Нераспустившийся цветок (ЛП), стр. 68
***
Я получила четыре сообщения от Оли сегодня:
Как все проходит, всезнайка?
Что на тебе надето? Надеюсь, что-то сексуальное. Можешь соврать, если это не так.
Избегай памятника Джону Гарварду.
Думаю, нам следует заняться сексом между стеллажами с книгами, когда я вернусь домой.
Ладно, наверное, еще одна традиция или обряд посвящения, кроме порчи Джона Гарварда, это секс между рядами полок в Библиотеке Гарварда. Да, я не представляю себе, как мисс Идеальная Посещаемость/Президент Студенческого Совета присоединится к этой элитной группе студентов. Но теперь я задаюсь вопросом, принадлежит ли Оливер к этой группе.
Я: Почти дома, соскучилась по Розенбергу… и по тебе, конечно же. Нет сексу между стеллажами. Может, пописаю на Джона Гарварда. Разве хоть один человек действительно достоин, чтобы быть идеализированным до такой степени, что ему воздвигают памятник?
Оливер: Даже не буду упоминать, что ты скучаешь по собачонке больше, чем по мне. Я заставлю тебя передумать насчет секса между стеллажами. И, если ты собираешься помочиться на Джона, возьми собачонку с собой. Он тебе покажет, как это делается. Кстати, как твоему адвокату, мне не следует смотреть сквозь пальцы на такое поведение.
Я: Моему АДВОКАТУ? Пребывание в Портленде уже помогло тебе. Мне следует начистить твои туфли и выгладить рубашки к твоему возвращению? Нет необходимости брать с собой Розенберга. Я и сама справлюсь. Твердое НЕТ сексу между стеллажами, я не передумаю.
Оливер: Без комментариев. Справишься сама? Между стеллажами будет что-то твердое для тебя, когда я вернусь домой, но это не НЕТ.
Я: Дома.
Оливер:…
Не уверена, что означает это многоточие. Я отпираю дверь и только начинаю звать Розенберга, когда дыхание спирает в легких, и слова замирают на губах. Весь нижний этаж заполнен букетами белых и темно-красных роз. И еще до того, как мне удается пошевелиться, я слышу щелчок камеры.
— Алекс! — она усмехается и делает еще фотографии. — Ты…
— Нет-нет… Я просто ловлю момент. Это все Оливер.
Положив сумку, я вытягиваю одну розу из вазы и нюхаю ее.
Щелк. Щелк. Щелк.
— Как ты сюда вошла?
— У меня есть ключ, который я храню под цветком у входа вместе с нашим. Это Оливер предложил. Я понимаю, зачем мне нужен ключ, но это предложение хранить его под нашим цветком довольно странное.
Я усмехаюсь. Алекс еще не слышала эту историю.
Мой телефон вибрирует. Это Оливер и он прислал мне фотографию в сообщении.
Оливер: Новая заставка для моего телефона.
На фотографии я нюхаю розу. Та, что Алекс только что сделала.
— Ты отсылаешь фотографии Оливеру?
Она еще несколько раз щелкает меня.
— Да, это именно то, для чего меня наняли.
Я: Зачем ты нанял Алекс фотографировать каждое мое движение?
Оливер: Тоска по твоим прикосновениям практически невыносима. Тоска по всему остальному тоже убила бы меня. Люблю тебя.
Я: Плачу… люблю тебя больше!
Оливер: Хорошая попытка, но это невозможно. Позвони мне позже, когда будешь одна.
Я: Лааадно?!
— Как прошли занятия? Есть симпатичные парни? — Алекс падает на диван и накручивает на палец прядь волос.
— Последнее, что я слышала, ты — помолвлена, а я… — я показываю на окружающие нас розы, являющиеся проявлением смущающей романтики.
— Я не спрашиваю, назначила ли ты свидание с ними на выходные, я спросила, есть ли симпатичные парни в твоих группах. Знаешь… есть вероятность того, что лекция станет скучной, тогда ты сможешь раздеть горячего парня, сидящего перед тобой, глазами и грязными мыслями.
Я бросаю в нее розу, которую ранее вытащила из вазы.
— Для начала, передо мной никто не сидит. Я вынуждена сидеть в первом ряду, чтобы записать все на диктофон. И ты видела Оли, он… — я вздыхаю, — … идеальный.
— Мне нравится, что твое определение идеального — это парень, который намного старше тебя с запутанным прошлым и женой в психушке.
— Я сочувствую ей, — я сажусь на пол рядом с Алекс, скрестив ноги. — Это делает меня сумасшедшей?
— Ты сочувствуешь ей из-за того, что она сделала или из-за того, где находится?
— И из-за того и из-за другого. Это не ее выбор потерять разум. Ты можешь себе представить, как это не иметь возможности контролировать свои мысли или различить реальность и иллюзию? Она больна, действительно больна, и…
— Оливер оставил ее?
Я киваю.
— Проблема в том, что даже если я не могу себе представить это, я понимаю, почему она сделала так. Я также понимаю, почему Оливер так ее презирает, но это заставляет меня задуматься, где пары пересекают эту черту. Я имею в виду… когда вы с Шоном будете жениться, будете ли клясться в любви друг другу «в болезни и здравии»?
— Нет, абсолютно нет. Наши клятвы будут больше похожи на прочтение гипотетического брачного договора. «Обещаю любить тебя во времена острой, не устойчивой к антибиотикам болезни и здравии, пока ты не попытаешься превратиться в мужика с пивным пузом и сиськами». Его клятвы будут похожими, но вместо пивного пуза и сисек будут обвисшие сиськи и крылья на руках.
— Что означает, что ты тоже влюблена в испорченного мужчину, который неистово любит тебя?
— В основном — да.
Глава 27
Безумие
Оливер
Я никогда не представлял себе возвращение в Портленд. Но и никогда не представлял, что вернусь в Бостон. Когда мы с Кэролайн переехали сюда, я влюбился во все здесь: людей, живописный вид, горы, и в то, что поездка к побережью Тихого океана занимала менее двух часов. У нас был великолепный дом, у меня была многообещающая работа, и мы готовились стать семьей — начать наше будущее.
Теперь вид уже не такой захватывающий, и я думаю, что теперь предпочитаю бостонскую гавань тихоокеанским прибрежным пляжам. Город ощущается слишком перенаселенным, я не узнаю людей. С тех пор, как я встретил Вивьен, все, что находится за пределами ее ослепительной ауры, кажется скучным и тусклым.
Сегодня я ходил повидаться с Кэролайн. Психиатрические лечебницы должны быть олицетворением скуки. Если пациент попадает сюда, не будучи по-настоящему сумасшедшим, то он вскоре им станет. Здесь царит абсолютная тишина, за исключением случайных взрывов, с которыми справляются умелые руки со шприцом, наполненным волшебным спи-пока-не-будешь-готов-выбросить-это-дерьмо-из-головы ядом. Любая деятельность планируется с тщательностью военного режима. Есть очень короткий промежуток времени для посещений, особенно для Кэролайн, и сегодня не было никаких прорывов, по крайней мере, пока я там был. Она была накачена успокоительным, то засыпая, то просыпаясь, первые полчаса. Затем они принесли ее обед с пластиковыми приборами — это обычное явление для пациентов со склонностью к суицидам. Она не ела и не говорила — ни слова. Я пришел, чтобы показать, что приехал, но, кажется, мое присутствие не вдохновило ее. Я ушел, чувствуя злость и сожаление о том, что приехал сюда, а прошел только один день.
Час спустя, позвонила медсестра и сказала, что Кэролайн съела весь обед после моего ухода, после того как медсестра сказала, что я приду завтра только если она поест. По-видимому, она не ела три дня, поэтому теперь я святой чудотворец. Чертовски невероятно. Делай что хочешь, ешь, постепенно отходи от медикаментов, признай, что ты испорчена и встреться лицом к лицу с последствиями. Затем прими, что между нами все кончено и позволь мне убраться от тебя к чертям.
Злость, которая сидит во мне, зверская. На некоторое время я подумал, что она утихает, но увидев ее сегодня, я осознал, что это всего лишь время и расстояние заглушали мои болезненные эмоции. Я не узнал ее, и не потому, что она выглядела ужасно из-за лекарств, недостатка солнца и того, что вырвала себе половину волос. Это из-за ее глаз. В них не было жизни. Будто ее тело — это сосуд, в котором бьется сердце, но его покинула душа. Я думаю, что так и бывает, когда ты кого-то лишаешь жизни. Может, так происходит перед тем, как ты лишаешь их жизни. Все хорошее в тебе покидает тебя, а потом не остается ничего, кроме человеческой машины, которая действует безэмоционально. В лучшем случае ее достаточно реабилитируют, чтобы она не хотела убить себя или кого-то еще, но я не верю, что она когда-нибудь сможет любить или испытывать настоящие чувства по отношению к другому человеку.