Полуночная роза, стр. 35

— Здесь слишком много еды для одного человека. Неужели я могу надеяться, что вы разделите со мной трапезу?

— Я не знала, позволите ли вы мне отказаться. Разве вы мне доверяете? — сказала она неуверенно.

— Ничуть, — ответил он. — Вы так и будете надо мной стоять, или все же сядете?

Жизлен села.

— У меня не было большого выбора, — предупредила она, пока он доставал из корзины еще теплый хлеб, масло и сыр. Жизлен прихватила и бутылку вина, достав ее из сундука, что взял с собой Трактирщик, и Блэкторн подумал, что она, быть может, надеется, что он опьянеет, хотя чтобы напиться до бесчувствия, ему требуется куда больше одной бутылки.

Она принесла с собой нож, который, как он и предполагал, стал куда острее. Они принялись молча есть, прислушиваясь к журчанию воды в ручье и шелесту листвы. Эта идиллия казалась странной Николасу, который неторопливо поглощал показавшуюся ему самой вкусной за последние двадцать лет еду, исподтишка поглядывая на Жизлен. Они были смертельными врагами, она ненавидела и боялась его, но трудно было представить себе более мирную картину. А потом он же нарушил этот мир, не умышленно, но нарушил.

— Почему бы вам не рассказать мне, как вы попали в служанки к моей милой сестрице Элин? Раз вы признались, что вашим прибежищем не был монастырь, то мне было бы интересно узнать, как вам удалось пережить террор.

Жизлен побледнела. Он, разумеется, предполагал, что такое может быть, но видел впервые. Ее чуть розоватая, фарфоровая кожа стала белой как полотно.

— Перемирие не означает, что я должна развлекать вас, — еле выговорила она.

Конечно же, Жизлен еще предстоит развлекать его, только сейчас ему не хотелось ей об этом напоминать.

— Хотите вина? — спросил он вместо этого, — вы забыли стаканы, так что нам придется пить из бутылки.

Он сделал большой глоток. Святотатство, конечно, так обращаться с превосходным кларетом, и все же вине показалось ему сейчас гораздо вкуснее, чем то, которое подавали в ирландском хрустале лондонских гостиных.

— Нет, спасибо, — Жизлен хотела встать, во он поймал ее руку.

— Выпейте вина, — попросил он ласково. Жизлен замерла.

— Вы обещали, что не станете дотрагиваться до меня.

— Выполните мою просьбу, и я отпущу вас. Она взяла бутылку свободной рукой, поднесла ко рту и сделала большой глоток. Он наблюдал за ней со смешанными чувствами. Николас надеялся в глубине души, что Жизлен станет упорствовать, и тогда он сможет продолжать настаивать на своем. Блэкторн отпустил ее запястье, хотя больше всего ему хотелось притянуть ее к себе, и улыбнулся холодной, любезной улыбкой.

— Не так уж это трудно, не правда ли? Ведь жить гораздо легче, если умеешь договориться с людьми.

Жизлен вскочила на ноги, опрокинув бутылку. Блэкторн лишь с легким сожалением смотрел, как уходит в землю темная жидкость.

— Мы никогда не договоримся, — сказала она, — я никогда не уступлю.

— Почему же вы тогда согласились на перемирие?

С решимостью, которая поразила бы любого, будь он на его месте, она сказала:

— Чтобы отвлечь мою будущую жертву, — а потом повернулась и, не произнеся больше ни слова, ушла.

Он смотрел ей вслед с молчаливым восхищением.

Если все французы столь же решительны, то слава Богу, что Наполеон согласился на Амьенский мир. В противном случае Англия бы попала в хорошую переделку.

У Жизлен дрожали руки, когда она пробиралась сквозь густые прибрежные заросли. Подальше от реки, подальше от ее безжалостного похитителя. Просто поразительно, как ему всегда так просто удается разозлить ее, и заставить волноваться. У нее и прежде бывали враги — злые, жестокие, непримиримые. Но она научилась уходить в себя, смирять свои чувства и мысли и смотреть на этих людей трезво. Так почему Николас Блэкторн заставляет ее терять самообладание?

Лес был старый и красивый, солнечный свет, проникая сквозь кроны деревьев, дробился и пятнами падал на землю. Она вспомнила леса вокруг Сан Дут, вековые дубы и стройные каштаны, запах сырой весенней земли, писк требующих еды птенцов. Если бы только она могла вернуться в те счастливые времена. Почему тогда она не умела ценить все это, а принимала как должное?

