Я убил Мэрилин Монро, стр. 43
Глава 13. Я в опере
В Сити опера четыре яруса. Пятый не в счет. На каждом ярусе по две уборных: мужская и женская. В каждой мужской уборной два унитаза и шесть писсуаров. В каждой женской уборной шесть унитазов. Еще две большие уборные на уровне партера, а так же уборные и душевые в артистических помещениях и других отделах. Но это не моя компетенция. Мои уборные на ярусах. Для чего люди ходят в оперу? Думаете, слушать музыку? Не хуя. Они ходят в оперу, чтобы ссать и срать. Во время антрактов к уборным выстраиваются очереди, особенно к женским уборным. После каждого антракта мне нужно пробежаться по всем уборным с двумя пластиковыми мешками. В одном мешке совок и метелка для подметания, а еще моющая жидкость и щетка, это на случай, если какой-нибудь унитаз обосран. Второй мешок для использованных бумажных полотенец и тампаксов, которыми женщины плотно забивают все мусорные урны в женских уборных. Такова женская физиология. А еще под моей ответственностью два водопроводных стояка в артистических помещениях по всем этажам, в которых постоянно надо менять вентили. Всю эту работу я делаю в резиновых перчатках. В кладовой водопроводчиков много шкафов для наших принадлежностей. На третий день работы я вытребовал себе один шкаф для моих личных инструментов. Здесь же были мои щетки для мытья унитазов, банки с жидкой хлоркой и моющими жидкостями. Бен запретил хлоркой мыть унитазы: воняет хлоркой. Но по вечерам, после спектаклей, я все мою хлоркой, пусть лучше воняет хлоркой, чем мочой. На свой шкаф я повесил замок, чтобы никто не пользовался моими инструментами. Когда я менял смывное устройство в женской уборной третьего этажа, меня вызвал Бен и велел пойти в котельную, где нужно было приварить новую трубу.
– Пусть приваривают сами котельщики, – сказал я.
– Сегодня у них нет рабочего. Мистер Хоген распорядился, поскольку ты опытный сварщик. – Я захватил из своего шкафа свой личный сварочный аппарат и спустился в котельную. Механиком в котельной был негр по имени Том, как в «хижине дяди Тома». Только он был совсем другой Том. Такая работа, как сварка, была ниже его достоинства. Он был лет на десять старше меня и тут же командным голосом стал как новичку пояснять, под каким углом надо приварить новое колено. Я тут же поставил его на место, сказав довольно строго:
– Дядюшка Том, а хочешь, приварю тебе третье ухо? – Я тут же вспомнил о черной девушке Линн с ее мягким веселым характером. В этот же день я позвонил ей на работу и договорился о встрече. Мы приятно провели с ней время в кафе, а потом еще два часа в мотеле. Она расспрашивала меня о новой работе. Конечно, ее интересовало положение негров в Сити опера. Я рассказывал, посмеиваясь. Хотя теперь были семидесятые годы, и после Кеннеди прошло уже десять лет, в Сити опера все капельдинеры и обслуживающий персонал – белые. Респектабельная публика предпочитает, чтобы их обслуживали не черные, а белые. Даже уборщики, кроме одного, белые. Зато в котельной работают два механика, оба негры. Сто лет назад капитаны американских пароходов заманивали к себе в Африке негров, а потом приковывали их цепями в трюме и заставляли работать у паровых котлов. Так что негры в котельной Сити опера, это старая американская традиция. Когда я рассказывал это, Линн звонко хохотала. Она была откровенно влюблена в меня, смеялась каждой моей шутке и не стесняясь говорила со мной о расовых проблемах, будто мы были с ней одной расы.
В очередной раз я позвонил в Бостон. Услышав голос Натали, я сказал:
– Мисс Стимпсон, готовьтесь к нападению пиратов.
– Антони, вы собираетесь приехать в Бостон?
– В следующий уикенд. Я уже три месяца не был в городе революции. Очень по нему соскучился.
– А по мне и маме вы не соскучились? – спросила она игриво.
– Очень. Особенно по американским горам.
– Я тоже.
– А ты ездишь в Солисбари с мамой?
– Нет. Мама для этого слишком серьезная. Антони, если вы позвоните попозже и будете с ней говорить, вам, может быть, покажется, что она не хочет, чтобы вы приезжали. Так вы не обращайте внимания. У нее настроение может измениться.
– Натали, у вас все в порядке? Ничего не случилось?
– Приезжал мой отец. Мама с ним в разводе.
– Когда он приезжал?
– Три, нет, четыре месяца назад.
– А почему ты это раньше мне не говорила? Я вам звоню каждую неделю.
– Мама не любит об этом говорить. А сейчас ее нет дома.
