За Россию - до конца, стр. 73

   — Остров Пасхи? — задумчиво произнёс Деникин. — Но там же вулканы...

   — Таких вулканов, на которых мы сидели в России, нигде больше не сыщешь! — Глаза Марины горячечно блестели. — А здесь нас выплеснули на берег, вот мы и трепыхаемся, как рыбы, с открытыми ртами. И всё благодаря вашей милости. Ну кто, кто мешал вам войти в Москву? Всё было бы сейчас по-другому!

   — Это долгий разговор, — сухо заметил Деникин. — Да и не в моих правилах оправдываться...

   — А хотите, я вам почитаю стихи? — неожиданно предложила Цветаева, и уже от самого предчувствия, что сейчас будет читать, опять неузнаваемо преобразилась. Сейчас напротив Деникина сидела помолодевшая привлекательная женщина.

   — Ещё бы! — обрадованно воскликнул Деникин.

—Будем счастливы! — подтвердила Ксения Васильевна.

Марина порывисто встала из-за стола, будто взошла на эстраду. Она выглядела гордой. Независимой, всем своим видом показывая, что живётся ей прекрасно, что она испытывает истинное счастье.

В голосе её, когда она читала стихи, слышалось что-то колдовское:

   — Господи... — тихо прошептала Ксения Васильевна и заплакала.

А Марина продолжала без пауз, и трудно было понять, продолжает ли она читать всё то же стихотворение, или это уже совсем другое:

Теперь уже не выдержал Антон Иванович. Он низко склонил голову над столом и закрыл лицо ладонями.

— А вот ещё! — воскликнула Марина. — Это — как клятва:

Деникин встал, подошёл к Цветаевой, бережно взял её ладонь, трогательно поцеловал. Теперь он прощал ей все дерзости.

   — Всё это писалось ещё в восемнадцатом, — заметила. Марина. — Это — как прощание с жизнью...

   — Нет! — горячо воскликнул Антон Иванович. — Это — гимн, настоящий гимн Белому движению! Ни одному историку не удастся так запечатлеть эту страницу русской истории, как это удалось вам, дорогая Марина Ивановна, своими стихами.

   — Ваш отзыв дорого стоит, — смущаясь, призналась Марина. — И уж коль вы так меня превозносите, прочту ещё и лирику:

...Вызвав неприязнь Деникиных при своём появлении, Цветаева к моменту своего ухода совершенно обворожила их. Они наперебой приглашали её заходить к ним в любое время.

Уже на пороге Цветаева с прежней пристальностью посмотрела на Антона Ивановича и тихо прошептала:

   — Badate, е passato un quarto d’ora della vostra vita.

   — Что она сказала? — спросил Антон Иванович, когда захлопнулась дверь.

   — Она воспроизвела слова дежурного монаха в монастыре Неаполя. Этот монах четверть часа стучит в келье и произносит одну и ту же фразу: «Внемлите, прошло ещё четверть часа вашей жизни».

9

Из записок поручика Бекасова:

Таинственные события, произошедшие в Париже в 1937 году, участниками которых оказались генералы Деникин, Миллер и Скоблин, могли бы послужить прекрасным сюжетом для детективного романа, и если бы я был мастером этого жанра, то непременно написал бы такой роман. Но если не дано, то не дано. И потому расскажу об этом в привычном мне стиле.

Надо сказать, что после исчезновения Кутепова Российский общевоинский союз возглавил генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер. На русско-германском фронте он, выпускник Академии генерального штаба, командовал корпусом, а в гражданскую войну после высадки англичан на Севере России был назначен Колчаком главнокомандующим войсками северных областей.

Я не хочу обидеть Евгения Карловича, но, к сожалению, он не обладает тем качеством, которым в полной мере обладает Деникин, а именно природной интуицией, своеобразным «шестым» чувством, способным уберечь всякого, обладающего им, от грозящих неприятностей и даже от смертельной опасности.

А коль Миллер этим ценнейшим качеством не обладал, то и совершил непоправимую ошибку: ещё в 1935 году он поставил во главе самого конспиративного отдела РОВСа, который вёл пристальное наблюдение за «неблагонадёжными» эмигрантами, а также занимался подбором агентов для засылки в СССР, некоего генерал-майора Скоблина.

Уже при самой первой встрече с этим человеком у меня возникла к нему стойкая антипатия. Сперва я даже сам себе не мог ответить на вопрос, в чём источник этой неприязни. Казалось бы, Скоблин по своим внешним данным должен был бы воздействовать на окружающих самым благоприятным образом: это был ещё сравнительно молодой мужчина (к тому времени ему было едва ли за сорок), он был атлетически сложен, динамичен, умел привлекать к себе нужных ему людей, пользовался неизменным успехом у женщин. Совершенно безупречен был и его послужной список: ещё в 1917 году он вступил в 1-й ударный Корниловский отряд. Деникин назначил Скоблина командиром Корниловского полка, а у Врангеля он стал командиром Корниловской дивизии.

Я долго думал: чем же он так не нравился мне, хотя и пытался завоевать моё расположение, конечно же, главным образом потому, что знал о моих близких многолетних отношениях с Деникиным? И вдруг меня осенило: его то испуганные, то жестокие, то горделивые, но неизменно бегающие глаза — вот что вызвало у меня не только смутное беспокойство, но и понимание того, что на этого человека нельзя положиться! Хотя, видимо, многие и не придавали этому значения, как не придал и генерал Миллер. А зря...

Чтобы читателю представить Скоблина более обстоятельно, я вынужден хотя бы коротко рассказать о его личной жизни.

Случилось так, что осенью 1919 года в Одессе корниловцы, изгнав красных, слушали гастролировавшую там чрезвычайно популярную эстрадную певицу Надежду Васильевну Плевицкую. У неё было шикарное меццо-сопрано, и её хорошо знали в России как исполнительницу русских народных, главным образом городских песен. Многочисленные поклонники нарекли Плевицкую «курским соловьём», и, пожалуй, вполне заслуженно.