Билет в одну сторону, стр. 54
– Женька?.. – неуверенно позвала я, но дочь так и не появилась.
Свекровь сидела у окна.
– Они просто его застрелили… Просто застрелили… Почему? Почему?! – все спрашивала она, даже не интересуясь, кто вошел.
– Потому что звери, – хмуро сказала я и брякнула на стол сумку с тем, что мне удалось купить в продуктовом.
Свекровь повернулась на звук и взглянула в мою сторону почти слепыми, мутными глазами:
– Почему он им сразу не отдал этот кусок железа?! Как я теперь без него?!
– Ничего… как-нибудь проживем, – пробормотала я.
Как гордился свекор новенькой «тойотой», которую его старший сын, брат моего бывшего, оставил на попечение отца на время работы в Канаде. Как пыжился отставной шахтер, выгоняя из гаража это японское чудо, занявшее место проржавевшего насквозь древнего «москвича»!
– Я во всем виновата. Во всем виновата! – все не может успокоиться свекровь. – Если бы не я, он бы не поехал!
Свекру кто-то сказал, что жену можно через Гуково отвезти прямо в Россию – и там операцию на ее глазах сделают бесплатно. Разумеется, ехать на своей машине было и проще, и дешевле – учитывая, что в гараже всегда хранился небольшой запас бензина. Да, и проще, и дешевле, только с одной оговоркой: если бы они поехали на том стареньком «москвиче», который за два года стояния на улице, под окнами их многоэтажки, сгнил окончательно. Но свекор гордо отпер двери гаража и выгнал сыто урчащий, сверкающий дорогим синим лаком агрегат на улицу. Однако проехать всего километр до дома, где у подъезда его уже ждала жена, в выходном платье и с собранными сумками, ему не было суждено: престижную машину с пенсионером за рулем тормознули двое с автоматами.
Соседи видели, как он отчаянно цеплялся за дверцу и кричал:
– Та мы ж свои, свои! Хлопцы, та вы шо! Мы ж за Путина! Та не стреляйте ж, сволочи!! Чтоб вы все сдохли, бандиты! А-а-а-а…
«Свои», «родненькие», «освободители», которые были посланы сюда тем самым Путиным, за которого он драл горло на площади, хладнокровно среди бела дня расстреляли упрямого, еще крепкого и полного сил мужика, отпихнули его оплывающее кровью тело с дороги, сели внутрь «тойоты» и уехали.
– Зачем он пошел? Зачем он пошел? – все твердила и твердила свекровь.
Дом, оставшийся без единственной пары зрячих глаз, уже нес на себе следы запустения: на полу было полно сора, стол, липкий от варенья – практически единственной, как я понимала, еды свекрови, с тех пор как не стало ее мужа, – облюбовали мухи. Я экономно смочила старую ветошку и протерла столешницу.
– Мама, кашу будете?
– Водички… с вареньем.
Потертый халат уже болтался на ней как на вешалке. Я торопливо откромсала кусок хлеба, густо намазала его сливовым, уже засахарившимся джемом:
– Лучше бутербродик… вот.
– Вы меня не бросите?
У меня перехватило горло: я осталась без работы, практически без денег и вот теперь еще с полуслепой, обезумевшей от горя женщиной на руках!
– Вот приедет Саша – там и решим, что и как… – неопределенно сказала я.
– Нет! – вскрикнула она. – Я не хочу к ним… теперь.
– А Женька? – вдруг спохватилась я. – Женька где?
– Я… я не знаю… – Свекровь беспомощно зашарила вокруг руками. – Я ее причесала… косички заплела… а то она вся растрепалась… кофточку я… мы… надели.
Я с ужасом сложила в одну картину все: и то, что дверь была открыта мною без ключа, и Женькину изворотливость, и ее всегдашнюю тягу совать свой нос куда попало. Женьке ничего не стоило выскользнуть за дверь и отправиться в тот самый двор, где недавно убили ее деда.
– Я ее поищу! – решительно сказала я, стараясь не давать воли эмоциям. – Заодно и ведро вынесу!
Я схватила пахнущее помойкой старенькое ведро, но выйти не успела. Дверь распахнулась, пропустив в квартиру, к моему огромному облегчению, исчезнувшее дитя. Женька была вся перемазана какой-то гадостью и растрепана. Ни о каких косичках, якобы заплетенных свекровью, и речи не было – ее каштановые волосы были спутаны и даже, похоже, с утра и не расчесывались.
