Мой брат Михаэль, стр. 20

— Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?

— Совершенно не умеешь себя вести! Мне — двадцать пять.

— Такая старая? Но вы не выглядите настолько, — сказал он великодушно. — Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.

Я засмеялась:

— Я все-таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.

Мы давно вышли из-под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это — склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.

Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось. Тогда то место было просто долиной у скал, а теперь — заваленная расщелина.

Старик посмотрел на меня из-под великолепных белых бровей и задал Саймону вопрос.

Тот перевел:

— Вы устали?

— Нет, спасибо.

Саймон улыбнулся:

— Не истощайте себя, поддерживая честь британских женщин, ладно?

— Да я не устала, просто перегрелась.

Рядом со мной сверкнули шокирующе розовые носки, Нико приземлился грациозно, как козленок.

Он вытащил из большого кармана бутылку и отвернул крышку:

— Попейте, мисс.

Вода пахла здоровым молодым ослом, но зато была прохладной и относительно чистой.

— Спасибо, это было прекрасно, — сказала я, опустошив бутылку.

— Греческие крестьянки, — сказал юный злодей, — могут часами идти по пересеченной местности без воды и питья.

— И верблюды, — ответила я.

Около двенадцати мы повернули и оказались в пустыне из камней, сухой почвы и пыли. Воздух дрожал от жары, и камни пульсировали. Если бы не холодный ветерок, который всегда дует на этой высоте, это было бы непереносимо. Когда мы прошли две трети пути и почти перестали подниматься вверх, я обрела второе дыхание и шла достаточно легко. Честь британских женщин была спасена.

— Греческие крестьянки, — сказал Нико, — носили здесь огромные грузы из дерева, винограда и вещей. Регулярно.

— Если ты скажешь еще хоть слово о греческих крестьянках, — сказала я, — я заору, лягу на землю и откажусь делать еще хоть шаг. Кроме того, ты врешь.

Он хихикнул:

— Это неправда. Я думаю, вы — замечательная.

— Спасибо, Нико.

— И очень красивая. Хотите яблоко?

И он выловил его из кармана и дал мне, как Парис Афродите. Взгляд, полный молчаливого восхищения явно был им опробован и не раз сработал. Я засмеялась, взяла яблоко и поблагодарила мальчика. А потом ни он, ни Стефанос не разрешали мне есть его не почистив, Нико хотел сделать это для меня, а у Стефаноса был нож. Как натуральные греки, они начали бурно дискутировать по этому поводу, а за это время Саймон привел в порядок фрукт и отдал мне.

— Самой красивой, — сказал он.

— Совершенно не с кем соперничать. Но все равно спасибо.

Скоро мы достигли своего предназначения.

11

Эта расщелина была не слишком высоко. Арахова взлетела над уровнем моря на три тысячи футов, а мы поднялись еще футов на восемьсот-девятьсот и все еще пребывали у подножия Парнаса, но имели все основания чувствовать себя на миллионы миль отовсюду. Ни одного живого существа, кроме ящериц и стервятников, которые кружили и кружили высоко в воздухе. Наверху крутого многомильного хребта стояли низкие утесы, как грива вдоль лошадиной шеи. Издалека они казались монолитом, но вблизи было видно, что они расколоты и порваны на лохмотья заливов и полуостровов, в которых полсотни потоков безудержно неслись вниз. Здесь и там виднелись следы более скоропреходящих, но и могучих сил. Землетрясения вырвали огромные ломти известняковых утесов, отбросили их, так что на сотни футов зубчатые скалы сложились в непрочную, а иногда опасную осыпь.

Когда мы подошли к краю, Стефанос повернул в короткий крутой проход, который вывел нас на самый гребень. У обрыва он показал вниз: «Вот это место». Человеку пришлось бы многие годы долбить скалу, чтобы создать такое убежище. Земля исторгла из себя почти круглый кусок, образовав что-то вроде кратера примерно семидесяти футов в диаметре. Мы стояли с северной его стороны, всю остальную окружность засыпали острые обломки скал. Центр кратера был ровным, все вокруг покрылось красной пылью и ощерилось острыми камнями. Весной здесь, должно быть, красиво — обломки растений и кустов, когда есть вода, наверное, цветут. Внизу зеленел можжевельник, прямо у моих ног из скалы торчали два густых куста с чем-то вроде желудей. Их чашечки колючи, как морские ежи.

К единственному выходу — пролому в скале с западной стороны — гладкое дно кратера поднималось скалистой волной, похоже, там когда-то была тропа. Стефанос увидел, куда я смотрю, и сказал:

— Он шел по этому пути.

Он, конечно, говорил по-гречески, но Саймон мне переводил часть сразу, а часть потом, так что я буду рассказывать так, будто все понимала.

Солнце светило в спину, я вдруг почувствовала, что очень устала.

Старик продолжал, медленно вспоминая:

— Я вышел на скалу как раз здесь, но все выглядело по-другому. Прямо тут стояла скала, похожая на кошачий зуб, она разрушилась, но тогда даже афинянин не мог бы ее проглядеть. И не было такой ложбины с крепостными стенами и воротами. Только скала, а ниже, на чистой каменной площадке — несколько валунов. Там я увидел Михаэля и Ангелоса. Это место не засыпано, я отметил его, — он показал на пирамидку из камней, — я поставил ее потом, когда землетрясение передвинуло скалы, и место стало невозможно узнать. Спустимся? Скажешь леди быть осторожной? Тропинка очень крутая и годится только для коз, но это — самый короткий путь.

Солнце стояло очень высоко и освещало почти все дно кратера, но в конце тропы выступ создал уголок голубой тени. Я остановилась и села. Стефанос с Саймоном пошли дальше. Нико устроился рядом со мной и молча стал рисовать что-то в пыли, глядя на мужчин. Стефанос подвел Саймона к пирамидке и быстро заговорил, жестикулируя. Потом он присоединился к нам. Нико вытащил сигареты, и мы закурили, а Саймон стоял в центре. Но он не смотрел на место смерти своего брата. Его холодный оценивающий взгляд скользил по скалам, по их изгибам, выступам и впадинам, остановился на пещере, которая зияла из отпавшего куска горы.

Сигарета, мягкая и рыхлая, отдавала чем-то козлиным. Почему-то все, что исходило от красивого Нико, заставляло вспомнить о низших животных. Мы почти докурили, когда Саймон подошел к нам:

— Как насчет полдника?

Напряжение спало, мы болтали, как на обычном пикнике.

Усталость быстро растворяли отдых в приятной тени и великолепная пища: рогалики, большие куски барашка, сочные толстые ломти сыра, оливки, яйца вкрутую, пирог со свежими вишнями и виноград.

Саймон продолжал оглядываться. Стефанос рассказывал, как землетрясение в сорок шестом году разламывало скалы, а потом лед и снег доводили до конца начатое им дело. Тогда образовалось примерно пять очень похожих друг на друга расщелин, все полностью изменилось. Когда-то скала Кошачий зуб говорила и Стефаносу, и Михаэлю, что здесь есть пещера, где можно пересидеть тяжелые времена. На скалу и ориентировался Стефанос, когда в тот день нес Михаэлю еду.

Глаза Саймона опять вернулись к пещере, сощурились, как от яркого света, но лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Эта пещера? Она, наверное, была глубокой, пока не обрушилась?