За Россию - до конца, стр. 27

Он умолк, как бы собираясь с мыслями и решая, говорить ли офицерам самое сокровенное. И наконец решился:

— Господа офицеры, я обещал быть с вами предельно откровенным и хочу до конца сдержать своё слово. Может быть, кому-то моё откровение придётся не по душе, что поделаешь? Правда — это мой незыблемый принцип. Так вот это откровение: если, господа, я подниму республиканский флаг — уйдёт половина добровольцев, если я подниму монархический — уйдёт другая половина. А надо спасать Россию! С кем же её тогда прикажете спасать? И уж если говорить о политическом лозунге, точнее, о девизе нашей армии, то вот он, господа: «Великая, единая, неделимая Россия!»

Оглушительные аплодисменты собравшихся были ему ответом.

— Ещё раз со всей твёрдостью заявляю: армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход — вера в своих руководителей. Кто верит нам — пойдёт с нами, кто не верит — тот может оставить армию — мы никого не неволим.

Несмотря на то что собрание офицеров в своём подавляющем большинстве поддержало Деникина, генерала не оставляли тяжёлые раздумья. «Ну хорошо, допустим, Белое движение одержит победу. А что дальше? Неизбежно перед страной встанет вопрос о форме правления. Легко говорить, что эта форма правления станет отражением воли народа после того, кейс он освободится от рабства. Но какой она будет, эта воля? Ведь народ всегда идёт за личностью, а какова будет эта личность? Задача со многими и многими неизвестными. И потому пока приходилось придерживаться тактики «непредрешенства» — тактики удобной, но непредсказуемой по своим последствиям.

А тут ещё и сложная международная обстановка, в которой Россия оказалась в положении обделённой всеми сироты».

Особенно возмущал Деникина Брест-Литовский договор. Условия этого договора, этого мира, который даже главный большевик Ленин назвал позорным и похабным, наносили смертельный удар и по патриотическим чувствам, и по национальному самолюбию. Довести некогда могучее государство до таких неслыханных унижений, поставить его в полном смысле слова на колени! Под омерзительным листом договора изобразить завитушки подписей — и Россия из великой страны в один миг превратилась в обстриженную со всех сторон карликовую территорию, которую и государством-то назвать стыдно! Россия потеряла всё, что приобрела ещё при Петре Великом! У неё отобрали Украину, Крым, Прибалтику, Грузию, Батум, Карс. Украину оккупировали немцы, чтобы создать там марионеточное правительство, которое бы ползало на коленях перед Берлином. Марионетка нашлась быстро: гетман Скоропадский, как это ни нелепо — бывший генерал российской армии.

От единой и неделимой России не осталось и следа, она превращалась в колонию, из которой можно было выкачивать все: хлеб, нефть, уголь, металл...

Деникину было предельно ясно, что в этой обстановке Россия превратилась в плацдарм, на котором в жестоком поединке схватились интересы Германии и союзных держав. И разве горстка добровольцев, сплотившихся ныне под его командованием, может хоть как-то повлиять на ход этих катастрофических для России событий? Увы! И всё же он сознавал, что иной силы, которая могла бы бороться за честь и национальные интересы России, сейчас не существует.

Неожиданно раздумья Деникина прервал неслышно вошедший адъютант:

— Ваше превосходительство, к вам полковник Донцов.

Деникину хотелось прилечь на диван и хотя бы полчаса отдохнуть, но он вынужден был сказать:

— Просите.

Донцов, несмотря на свою грузность, стремительно вошёл в кабинет, всем своим видом изображая молодцеватость и рьяную активность. Следом за ним вошёл молодой человек в простой поношенной одежде.

— Ваше превосходительство, позвольте представить вам перебежчика. Он называет себя поручиком Бекасовым и утверждает, что является сыном полковника Бекасова, воевавшего вместе с вами на русско-германском фронте. Чтобы не оставалось никаких сомнений, я, ваше превосходительство, осмелился побеспокоить вас...

Донцов не успел закончить фразы: Деникин порывисто встал из-за стола и, не отрывая глаз от пришельца, радостно воскликнул:

— Дима, да ты ли это?! Какими судьбами!..

