Билет в одну сторону, стр. 16

– Он бабки отстегивает на ихнюю армию, братану чуть не БТР персональный купил, чтоб он нас тут херачил! А в прошлом году пьяный на своем «лексусе» гр…баном девку на переходе сбил. И что? А ничего! Замяли дело – как будто она сама на красный под колеса выбежала. И свидетелей даже нашли. Да купили они всех! У меня сосед все своими глазами видел, так ему сказали – вали отсюда, пока цел. Ничё ты не видел, пьяный в стельку дома лежал, вот, и жена подтверждает! Вот так они с нами, с простым народом…

Я, кажется, читал про этот случай. Нет, точно читал: особо развлечься тут было нечем. Я не ходил на сомнительные «вечеринки» – с доступными девицами, кокаином и виагрой, которую каждый брал сколько хотел – чудодейственный препарат, после приема которого любой импотент мог куролесить ночь напролет, стоял в подвале штаба ящиками. «Давай, поднимай свой боевой дух! Виагра – это наши боевые сто грамм», – как цинично говорил все тот же Веник, рассовывая по карманам таблетки, которые он именовал «колесами», и презервативы. Я отнюдь не собирался блюсти рыцарскую верность той же Юльке, но… девки, которые вешались на шею нашим бойцам сами, были такого разбора, что только Веник бы ими не побрезговал. Интернетом нам пользоваться не разрешали, да его зачастую и в помине не было. Так что мне оставалось либо сидеть в казарме и слушать бесконечное заунывное пение Психа, либо читать все что под руку попадется – в том числе и подшивки местных газет. Собственно, газеты меня как раз интересовали больше всего. «Для того чтобы стать своим в доску и понять, чем живет страна ли, город ли, или захолустная английская деревня, нужно читать местную прессу!» – так говаривал мой любимый учитель – и он наверняка был прав.

– Поехали, – бросил хмурый Санёк, Веников то ли кум, то ли сват – в этом я плохо разбирался, и развернулся ко мне: – Вали по бетонке до окружной, потом налево, до блокпоста. И все: ты нас не видел, мы – тебя.

– Подождите… я с вами! – почему-то вырвалось у меня.

– Ну, крассава! – неподдельно обрадовался Веник. – Я знал, Грек, что ты, млять, не подведешь! Скидывай свое барахло и надевай гражданское, быстро! И халатик сверху! Опа! «Интернов» видал? Не, ну ты в халате чисто этот… в натуре, поп который! А я у тебя типа фершал буду! Га-га-га…

Я быстро облачился в цивильное, а поверх напялил белый халат. На шею мне для пущей важности повесили стетоскоп, а в кармане халата нашлась одноразовая голубая маска.

– Как к воротам подойдешь – наденешь маску. Нечего рожей светить – вдруг у него там камеры? А ты ваще меньше рот разевай, а то еще ляпнешь что-нибудь… не в тему! – велел Санёк «фельдшеру». – Да, на тебе вот это… – Старший нашей «бригады» сунул мне что-то, похожее на банковскую пластиковую карточку. – Ксива липовая, но фотка – настоящая. Кучу бабок за нее отвалил! Скажешь, брателло тебе дал. Вот, мобила его. Позвонишь, и все тип-топ, как договорились. Ну, давайте, давайте, в темпе! Нам его еще обрабатывать надо!

Это слово мне не понравилось. Однако еще больше мне не понравилось лицо на пластике: тяжелый наглый взгляд, выбритая голова, а посередине – этот их чуб, или «оселедець» – да, типичный бандерштат, тут Веник не соврал. Вот суки… И братец у него наверняка такой же – уверенный, что за деньги – они же бабло, капуста, зеленые, баксы – им все с рук сойдет. Ненависть к мажорам – сынкам, папаши которых готовы отмазать своих чад от всего, в том числе и от убийства, у меня, выросшего во дворе панельной многоэтажки на окраине Тамбова, вскипела в крови пьяными пузырьками. Не-е-ет, я пойду… и уговаривать больше не надо! Потому что ЭТИ еще и переворот в стране сделали в свою пользу, чтоб совсем сесть на голову народу. Тупому и одураченному народу. Так что никакое это не ограбление и похищение, а… «А что? – ехидно спросила где-то глубоко моя не до конца подавленная совесть. – Игра в Робин Гуда, благородного разбойника из Шервудского леса?» Я дал своей совести полновесного пенделя и загнал ее в самый темный угол – сиди и помалкивай, не твое собачье дело!