– Ты его часто видишь?
– Последний раз я его видела, когда мне пошел четвертый год. А теперь мне идет четырнадцатый. Когда он приехал, я конечно, не узнала его.
– Значит, ты десять лет его не видела?
– Да. Мама сказала, что он второй раз женился, и у него другая семья. А теперь он сам сказал, что он не женат, наверное, опять развелся.
– И чем кончился его приезд?
– Мы долго говорили обо всем. Я много ему рассказывала. О школе, о вас тоже рассказывала. Как мы с вами ездили в Пиратский парк, и как вы познакомили нас с известным художником. Я видела, что мама была недовольна, что я много обо всем рассказываю. Но я это должна была. Ведь он мой отец. Он тоже приглашал нас поехать в Солисбари в Пиратский парк, но мама отказалась. А потом они пошли в ресторан. Наверное, им нужно было поговорить без меня. Когда мама вернулась, она ничего мне не сказала, и я не стала спрашивать, о чем она говорила с ним. Антони, вы сами сказали мне, что когда человек не хочет о чем-то говорить, не надо его об этом расспрашивать.
– Правильно, – одобрил я, входя в роль воспитателя. – Всегда так поступай. А твой отец живет не в Бостоне?
– Он живет в Вашингтоне. Антони, вы еще позвоните?
– Конечно, я еще не говорил с твоей мамой.
– Антони, не говорите ей, что вы сейчас говорили со мной.
– Не скажу.
После этого разговора я сразу позвонил Збигневу. Его не было дома. К телефону подошла его жена Ева.
– Ева, Збигнев сказал, что ведет картотеку своих клиентов. Ты не знаешь, где эта картотека?
– У него в письменном столе.
– Ты не можешь посмотреть в ней имя того серьезного джентльмена, которому Збигнев продал мой портрет? – После паузы Ева сообщила: – Гарольд Стимпсон. – Я поблагодарил. Сомнений не было. Мой портрет теперь в Вашингтоне. Отец Натали купил его. Ненастоящий отец. Настоящий отец – я. Когда я снова позвонил в Бостон, Глория, вопреки предупреждениям Натали, говорила со мной спокойным голосом. Впрочем, она всегда умела говорить спокойным голосом независимо от ее настроения. Я уже в предыдущих разговорах сообщал, что работаю теперь в Сити опера, и она спросила:
– Ты там еще не поешь на сцене?
– В этом сезоне идет «Травиата». Готовлю роль Виолетты.
– Ты хоть слышал ее?
– Конечно. Мне разрешили слушать спектакли на балконе, если там бывают свободные места. – Это была правда. Администратор Джозеф сперва сказал, что техническому персоналу запрещается появляться на публике во время спектаклей. Но я свистом исполнил ему все арии, которые поет Паваротти, и Джозеф договорился с главным администратором о том, что меня будут пускать на балкон по дням, в которые театр не заполнен, но при этом на мне обязательно должен быть официальный костюм. Я объяснил это Глории и добавил: – Если вы с Натали приедете в Нью-Йорк, я проведу вас по контрамарке на любой спектакль. Меня здесь уже знают все капельдинеры.
– Мы бы приехали, – сказала Глория. – В Нью-Йорке я приучила Натали к опере. Но у меня сейчас много работы.
– Тогда я сам приеду к вам в Бостон. На следующий уикенд.
– С какой целью?
– Я соскучился по Бостону, по тебе и Натали. Приеду на три дня. Иногда я работаю сверхурочно, так что имею право на большой уикенд.
Шла опера «Кармен», которую я еще не слышал. Перед спектаклем я, как и положено, провел мокрой шваброй по всем уборным четырех ярусов. Швабру я, конечно, смачивал жидким мылом с цветочным ароматическим запахом, чтобы срущим респектабельным зрителям приятно пахло, хотя в каждой уборной на стенах висели решетчатые коробки с брикетами, озонирующими воздух. После уборки я в помещении уборщиков стал надевать официальный костюм, чтобы подняться на верхний ярус слушать оперу. Но меня срочно вызвал Бен и сказал, что в общих артистических засорился душевой сток, и там наводнение. Я снова надел рабочую форму – голубую рубашку и синие брюки и поднялся в общую артистическую. Здесь действительно было наводнение. В женской душевой один из четырех душей был в неисправности, из него лилась постоянно струя воды, а поскольку сток был засорен, вода перетекла за бортик, разлилась по всему полу и проникла в костюмерную, где переодевались хористки и статистки. Я разулся, снял брюки, завернул общий вентиль и по щиколотку в воде стал отвинчивать решетку трапа. Несколько нагримированных женщин в старинных испанских костюмах наблюдали за моей работой из дверей костюмерной. Одна из них спросила: