Плоть, стр. 45

Постепенно я начал думать о рефератах как о скопище тел — потрепанных, сильных, неуклюжих, стройных, — домогавшихся моего внимания. Я же вставлял ручку: щупал, гладил, правил. Стена кабинета равнодушно взирала на мои действия. На той стороне ничего не происходило. В десять часов я прервался, чтобы взять из холодильника кусочек сыра. Почему обед был так плох? В одиннадцать я, шатаясь, выбрался из-за стола, принял ванну и прокрался в постель. Крысы Стенли переживают неприятности не в пример легче. Сьюзен лежала лицом к стене и спала в островке темноты. Я прижался к ней и подсунул плечо ей под голову. Что-то было не так, но я не сразу сообразил, в чем дело. Через минуту я понял, что голова Сьюзен не давит мне на плечо. Она мне не доверяла. Не доверяла мне свой вес.

— Сьюзен.

Нет ответа. Я вспомнил о холодном обеде.

— Сьюзен, в чем дело?

— Ни в чем.

Я вздохнул.

— Ну же, говори.

— Я не хочу говорить об этом сейчас. — Она откатилась подальше от меня.

— Не хочешь говорить сейчас о чем?

— О твоем романе с Мэриэн.

— Что? — Я включил ночник. — О романе с Мэриэн? Кто тебе это сказал?

— Один человек в убежище для животных. Не важно кто.

— Сказал, что у меня роман с Мэриэн? — Кажется, у меня началась эхолалия.

— Да. Это правда?

— Сьюзен, ты сошла с ума?

— Пожалуйста, ответь на вопрос.

В тусклом свете ночника я заметил, что она дрожит.

— Нет, у меня нет и никогда не было романа с Мэриэн Хардвик.

— А что ты делал днем у нее дома?

Вот оно что. Эрик сказал об этом кому-то, этот кто-то еще кому-то, и моя частная жизнь закончилась в собачьей клетке. Великолепно. Чудесно.

— Послушай, — заговорил я и рассказал ей, как было дело, опустив некоторые детали, касающиеся Макса. Это был не совсем ночной разговор по душам. — Вот так. Можешь позвонить Мэриэн, если не веришь мне.

— Хорошо, пусть так, но ты иногда просто куда-то исчезаешь. В прошлую субботу…

— В прошлую субботу я навещал Черил. Помнишь ее? Думаю, тебе будет приятно узнать, что ее челюсть быстро заживает. Я не стал тебе об этом рассказывать, так как думал, что ты расстроишься.

— О!

— Сьюзен, я не любитель подобных развлечений и не бабник.

Говоря это, я вдруг осознал, что это действительно так. И не то чтобы мне не хватало воображения, скорее, мне не хватало духа. Понимание было досадным, но Сьюзен хотела услышать именно это. По крайней мере, я был в этом уверен. Через мгновение она прижалась ко мне и, помолчав, сказала:

— Иногда я чувствую, что тебя нет здесь.

— Но я провожу дома массу времени.

— Я имею в виду не это.

— Я постараюсь быть более отзывчивым.

Она вздохнула. Наверное, мне надо было сказать «более страстным». Я приник головой к ее груди, все еще досадуя на свою несклонность к романам. Эта досада невыносимо свербела где-то в затылке. Я целовал груди Сьюзен, тыкался носом в ее шею. Постепенно она начала делать то, что я хотел, но о чем не хотел просить. Она крепко обняла меня и, тихо дыша в ухо, принялась гладить мне волосы своими длинными белыми пальчиками.

— Но какой в этом смысл, если все это чистая гипотеза? И какое, скажите на милость, отношение ваши вывернутые запястья имеют к ее расщелине?

— Это игра ума. Она заставляет осознать приоритеты, понятно?

Мы с Максом сидели за учебными столами на стульях, спинки которых формой абсолютно не соответствовали человеческому позвоночнику. Такие стулья заставляют человека чувствовать себя пуританином: прямым, честным и испытывающим неудобство. Но в данном случае это не имело значения, так как мы оба подались вперед, не обращая внимания на толпу, собиравшуюся послушать лонгестовскую лекцию. Мы тоже явились сюда для этого, свободные от всяких обязанностей по отношению к нашему старому доброму факультету свободных искусств. Преподаватели должны были показывать студентам пример, посещая открытые лекции, хотя, конечно, куда приятнее было бы остаться дома. Сьюзен сидела дома и смотрела телевизор. Макс сказал, что Холли сегодня вечером работает.

