Полуночная роза, стр. 46

Тони смотрел на нее сверху вниз. Смежив веки и шумно дыша чуть приоткрытым ртом, она крепко заснула. У нее были такие восхитительные, веером лежавшие на белых щеках ресницы, что глядя на них Тони подумал, что этих ресниц в отличие от ресниц Божественной Карлотты никогда не касалась краска. Она была пьяна, его милая Элин, пьяна до бесчувствия, и совсем не страшилась опасности, грозившей ей со стороны уравновешенного и почтенного человека, который стоял возле нее на коленях.

Он встал, одним глотком прикончил бренди, не жалея о том, что ему досталось так мало. Его устраивала покорная Элин. Он предпочитал ощутить ее вкус, а не вкус бренди.

Он не спешил, наслаждаясь предвкушением. Раздув посильнее огонь, чтобы комната равномер-нее нагрелась, он снял камзол и развязал шейный платок. Когда он скользнул в постель, Элин почти не шелохнулась. Он лежал на боку, чувствуя себя как голодный человек, который, попав на пир, не знает, какое кушанье сперва попробовать. Решив, что неплохо начать с шелковистых волос, он взял одну прядь и намотал ее на палец, наслаждаясь тем, какая она мягкая и восхитительная. Потом поднес локон к своему лицу и, вдыхая цветочный аромат, провел им по своей щеке. Элин, может, и не знает, какие у нее красивые волосы. Иначе она не стала бы их так туго затягивать.

Отпустив локон, он провел пальцем по ее чуть приоткрытым губам. Они показались ему удивительно мягкими. Ему хотелось упиваться ее дыханием, ее сладостью. Хотелось заключить ее в объятия, прижать к своему сердцу, хотелось слиться с ней во всех смыслах, которые имеет это слово.

Он коснулся ее губ своими, и она, легко и свободно вздохнув, прижалась к нему плотнее. Тогда он поцеловал ее, и когда он отпустил ее на этот раз, она сонно запротестовала.

Тони на мгновение замер. У мужчины должны быть правила, кодекс чести, которого он обязан придерживаться на протяжении всей жизни. Кажется, сейчас кодекс его чести подвергается серьезному испытанию.

«Вероятно, сказывается влияние Блэкторна, — решил он. — Николас скорее всего упражнялся с подружкой Элин на этой самой постели, над ней до сих пор витает дух порока».

И все же он знал, что его нарастающее вожделение никак не связано с Николасом Блэкторном, а имеет отношение только к его внезапно усилившемуся и не поддающемуся рациональному объяснению влечению к лежащей рядом с ним женщине. Почему-то она вдруг стала значить для него больше, чем весь мир. И если это и объяснялось тем, что желание, которое он испытывал, буквально съедало его изнутри, то только отчасти.

Он бы сумел раздеть Элин и овладеть ею, не дав ей осознать, что надежный старина Тони ее скомпрометировал. Это бы решило множество проблем, но и повлекло бы за собой новые осложнения.

Еще один поцелуй, просто чтобы быть уверенным, что это возможно. Одно прикосновение, чтобы убедиться, что он может выжить. Он снова приник к ее губам, заставив их разомкнуться, и рука его легла ей на грудь.

На этот раз застонал он. Ее грудь под его рукой была такой упругой и округлой, сосок напрягся под его ищущими пальцами. Рот ее приоткрылся шире, и он поцеловал ее так, как еще ни разу не целовал ни одной женщины из общества, так как вообще ни разу не целовал ни одной женщины.

Прервав поцелуй, он задохнулся, тело его содрогалось от вынужденного воздержания. Глаза Элин вдруг приоткрылись, она взглянула на него с сонным удивлением, а потом улыбнулась зазывной, чуть пьяной улыбкой, и потянувшись, коснулась его губ, все еще влажных от поцелуя.

А потом она уронила руку на матрас, снова закрыла глаза и захрапела.

Тони вдруг стало смешно от того, что у него такая невозвышенная возлюбленная, от того, что он невоздержан, л от того, в какую переделку они оба попали. Если они найдут завтра Жизлен, а он в этом почти не сомневался, им придется сразу отправиться в Энсли-Холл. А он все же опасно медлил.