– Слишком чистая. – Я ткнул пальцем в удостоверение личности.

– Чего? – повернул голову от руля Санёк.

Я уже неплохо ориентировался в городе даже ночью – поэтому понял, что мы свернули с центральной магистрали и двигались куда-то в район парка Щербакова. Щербаковка, конечно, не Шервудский лес, но особняки в переулках вполне могли сойти за неприятельские замки.

– Говорю, штука эта слишком чистая!

– Так она ж пластиковая! – удивился Веник. – Чего ей станется?

– Ну, даже пластик трется… а это новье совсем. И потом – он же раненый. Хорошо было бы немного запачкать… для достоверности.

– Дело говорит!

Санёк тормознулся на обочине, забрал у меня из рук удостоверение, наскреб горсть дорожной пыли – с песком и мелкими камешками, высыпал это все на замасленную автомобильную ветошку и несколько раз, сильно прижимая ладонью, провез пластик по тряпке.

– Эй, полегче, мля, а то фотку не разобрать будет! – обеспокоенно посоветовал Веник.

Он подобрал валявшиеся в углу машины использованные бинты со следами присохшей крови, смачно харкнул на них и протер удостоверение еще и этим. Пластик на глазах утратил первоначальный блеск, но приобрел нечто гораздо более важное – достоверность. Бурые кровяные разводы поверх фото – эта фишка прокатила бы «на ура» даже в документальном, настоящем кино.

– Купится, – удовлетворенно кивнул Санёк. – Как с куста – купится! Донбасс порожняк не гонит!

Аня

Переступив порог родных пенатов, я оторопела: мама плакала. Горько, навзрыд, размазывая по щекам неснятую вовремя тушь и пудру. Сгоряча я подумала было, что причиной огорчения снова явилась моя персона – непутевая дочь, шляющаяся где попало и опять не отзвонившаяся вовремя домой. Наверное, в мамином воображении я сейчас не сижу у Макса или какой-нибудь подруги, а лежу на прозекторском столе холодная, покрытая трупными пятнами, а мое несчастное тело, еще недавно так исправно поглощавшее макароны, после небрежного вскрытия наспех прихвачено крупными стежками патологоанатома и накрыто нечистой морговской простыней.

Ожидая лавины упреков – а я действительно ни разу не позвонила домой во все три дня, что проваландалась у Макса, я хотела было юркнуть в свою комнатушку, чтобы оттянуть неприятности, но… уловив не слишком связные восклицания ма, вклинившиеся между двумя всхлипываниями, я поняла, что дело здесь отнюдь не во мне.

– Лена, она… она запретила мне… МНЕ! МНЕ!! Пользоваться русским языком! Не больше и не меньше! Общайся, говорит, на своей МОВЕ! Мне! Русской по рождению! И вычистила меня! Расфрендилась! В черный список занесла…

– Рита, да не принимай ты все так близко к сердцу!

Я тут же сунула в кухню свой любопытный нос и заняла свободный табурет:

– Здрассь, теть Лен! Мам, я у Макса…

– Анюточка, радость моя! И тебе не хворать! А мы тут с мамой, видишь ли, разговоры разговариваем! Прям на запрещенном к употреблению русском языке! – Мамина утешительница хрюкнула в стакан.

Беседы велись под бутылку «Мерло», которое пилось, судя по всему, на пустой желудок. Впрочем, соседка, приятельница и сочувствующая сторона, была дамой крепкого сложения – чего нельзя было сказать о моей ма, ни ростом, ни весом не переступившую среднюю планку.

– Экие вы, эскулапы, чувствительные! – басила дородная соседка, для пользы дела плеснув в стаканы еще пальца на два. – Подумаешь, подруга с ней расфрендилась! Меня вон родственники через день долбают, и то ничего. А какие слова говорят! Аж трубка плавится, сбеситься можно… И фашистка я, и бандеровка, и зомбированная, и детей на завтрак ем… и что бомбить нас надо, чтоб зараза дальше не перекинулась, а тут всего-то – русским языком запретили пользоваться. Глупость какая! Ну и слава богу, что расстались! Одной дурой в жизни меньше будет. Анюточка, выпьешь с нами?

– Нет, – всхлипнула мама. – Ребенку наливать не надо…

– Какой же она ребенок? – удивилась соседка Лена. – Замуж давно пора! Вполне зрелый индивид!