Деревья поредели, и Жизлен очутилась на опушке, зеленеющей молодой, нежной травой. Она опустилась на колени, потом легла навзничь и глубоко вздохнула, словно хотела вобрать в себя свежесть и тепло земли. Она не ощущала такую близость природы ни разу с тех пор, как начался террор. Может, она снова сумеет обрести силы?

Лежа на спине, она наслаждалась солнечными лучами, любовалась восхитительным днем. Ах, если бы ее мысли и сердце стали снова свободны, впитав великую силу природы.

Но воспоминания не отступали, те самые воспоминания, которые все эти годы она с таким упорством гнала от себя. Они особенно мучили ее по ночам, во сне, когда мозг был ей не подвластен. Днем у нее хватало воли, чтобы не поддаваться, не воскрешать в памяти отчаяние, горе и ужас.

Но сегодня все иначе. Сегодня, лежа на мягкой траве в напоенном ароматами лесу, она позволит себе добровольно предаться воспомина-ниям. Иначе ее решимость ослабеет, и, если Николас снова обнимет ее, прильнет к ее губам, она может совершить глупую ошибку, и тогда все пропало.

Ее теперешнюю слабость не так уж трудно объяснить. Жизнь у нее стала куда проще в последние времена. Годы, которые она провела в «Красном петухе», учась готовить, тоже были сравнительно мирными, на нее нашли тогда своего рода глухота и немота, благодаря которым девять лет промелькнули так стремительно, что она их почти не заметила. Старенькая гостиница стала для нее чем-то вроде дома, несмотря на то, что она ненавидела окраины Парижа. Если бы ей и хотелось, Жизлен ни за что не смогла забыть той ужасной ночи, когда она приплелась туда впервые, изможденная, потерявшая последнюю надежду, не в силах даже плакать. Жизлен простояла много часов на мосту под проливным дождем, глядя в грязные, быстрые воды Сены. Она ждала. Ждала, пока у нее появится решимость, чтобы броситься вниз, и свести счеты с жизнью.

Дождь смыл кровь с ее рук, кровь Мальвивэ. Одежда давно промокла насквозь, по спине стекали ледяные струи. Она дошла до края, преступила черту, стала такой, как они, и эта мысль смертельно ранила ее душу.

Позади было столько ночей. Столько чудо-вищных ночей. Ночь, когда они с Шарлем-Луи наконец добрели до Парижа, и увидели, что труп их дяди болтается над улицей на веревке. Ночь, когда Мальвивэ продал ее мадам Клод, а та, в свою очередь, уступила самому знатному просителю, пьяному английскому дворянину, с могучим телом и вкусом к жестокости.

Вначале Жизлен была до того подавлена, что смотрела на все как бы со стороны, так, будто это происходит не с ней. В то время она была счастлива, счастлива оттого, что обладает подобным свойством. Пока не увидела его.

Ее вели по лестнице наверх к тому самому англичанину, когда она заглянула в одну из комнат. Две самые молоденькие девушки развлекали там элегантно одетого мужчину, и все трое смеялись весело и беспечно. Их смех нарушил ее оцепенение, и у нее вырвался стон.

Те трое, вероятно, услышали. Мужчина обернулся, и она узнала в нем юношу неземной красоты, Николаса Блэкторна. Он был пьян, и не узнавая смотрел, как ее тащат по лестнице. Не в силах вырваться из грубых рук, она выкрикнула его имя. А он только пожал плечами, повернулся к девушкам, и она опять услышала смех.

Знатный английский извращенец не просто обожал девственниц, но еще и предпочитал, чтобы они оказывали ему сопротивление.

Жизлен лежала, привязанная к кровати, ждала, прислушиваясь, и до нее еще долго доносился смех и стоны, и еще какие-то незнакомые ей ритмичные звуки, а боль в ее сердце постепенно становилась невыносимой, превращаясь в ненависть, столь отчаянную, что сжигала ее изнутри. Ненависть ее была обращена не на задыхающееся чудовище, несколько часов спустя лишившее ее девственности, а на Николаса Блэкторна, развлекавшегося в парижском борделе, пока ее насиловали.