После нас, стр. 3

– Слушай, мы поедем туда. Мы должны как-то помешать чертову Легиону.

– Да ты с ума сошел? Ты уже испытал судьбу! Успокойся! Тебя не тронули – и радуйся. Мы ведь для них всего лишь комбикорм, земляные червяки в цветочном горшке. Вкусные паразиты и вредители, от которых нет никакого толку, кроме вкусовых ощущений и того, что нас даже жарить не надо. Своей смертью мы не поможем детям и женщинам, которых там множество.

– Марков, один раз я тебе уже предлагал, и ты знаешь, что я тебе на этот раз скажу. Выбирай. Либо ты едешь со мной и мы хоть как-то попытаемся увести общину от удара Легиона, не забывая и о своей шкуре, конечно же. Либо ты остаешься здесь и направляешься пешком на восток. Уж там-то точно нет никакого Легиона. По крайней мере, этого. Там вообще, похоже, никого нет, одни российские леса. А я устал от безделья, от этой бесконечной дороги. Мне необходимо хоть какое-то действие, осмысленное движение. Немного приключений в этом беспросветном дерьме.

– Значит, так, да? Ты у нас любитель ставить ультиматумы людям, которые старше тебя, только потому, что тебе захотелось повеселиться? Может, прислушаешься к моему совету и сохранишь свою никчемную жизнь?

Густав пожал плечами, повернул ключ зажигания и выжидающе посмотрел на Маркова.

– Ладно, у тебя очень убедительный взгляд, поехали, но знай…

– Знаю, знаю! – с усмешкой перебил его Густав. Но руки его предательски дрожали, когда он нажал кнопку и отдал команду перевода маленького бортового пулемета в режим боевой готовности. – Ты меня предупреждал, так ведь? Учту.

Глава 2

Густав не любил ночь. При всех ее преимуществах ехать приходилось практически ощупью, делая максимум двадцать километров в час. Камера ночного видения и спутниковая навигация помогали лишь отчасти. Однажды, лет пять или шесть назад, он ехал по итальянской земле. На камере впереди стелилось вполне себе целое асфальтовое шоссе. Странники и общины уже успели очистить его от брошенного транспорта, и в общей навигации оно значилось «чистым». Карта показывала, что это полотно дороги тянется практически без крутых поворотов аж до границы с Францией. Вернее, до того места, где была когда-то граница. В общем, благодать.

Было темно, накрапывал дождь, но Густав делал около шестидесяти километров в час. Он наслаждался тишиной и покоем. На такой дороге не было тряски, корабль шел легко и ровно. Позади протяжно засвистел бурлящий чайник и щелкнул терморегулятором, отключаясь. Густав лишь на мгновение отвлекся, на какой-то жалкий промежуток времени: секунда, чтобы повернуть голову, секунда, чтобы посмотреть на чайник, секунда, чтобы вернуть голову в обратное положение, и за это время успел врезаться в палатку. В ней находилось трое. Два парня и девушка. Чертовы извращенцы трахались посредине скоростного шоссе, под дождем. Их машина стояла на обочине, а они… прямо на потрескавшейся от времени двойной сплошной…

Когда Густав вылез, то позади, между двумя черными полосами его тормозного пути, лежал бесформенный куль. Он подошел и увидел еще один след – багряный. На мокром асфальте он выглядел таким же черным, как и следы от шин, но Густав знал, что он красный. Иначе быть не могло. Потому что кровь всегда красная, как бы ни менялся этот мир.

Ножом он разрезал полотно палатки и увидел этих молодых людей. На мертвом лице девушки застыл страх, голову второго парня просто раздавило, а третий улыбался. На той стороне лица, которой он проехался по асфальту, у него не осталось ничего, кроме белой кости и ряда желтых зубов. Но он улыбался. Наверное, ему было в тот момент хорошо.

Но не Густаву.

Это была долгая ночь, которую он запомнил на всю жизнь. На палатке была надпись Bremo, на левой руке девушки – механические часы с цельным тоненьким браслетом. Одного из парней звали Клод, как было понятно из татуировки на его груди. А в машине этой шведской семьи бензина оставалось совсем немного, на самом дне.

Густав оттащил трупы с дороги, прямо в палатке, как куль с мусором. Взял только самое необходимое: чистую воду и еду. И еще часы. Теперь они болтались у него перед носом, над водительским сиденьем и всегда напоминали о том, чего не стоит делать – отвлекаться.

Он больше не мог позволить себе такую роскошь – слишком большие жертвы выпадают за трехсекундный порыв. Могло случиться что угодно, поэтому ночью Густав был предельно сосредоточен.

