскочила и поймала меня где-то на дне, вытащила. Откачали… Не хочу сказать, что после этого у меня сложилось какое-то определенное отношение к религии — конечно же, нет. Но тем не менее такой курьезный факт был. Кстати, батюшка сильно не расстроился. Сказал: ну, раз выдержал такое испытание, значит, самый крепкий и нарекается у нас Борисом…»
Этот рассказ будет кочевать по всем его биографиям. Цитироваться на более чем тридцати языках мира. Между тем даже из описания этого «курьезного факта», если прочесть его внимательно, во всей полноте встает глубоко запрятанная внутрь драма крестьянской семьи.
Родители Б. Н. были религиозными людьми. Более того, дед Ельцина, Игнатий Ельцин, отец того самого Николая, который, стиснутый толпой, стоит в маленькой церкви и не знает, что сын захлебывается в купели, был не только хозяином мельницы, но еще и церковным старостой.
Староста — не просто уважаемый, это особый человек в крестьянском мире. То есть крепкий, основательный, зажиточный, самостоятельный и, что важно, — с характером. Староста знает церковную службу. Помогает священнику в делах прихода, в обустройстве церкви. Староста помогает ему «окормлять паству», то есть следит за религиозной, духовной, семейной жизнью прихожан, односельчан.
Вот в каком доме вырос отец Ельцина.
Верила в Бога и мама, Клавдия Васильевна. Даже в 1931 году, когда религия уже почти вне закона, с церквей уже сбросили кресты и колокола, церкви закрывают, священников расстреливают, в школе религию разоблачают, в газетах печатают злобные фельетоны про «попов», — эти люди, вместе с другими крестьянами, послушно идут в сельскую церковь, потому что иначе не умеют жить. Без Бога их жизнь не имеет смысла.
Но по тому, как рассказан этот эпизод в книге ельцинских мемуаров, а написана она в 1990 году, отчетливо видно — сам автор человек совсем не религиозный. Купель непочтительно называет «бадьей», святую воду — «некоей святой жидкостью», о молитве — ни слова, зато со знанием дела — о том, чем могли тогда, в 1931 году, поить священника в деревне.
Отец Ельцина, Николай Игнатьевич, не смог или не захотел сохранить в семье открытую религиозность. Да и трудно пришлось бы его детям, если бы их с детства приучали к таинствам и обрядам. Так или иначе, но Борис Ельцин вырос, безусловно, атеистом. Вот как он сам об этом говорит:
«Родители, деды, прадеды и т. д. — все они искренне верили в Бога. Это с одной стороны, а с другой стороны возьмите — октябренок, пионер, комсомолец. Какая там религия, когда вышибали всё абсолютно, наоборот развивали чувство просто отторжения, не просто непризнания, а отторжения всякого…»
«Чувство отторжения» от религии, которое прививали в школе, вылилось позднее в открытый конфликт: «такой идеологический пресс был, так нас воспитывали — что я заставил маму убрать основные иконы из комнаты. И она только оставила у себя над кроватью вот такую маленькую икону Божьей Матери». Чувство вины за эту мальчишескую глупость он сохранил в себе навсегда.
Но мать его, Клавдия Васильевна Старыгина, веру свою в Бога все-таки сберегла. Как и многие другие деревенские женщины. Кланялась иконкам, шептала знакомые с детства слова, красила яйца, ходила в церковь. Мать всегда верила в Бога. Не переставала верить.
Впервые Ельцин, как президент страны, появился на патриаршем богослужении 7 января 1992 года, в Рождество.
Был он в Елоховской церкви со свечкой в руках и в эту Пасху, 1993 года.
Многие демократы, представители интеллигенции и приватно, и публично будут осуждать его за это: ведь Россия — светское государство, многоконфессиональное, почему именно в православный храм идет президент, не в синагогу и не в мечеть (по очереди)? Лучше уж вообще никуда не ходить, молиться частным образом, непублично, чем вот так — напоказ. Об этом тогда, в 1992–1993 годах, много писали. Писали требовательно, с жаром.
С одной стороны, эти аргументы вполне понятны. Государственное православие — вещь обоюдоострая.
Но с другой… Куда же и пойти русскому человеку, если не в церковь, когда на душе такая смутная тревога, когда каждый день как сражение, как последняя битва и когда вдобавок ко всему еще и болеет старенькая мать?
Ельцин был первым руководителем государства, после советского периода, который публично признал роль церкви в духовной жизни страны, и это шаг, сопоставимый со всеми остальными его значимыми шагами тех лет — свободой слова, свободой частной собственности, политической свободой. Что бы ни говорили, этих свобод у русского человека уже не отнять.
Так что стоять в церкви со свечкой — ему было, на мой взгляд, совсем не зазорно.
Существует немало исторических анекдотов на эту тему. Якобы во время первого стояния на пасхальной службе Наина Иосифовна шепнула ему: «Боря, перекрестись!» — «Неудобно, люди смотрят», — ответил он. Больше Наина Иосифовна креститься не просила.
Тогда же, во время Пасхи 1993 года, пришел к нему брать интервью для телевидения кинорежиссер Эльдар Рязанов. Ельцин задумчиво сидел на кухне, в своей квартире у Белорусского, перед ним горкой лежали крашеные яйца. Во время разговора он взял одно из них и стукнул об стол. Разговляться, как известно, можно только после Пасхи. Наина и дочери ахнули: ты что? Тарелку с яйцами тут же унесли. Принесли вместо нее тарелку горячих котлет. Пост он, конечно, тоже не соблюдал.
…Иногда они сидели с матерью на кухне, подолгу тихо разговаривали.
Она что-что спрашивала. А как вот этот, а как тот… Ей было интересно то, «чего не говорят по телевизору». Иногда просто молчала, глядя на него.
В документальном фильме Александра Сокурова Ельцин скажет об этом проникновенные, наполненные любовью и болью слова: «Так смотрит, смотрит подолгу…»
Вообще все эти месяцы — декабрь 1992-го, январь, февраль, март 1993-го — были для него каждый равен году, а то и двум. Такая в них тревога, такие события. А потом наступил последний, самый тяжелый день.
Вот что он напишет об этом в «Записках президента»:
«Мама умерла в половине одиннадцатого утра. Это было в воскресенье.
Накануне вечером 20 марта она сидела, смотрела телевизор вместе со всей семьей. Смотрела мое заявление о введении особого положения (особого порядка управления, если говорить точно. — Б. М.). Подошла, поцеловала и сказала: “Молодец, Боря”. И ушла к себе.