– Ба, я тебе цветочков принесла, – набычившись и предчувствуя заслуженную трепку, произнесла она и вытащила из-за спины крохотный букетик, составленный большей частью из окрестных сорняков: сурепки, каких-то колосков и белых пыльных соцветий, какие мы в детстве именовали кашкой.
– Моя ж ты радость…
Моя бывшая свекровь прижала к себе мою дочь – вместе с цветами, оказавшимися как раз между ними. Именно тогда я и поняла: никакие мы с ней не бывшие… и что у меня, похоже, теперь появился еще один ребенок.
Аня
– Ань, тебя там на проходной спрашивают!
– Кто, не знаешь?
– Мужик какой-то… сказал – вызовите мне доктора Мурзу!
– Олежка, подменишь, если что?
Олег заинтересованно глянул в мою сторону, но смолчал и против обыкновения обошелся без скабрезных намеков. В последние дни даже он был мрачен, немногословен, и его всегдашняя беззаботная веселость сменилась недоуменной раздражительностью. Весь его вид как будто говорил: «Да когда ж это прекратится, а?» После Иловайска госпиталь был переполнен тяжелыми, и мы делали что могли. И что не могли порой тоже делали. Не потому ли Олег так хмуро сейчас на меня смотрит, что я ухожу на проходную неизвестно к кому – а тут, в отделении, помощь может понадобиться в любой момент? Правда, я никого не жду… Макс не пришел бы сюда в рабочее время – он знает, как я к этому отношусь.
– Вы Анна Мурза?
– Да…
– Я Жук. Андрей Жук. Вы мне звонили, помните?
У меня перехватило дыхание. Еще бы не помнить! Но я не думала, что этот Андрей Жук вот так возьмет и приедет. То есть я надеялась на это – но… Когда я описала ему лежащего в коме, он сказал, что даже приблизительно не догадывается, о ком может идти речь. И что среди его знакомых и друзей такого человека нет. Я решила – еще одна ниточка оборвалась… наверное, последняя. Потому что вся надежда была именно на этот телефон. Во всяком случае, у меня. А мобильник, по всей видимости, оказался в кармане раненого совершенно случайно.
– Ну вот… я и приехал. Решил сам посмотреть. На всякий случай, знаете…
– Спасибо вам огромное!
Он смутился:
– Ну что вы… а вы там работаете? В реанимации? И он что… до сих пор без сознания?
– Он очень давно без сознания. С самого начала. Кома, если вы понимаете, что это такое.
– Ну… так. В общих чертах. Вы меня проведете… к нему?
– Да. Только с позволения заведующего. Но, думаю, он разрешит. И еще: у нас все стерильно. Вы посидите здесь. – Я усадила Жука в том самом коридоре, плитки которого знала даже лучше, чем свои пять пальцев. – Я сейчас. Вынесу вам халат и бахилы.
– Нет… не знаю, – неуверенно сказал он, и я поняла, что он его точно знает.
– Попробуйте с ним поговорить. – Я отвернулась к окну, чтобы он не видел, как я кусаю губы.
– Зачем? – растерялся Жук. – Я же его не знаю… совсем.
– А хотите, я выйду? Чтобы вам не мешать?
– Хочу, – неожиданно согласился он. – А о чем с ним говорить?
– О чем хотите. Я буду здесь, рядом. Если понадобится что-то, то ординаторская налево по коридору. Мы проходили. Если зайдет сестричка переворачивать больного, вы просто постойте рядом, хорошо? Их, которые без сознания, переворачивают с боку на бок каждые полчаса, – зачем-то сказала я, хотя это ему, наверное, было неинтересно, и тут же добавила: – Чтобы не было пролежней. У нас в отделении ни у кого нет пролежней…
Наверное, от волнения у меня случился словесный понос: я все говорила и говорила, рассказывала вежливо слушающему Жуку, как нужно обращаться с лежачими больными, а он слушал и не перебивал. Только неотрывно смотрел в ЕГО лицо.
– Какого цвета у него глаза? – неожиданно спросил он, вклинившись в мою лекцию по санитарии.
Я поперхнулась и почему-то почувствовала себя на грани обморока.
– Я думаю, они у него серые, – едва-едва выдавила я.
– Он… он видит что-нибудь?