А по такой дороге, по которой они сейчас ехали с Марковым, так вообще стоило бы не ехать, а ползти, выставив впереди поводыря с палочкой. Колеса корабля все время попадали в какие-то рытвины и ямы, подвеска глухо ухала, а Марков по-стариковски стонал во сне.

Это порядком раздражало Густава, поэтому на очередной кочке он крикнул:

– Проснись и пой! Составь мне компанию, старик. А то как-то скучно. И твои стоны, знаешь ли, не отдают эротизмом. Мне все время кажется, что ты вот-вот отдашь богам душу.

– Ага. – Марков потер сонные глаза и зевнул, показав на удивление зубастый рот. – Ты, как я погляжу, остряк. Легион любит таких. Когда тебя сожрут, они, наверное, неделю будут хохотать, до животных колик. Если у них, конечно, есть живот.

– Есть, есть. У них и яйца есть, и уязвимые места. И мне кажется, что если я схвачу одного из них за эти самые яйца, то он согласится побеседовать со мной час-другой. И расскажет, откуда они взялись, чего хотят и как долго будут крутить здесь своими черными задницами. Как ты думаешь, прокатит такой план?

– Я думаю, что ты дурак, – сказал Марков. – Ты или прикидываешься, или не понимаешь всей серьезности происходящего. Сначала ты в них не верил, теперь ты думаешь, что это… гм… ряженые монахи в черных рясах, у которых есть какие-то слабые места. Но ты, малой, упускаешь один момент.

– Какой же?

– Они – не люди.

– У каждого есть свои слабые места. Камень точит вода, целлофан горит в огне, люди умирают от пули, солнце садится к вечеру, рыба клюет на червяка. Понимаешь? Все, что есть в этом мире, имеет к себе подход. Важно лишь найти его и знать, с какой стороны зайти.

– И ты знаешь с какой?

– Нет, – сказал Густав, потягиваясь. – Слушай, сделай мне кофе, пожалуйста. Там чайник, а справа от него в шкафчике кружка с ложкой. За ней банка с кофе и сахар. Две ложки кофе, пол-ложки сахара и кружку до краев. А я тебе еще раз за это спасибо скажу.

Марков встал с кушетки и, придерживаясь за стенки, прошел по узкому коридору на маленькую кухню.

– Но тут всего одна кружка…

– И? Я тебе сказал две ложки кофе, а не в две кружки кофе.

– А как же я? Мне бы тоже хотелось…

– Твою мать! Что ты будешь делать. – Густав ударил по рулю. – Тебе не кажется, что ты переходишь все границы?! Ты думаешь, что я всю жизнь возил с собой две кружки только потому, что знал – придет время и я встречу чокнутого старика Маркова?!

– Но ведь…

– Давай без «ведь»! Если ты хочешь гребаный кофе, то сделай мне его. Я выпью. Потом отдам кружку тебе, если все окажется так, как я сказал. Две ложки этого, пол-ложки того и до краев! Понял?!

– Да.

Марков, морщась, кивнул. Но ему ничего не оставалось, как подчиниться. Через пятнадцать минут кофе был готов, и Густав остановил корабль, съехав на обочину того, что можно было считать дорогой, около какого-то небольшого строения.

Светила луна, возле каждой лампочки габаритных огней, цепью тянувшихся по борту корабля, кружила мелкая мошкара. Немного подумав, Густав отключил питание, и огни погасли. Они остались втроем: он, Марков и луна. Небо было подернуто чередой облаков, и они периодически разрывали своими тенями бледный пятак луны. Строение, возле которого они остановились, больше походило на комнату, вырванную неведомой силой из много-этажного дома и перенесенную сюда. Правда, у этой «комнаты» остались лишь потолок, пол и три стены, четвертой не было, зиял проем.

Густав осторожно вошел внутрь, достал из рюкзака солнечный фонарь и с мягким щелчком повернул выключатель. Свет в таком устройстве разгорался медленно, но довольно-таки ярко. Поэтому из темноты постепенно появлялись разные предметы, как будто кто-то сдувал с них черный вязкий песок ночи. Сначала пол, захламленный всякой мелочевкой вроде конфетных оберток, разбитых бутылок и грязного целлофана. Затем деревянная скамья. Она тянулась вдоль стен и вся была изрезана и исцарапана. Стены, к которым крепилась скамья, были исписаны граффити и просто словами да буквами, некоторые из которых складывались в знакомые Густаву ругательства.