Морская раковина. Рассказы, стр. 13
Корнелио Пьедраита сел у изголовья отца. Музыканты не вошли в дом, они направились на берег реки и уселись над крутым обрывом, безмолвные, рядом со своими безмолвными инструментами.
Через некоторое время, словно сговорившись, они обернулись и посмотрели на большой барабан, который Корнелио Пьедраита оставил у входа.
Каждый из них мысленно задавал один и тот же вопрос:
— Кто же будет на нем играть?
И они не находили ответа.
Потянулись долгие томительные минуты; прошло около часа. С неба опускались сумерки, над почерневшей землей, над почерневшей водой сгущались тени…
С больным, кроме ньи Хуаниты, были теперь три ее дочери: три молодые индианки со строгими лицами и красноватым, словно древесина мангле, оттенком кожи… Мужчины разглядывали их, и печаль не помешала Эстебану Пачеко принять решение написать любовное письмо всем трем сразу; а Северо Марискаль думал, что они были бы благодатной почвой для процветания новых Марискалей…
Но девушки даже не поздоровались с ними.
Они спустились вниз, чтобы не оставлять мать одну и помочь больному умереть, как положено.
Теперь были слышны их голоса, читавшие молитву…
Они просили:
— О блаженный святой Мигель, повелитель небесного воинства, молись за него! Святой ангел, блаженный святой Хосе, заступник всех умирающих; молитесь за него!
Потом они начали читать отходную. Читала мать, дочери вторили ей…
— Святой Авель… Хор праведников… Святой Абрагам… Святые патриархи и пророки… Святой Сильвестр… Святые мученики… Святой Августин… Святые отцы и наставники… Святой Бенито… Святые монахи и отшельники… Святой Хуан… Святая Мария Магдалина… Святые девственницы и вдовы…
— Молитесь за него!.. Молитесь за него!.. Молитесь за него!..
Потом они вручали его душу господу богу:
— Выйди из него во имя ангелов и архангелов, во имя престола и высшей власти, во имя сил небесных, во имя херувимов и серафимов!..
Это была последняя молитва. Голоса умолкли.
Музыкантам стало страшно.
На пороге появилась нья Хуанита.
— Отошел! — сказала она.
Корнелио Пьедраита, сразу ставший беспомощным и маленьким, держался за ее юбку и плакал навзрыд…
— Папа!.. Папа!..
Все было кончено. Друзья умершего молчали.
И вновь потянулись томительные минуты. Казалось, что люди потеряли представление о времени.
И вдруг произошло то, чего никто не ждал. Кто-то из музыкантов — потом сказали, что это был Аланкай, — поднял свой инструмент. И он издал горестный, жалобный звук.
Остальные инстинктивно ответили…
Потекли тоскующие стоны рожка, тромбона, баса, трубы…
И через несколько минут уже звучала грустная, плачущая мелодия, мелодия санхуана… В нее вплетались отрывки похоронного марша, под который хоронили богатых, печальные народные напевы…
Люди оплакивали умершего друга, оплакивали его уход. Они плакали искренне и горько, с грубым простодушием, плакали голосом траурной музыки…
Но чего-то недоставало в волнующих звуках: гармония была неполной без аккомпанемента большого барабана, без звона тарелок.
Гармония была неполной…
И вдруг музыканты почувствовали, что барабан и тарелки присоединились к оркестру.
Все переглянулись.
Кто посмел нарушить молчание одетых в траур инструментов?!
«Бум!..»
Корнелио Пьедраита ритмично ударял деревянной палочкой по упругой коже барабана…
«Бум!..»
Наверху Ромуальдо Пита Сантос, не обращая внимания на покойника, занимался приготовлением пищи.
Он говорил пеону:
— Выбери-ка, Пинтадо, курочек пожирнее. Надо сварить бульон. Это самое лучшее кушанье в подобных случаях… Потом купи кофе у Лопеса… Да, и рома! Глоточек рома никогда не помешает.