Он провалился в углубление рядом с Элин и уставился в потолок, стараясь усмирить свою бунтующую плоть. Он повел себя совершенно непозволительно, но не он один в этом виноват. Если бы все зависело только от него, он бы оставил Элин в Энсли-Холле, обратился бы, как это принято, к Кармайклу и, попросив ее руки, принялся бы ухаживать за ней. Пылкости он бы обучил ее позднее.

А вообще-то это она обучила его пылкости. Обучала тому, чего он прежде не ведал, просто находясь с ним рядом. Одно он, однако, знал наверняка, — если он не женится на ней в ближайшее время, его дрогнувшее благородство потерпит полное фиаско.

Он повернул голову и стал наблюдать за Элин.

Ее длинные светлые волосы разметались по постели, и ему захотелось в них порыться. Спать с ней рядом и не заниматься любовью было адской мукой. Не лежать возле нее было бы еще хуже.

Она легко и изящно подвинулась, когда он чуть потянул ее к себе, и вздохнув, поудобнее устроилась на его руке. Ее тело было теплым, упругим и восхитительным. Сдерживая отчаянное желание крепко прижать ее к себе, он, едва касаясь, погладил ее по руке.

Ночь, судя по всему, обещала быть очень длинной.

КОНТИНЕНТ

Она солгала ему. Жизлен поняла это позднее, много позднее, когда у нее появилось время подумать. Она солгала и себе и поверила в это. Она бы не сумела убить себя, как бы ей этого ни хотелось. Его прикосновения лишили ее разума, лишили надежды. И все же она не смогла бы выпрыгнуть на ходу из кареты, не смогла бы броситься за борт корабля в Северном море.

Наверное, если бы он вез ее во Францию, место, ужаснее которого для нее не было на свете, она бы все равно не смогла на это решиться.

Нелепо, что она сравнивает то, что происходит с ней сейчас, с той темной бездной, в которой она оказалась десять лет назад. Она пошла тогда к Мальвивэ. Пошла к виновнику ее падения, пошла, зная, что ей предстоит отдать ему свое тело, чтобы получить деньги и накормить брата и чтобы спастись от всесильного районного комитета. Она считала, что, поступив так, выживет. Выживет с помощью все того же несложного трюка, — уйдет в себя, и все вокруг исчезнет.

Но Жизлен переоценила свои силы, и ей лишь казалось, что она убила в себе чувства. Ярость. Ненависть. Месть. Этот человек не был неловким, незлобливым мясником, ищущим минутного удовольствия. Не был пьяным, развратным британским джентльменом — любителем девственниц.

Мальвивэ был зловещим и могущественным. Он ждал ее в лавке мясника, где, правда, уже ничто не напоминало о месье Поркэне. Куски мяса убрали, и обстановка стала богаче — те, кто стоял у власти, теперь хорошо платили ему.

Он сидел в слабоосвещенной комнате, попивая вино Поркэне.

— Закрой за собой дверь, — приказал он грубым, вульгарным голосом, который она часто слышала в своих страшных снах.

Жизлен послушалась и остановилась в темном углу. Она не знала, помнит ли он ее, или продажа молоденьких девушек была обычным делом на его пути наверх.

Его слова рассеяли ее сомнения.

— Ты предпочитаешь жить на улице, а не в заведении мадам Клод? Я думал, у тебя больше здравого смысла. Подойди ближе.

Жизлен молча подчинялась его приказанию.

— Верно. Ты еще вполне хорошенькая. Если бы не Старый Скелет, ты бы уже умерла. Я часто вспоминал о тебе, жаль, что тот жирный английский аристократ стал первым, но мне были нужны деньги. Так бывает всегда. Кроме того, я знал, что мое время еще придет.

Рука Жизлен сжала рукоять лежавшего у нее в кармане ножа, который она всегда носила с собой. Холод стального лезвия успокаивал ее. Чем больше говорил Мальвивэ, тем сильнее сжималась ее рука.

Ей было нелегко с Поркэном. С этим чудовищем будет непереносимо.

— Я хочу поскорее вернуться, — сказала она с досадой, — нельзя ли покончить со всем этим побыстрей?

— Какое рвение! — с издевкой сказал Мальвивэ. — И этот чудный говорок. Так говорят аристократы. Я сам никогда не слышал, но мне рассказывали. Тебя называют Герцогиней мостовых. Я хочу, чтобы ты разговаривала со мной, пока я буду с тобой заниматься. Твой голос дополнит удовольствие.