Донцов смущённо переминался с ноги на ногу, мысленно ликуя: хорошо, что не поторопился поставить к стенке этого Бекасова! Вот что значит предусмотрительность!

— И вы проходите, садитесь, Виталий Исидорович, — пригласил Деникин. — У меня от вас секретов нет.

Из записок поручика Бекасова:

Я вновь убедился, какая у Антона Ивановича цепкая зрительная память! Он узнал меня сразу, едва только увидел. Горница, в которой располагался кабинет Деникина, была светлой, залитой солнцем, и чудилось, что генерал тоже излучает солнечный свет.

— Ваше превосходительство... — начал было я рапортовать, но он тут же остановил меня:

— Бог с тобой, Дима. Для тебя я не превосходительство, а, как тебе известно, Антон Иванович. Я искренне рад, что вижу тебя.

— Спасибо за ваши добрые слова. — Я хотел добавить «Антон Иванович», но всё же не решился. Как не решился сказать о том, что «оправдаю ваше доверие».

Деникин подошёл ко мне, крепко обнял за плечи — объятие его было поистине крестьянским:

— Как ты возмужал! Впрочем, чему удивляться, мы ведь давно не виделись. Садись, прошу тебя, чувствуй себя как дома. Поговорим, у меня выдалась свободная минута.

Я сел на табуретку у стола.

— Ну, рассказывай, как тебе удалось пробраться к нам. Ты из Москвы или из Петрограда?

Я коротко рассказал свою «легенду». Деникин смотрел на меня испытующе: он понимал, что революция перепутала все карты, и кто знает, кем она меня сделала?

— Каковы планы на ближайшее будущее? — спросил Антон Иванович. — Каковы твои цели? Прости за столь прямые вопросы, но сейчас по-другому нельзя.

Вот оно, самое трудное для меня, самое ненавистное: вместо правды — лгать, говорить с искренностью, в которую не веришь сам!

— Хочу воевать вместе с вами, других целей у меня нет, — ответил я и вдруг почувствовал, что краснею. Как ошибались чекисты, думая, что из меня может получиться настоящий агент: они совершенно упустили из виду, что я всегда краснел, когда пытался скрыть правду. Так было в детстве и в юности, так было и сейчас.

Хорошо ещё, что я сидел спиной к окну и прямые лучи солнца не падали на моё лицо, и потому, кажется, Антон Иванович ничего не заметил.

— Думаю, что ты выбрал правильный путь. — В голосе Деникина чувствовалось удовлетворение моим ответом. Кажется, даже лаконичность ответа произвела на него благоприятное впечатление, ибо он и сам не переносил многословия.

— Что же, будем считать, что нашего полку прибыли, — с прежним удовлетворением произнёс Деникин. — Нашей Добровольческой армии сейчас дорог каждый офицер, каждый солдат. А чтобы тебе было легче начинать новую службу, кратко обрисую обстановку, в которой мы формируем вооружённые силы Юга России. Прямо скажу, что мы — и Алексеев, и, царство ему небесное, Корнилов, да и я тоже — переоценили те возможности, которые, казалось бы, должна была предоставить нам область Войска Донского.

— Но почему? — удивился я, стремясь вызвать Деникина на откровенность.

— Видишь ли, Дима. — Кажется, ему понравилось, как я живо интересуюсь обстановкой. — Казаки испугались того, что приток офицерства на Дон может послужить своеобразным магнитом, притягивающим нашествие красных. Да и возвращение казачьих войск в родные края принесло с собой с фронта пагубные идеи большевизма. И как результат — в среде казачества тоже началось разложение. Разве можно было представить себе раньше, что казаки станут отрицать авторитет стариков, отрицать власть, бунтовать и даже начнут преследовать и выдавать офицеров? Советская власть затмила им разум. Казаки поверили лживым обещаниям о том, что им будет гарантирована неприкосновенность казачьих прав и уклада жизни. Трагедия распада проникла и в казачья семьи, где часто дети поднимаются против отцов, а отцы против детей!