Услышав музыку, доносившуюся с берега, он воскликнул:
— Эти парни переняли обычай горцев… Ну что ж… Пусть будет музыка… Но танцев я не допущу… Когда танцуют в присутствии покойника, это позор для дома…
Он обратился к женщине, раздувавшей большим веером огонь в очаге:
— Правда ведь, кума Инасита? Вы ведь хорошо разбираетесь в таких вещах.
Она с готовностью ответила:
— Совершенно верно, дон Пита.
…Внизу, у двери в столовую, женщины бормотали молитвы.
Музыка прекратилась.
Словно завершающий аккорд, прозвучал крик совы из гнезда под навесом крыши.
Услышав птицу, старый Мендоса сказал:
— У-у, проклятые! Это они накликали беду на моего кума Пьедраиту…
А совы все продолжали заунывно кричать и кружиться над домом. Он взглянул на них и добавил:
— Ишь кружатся… Я уж вижу, что им мало одного… Креститесь, друзья, чтобы беда не поразила кого-нибудь из нас… Будь они прокляты!
Все помрачнели, даже Насарио Монкада Вера, и осенили себя крестным знамением…
Запах какао
К посетителю поспешила официантка, приветливая донельзя, — в руках щеточка.
— Слишком горячо для вас?
Посетитель буркнул обозленно:
— Горячо? Я вот сам сижу как на угольях.
И процедил сквозь зубы целый набор бранных слов.
— Такую пакость называют какао! А? Нельзя в рот взять.
Официантка смотрела на него молча, с опаской. Из-за буфетной стойки за ними наблюдала хозяйка.
— Ведь вокруг, куда ни глянь, — какао. Рощи-то совсем рядом, три часа — и там…
Последние слова звучали уже грустно, почти ласково…
Посетитель метнул быстрый взгляд на девушку.
А потом, сам не зная для чего, сказал ей:
— Я-то не здешний, понимаешь, не из Гуаякиля… Мы живем там, где настоящее какао… где рощи…
Помедлив, доверительно добавил:
— Сына больного привез сюда, понимаешь? Змея его укусила… Сегодня поместили в детскую больницу. Но ему не выжить. Я уж знаю… Видно, бог так захотел.
Девушка стояла тихо-тихо. Только перебирала складки передника.
Ей очень хотелось сказать: «Я и сама оттуда. Сама из тех краев…»
Ей бы тогда не сдержать улыбки. Но она промолчала. Она только подумала об этом. Подумала мельком. И все теребила беспокойными пальцами кружевные оборки передника.
В тишине раздался окрик хозяйки:
— Эй, Мария! Обслужи сеньора. Он заждался в кабинете.
Девушка знала: это ложь. Просто хозяйка велит поторапливаться. Не было ни кабинета, ни сеньора. Но было ничего, кроме этих четырех стен да четырех столиков под тусклым светом керосиновой лампы. И еще, за буфетной стойкой спали две женщины, притулившись друг к другу. Вот и все, что было.
Посетитель встал, собираясь уходить.
— Сколько с меня?
Служанка подошла к нему совсем близко. Так, что хозяйке не были видны ее беспокойные, непослушные руки.
— Да сколько же с меня?
— Нисколько… Ничего не надо.
— Как?
— Ничего не надо… совсем ничего… Вам ведь не понравилось какао!..
Девушка улыбнулась жалостно, и глаза ее, искательные, робкие, стали похожи на глаза побитой собачонки.
— Ничего… — молящим шепотом повторила она.
— Ну ладно… — охотно согласился посетитель.
И ушел.
Официантка направилась к буфетной стойке.
— Что-нибудь перепало? — спросила хозяйка.
— Нет… только два реала, как полагается.
Она извлекла из кармана передника две монетки и положила их на оцинкованную стойку.
— Вот.
Хозяйка разохалась:
— Ну что за жизнь пошла… Всех жадность одолела… Что за жизнь…
Девушка уже не слышала брюзжащего голоса хозяйки.
Она торопилась к новому посетителю. Торопилась по привычке, но была как во сне, как в тумане. Перед глазами стоял родной дом, маленькие деревца какао, которые тянулись нескончаемыми рядами. И ее растревоженное сердце переполняла жаркая молитва к богу: пусть он не даст умереть сыну того человека, который только что повстречался ей в кабачке.
Облава