— Но предположим, что сделка неравная? Что, например, вы делали раньше — кажется, зажимали пальцы дверью? Или с хрустом ломали их, как ирландцы в своих тайных обществах?

— Правильно.

В университете регулярно устраивались открытые лекции — об изменении роли золота в эпоху Возрождения, о взаимоотношении христианства и культуры, о роли физики в современном мире, вообще о том, что тот или иной именитый пандит [9] захочет поведать с кафедры. В этом году мы пригласили профессора английского языка из Гарварда, даму, известную своими работами по драме Возрождения. Сегодня она решила поговорить о зверстве в Шекспировской «Буре».

— Но разве это не зависит от предпочтений женщины?

— Конечно, но я же это знаю и всегда могу представить себе остальное. — Макс сделал очередную запись в блокноте.

В таких лекциях в принципе нет ничего необычного. Их читают во всех университетах. Но только в университете штата Миссисипи их так топорно называют: лонгестовские лекции [10] названы в честь профессора классической филологии Кристофера Лонгеста. Альтернативой в прошлом весеннем семестре были лекции (храни меня Бог!) Сэвиджа [11] в память недавно усопшего профессора английского языка. Эти ляпсусы преподносились публике без малейшего юмора, что превращало «Оле Мисс» в минное поле потенциальной издевательской иронии.

— Отлично, я понял идею, но почему с сексом обязательно должно быть связано некое физическое насилие, даже травма?

— Но разве не в этом заключается вся суть секса?

Я пришел на лекцию, потому что она касалась моей специальности — английской литературы, а Макс пришел из любопытства. Явились многие наши коллеги. Была здесь и Джина, она внимательно смотрела на кафедру, но в глазах ее читалось: «На самом деле я думаю о Фолкнере». Грег сказал, что недавно она напала на новый след, на старого фармацевта, снабжавшего Фолкнера наркотиками. Рядом сидел Стенли, часто поглядывавший на часы явно не из научного любопытства. Кэи сидели в первом ряду (недавно я слышал, что они используют студентов-выпускников Мэри в качестве сиделок). Джон Финли (увиденное вызвало у меня легкое потрясение) сидел впереди рядом с приникшей к его плечу опасной дамой-правоведом. Ее длинные темно-рыжие волосы, позаимствовавшие цвет из модного флакона, вплетались в свитер Джона, оставляя на нем компрометирующие следы. Даже Уэстоны были здесь — Роберт заслонял сцену по крайней мере трем слушателям, а Лора в награду развлекала их своими серьгами в виде рыбьей чешуи. Только после лекции я заметил Мэриэн, она сидела в трех рядах позади нас. Я от души понадеялся, что она не слышала ни меня, ни Макса.

— Вы когда-нибудь слышали о сексе по взаимному согласию?

— В этом нет никакого удовольствия. Где, спрашиваю я вас, чувство опасности?

— К чему вообще весь этот риск? Что случилось с добрым чистым сексом?

— Если секс не грязен, он не возбуждает. — Макс произнес эту фразу негромко, но с чувством.

Я уловил его точку зрения, но не был уверен, что соглашусь с ней.

Вся эта дискуссия началась, когда мы вместе отправились в аудиторию. На верхней губе у меня красовался пластырь — я здорово порезался, бреясь опасной бритвой.

Макс, никогда не отличавшийся тактичностью, спросил, не свела ли Сьюзен ножки слишком рано. Он хотел пошутить, но, не выдержав, разразился одним из своих патентованных монологов. Когда он был подростком с потеющими от вожделения ладонями, то любил меняться. Он говорил об этом, когда мы вошли в Фэрли-Холл, поднялись по ступеням и заняли два свободных места. Он продолжал свой рассказ до тех пор, пока я не начал вставлять междометия, а председательствующий не представил лектора. Но я постараюсь по мере сил реконструировать этот монолог.