Рожденный героем, стр. 25

Даже в эти праздничные дни новость об убийстве в Старом Городе оказалась неотразимо притягательна для населения столицы. В следующие несколько дней эта история пересказывалась и дополнялась. Так что к концу недели я уже слышал о целом сонме Черной секты, погибшем при попытке вызвать из Хаоса самого Фальчара, которому, видимо, не понравилась подобная дерзость. Образ смерти Лысого Уго и его семьи также варьировался от "превратились в иссохшие скелеты" до "в телах не осталось ни единой косточки, но они еще были живы и умоляли их прикончить".

Очень скоро происшествие окуталось такой завесой выдумок, что превратилось в настоящую легенду. Если бы не рассказ Трионы, в который так хорошо вписывался колдун бхарашади, я бы вообще отказался в него верить. Кит, узнавший об этом деле из своих источников, сказал мне не много, но достаточно, чтобы поддержать самые дикие мои предположения.

Хотя это происшествие, казалось, подтверждает мой сон, я не изменил своего решения молчать о нем. Кит со своими людьми проследил преследуемого до стен города и сейчас, по-видимому, искал признаки его присутствия в столице. Отвлекать его было ни к чему. Кит не хуже меня знал, что это создание владеет магией, и если существовали факты, связывающие его со смертью Лысого Уго, Киту они были известны. Все, что я мог ему предложить, это страшный сон, склеенный из обрывков детских сказок.

Без сомнения, маршал уже принял меры на случай наихудшего варианта – а именно, на случай, если окажется, что в столицу с неизвестной нам целью явился ха'демон-колдун. Правда, как я ни искал, я не видел никаких признаков тайной тревоги. Но ведь я был новичком в столице и не мог судить, предпринимается ли что-нибудь сверх обычных мер предосторожности.

Праздничный сезон в столице проходил дольше и несколько напряженнее, чем в моей родной деревне. Нам приходилось только придумать подарки для друзей и родственников к одному только кануну Медвежьего дня, а здесь вечеринки составляли такую же непременную принадлежность зимы, как снег и лед. По мере того, как дни укорачивались и приближалась самая длинная ночь в году, лихорадочная атмосфера праздника все больше затягивала и меня.

В тот же день, когда мы с Марией выходили в город, Джеймс отвел меня к портному. Он обмерил меня во всех направлениях и засыпал образцами тканей со всех концов Империи. Поскольку в приглашении на императорский бал предписывались белые с серебром костюмы, дополнявшиеся другими цветами по усмотрению каждого гостя, для создания подобающего образа становились чрезвычайно важны качество ткани и покрой одежды.

На мое предложение выбрать что-нибудь потеплее портной ответил презрительным фырканьем:

– Как-никак, милорд, во дворце найдутся камины.

Мы остановились на рубахе из серебристого атласа, со стеганым суконным жилетом и суконными штанами, заправлявшимися в сапоги. В качестве моего собственного цвета он предложил выбрать зеленые ленточки в тон глаз, пустив их вдоль рукавов и штанин.

Я согласился на зеленый цвет, но попросил вместо ленточек нашить бахрому по бокам жилета и на спине, на уровне лопаток. В Быстринах, где ни у кого не хватало времени и денег на шитье особой праздничной одежды, мы всегда именно так украшаем костюмы для праздника.

Портной пробормотал нечто невнятное, я расслышал только слово «причудливо». Джеймс заплатил ему за работу золотом, и он взял его без тени смущения. Потом меня повели к сапожнику за сапогами из белой кожи. Я заметил, что мои старые коричневые сапоги еще целехоньки, но Джеймс сразу же положил конец спору, указав, что их цвет не годится для бала.

Остаток недели слился для меня в одно пестрое пятно. Каждый вечер я вместе с бабушкой и Марией отправлялся на прием. Мне и не снилось, что на свете может быть такое множество людей, с которыми я познакомился за эти дни. Меня неизменно представляли молодым девушкам: дочерям, племянницам или сестрам. Я бы предпочел проводить время с Марией, но она на этих приемах держалась особняком.

Вечера помогли мне еще глубже прочувствовать величие Империи. И сам Геракополис был куда больше и величественнее всех виденных мною прежде городов, но в посещаемых нами домах это ощущалось особенно ясно. По сравнению с бабушкиным домом они выглядели дворцами. Цориты, казавшиеся мне экзотическим кушаньем, здесь были привычны, как куриные яйца. Я ел плоды, о существовании которых и не подозревал, пил вина всех цветов и букетов, пробовал такие блюда, которые сроду не взял бы в рот, если бы не настойчивые уговоры хозяев.

Почти на всех вечерах я встречал и Ксою, взвалившую на себя обязанность познакомить меня с особенностями столичной жизни. Она знала, где выращивают и откуда привозят самые редкостные деликатесы, и засыпала меня сведениями из жизни хозяев, весьма походившими на сплетни, хоть и были получены, как я догадывался, посредством ясновидения.

– Я все хочу поблагодарить тебя за твою идею с песенками, Лок, – она смотрела на меня поверх кубка с голубым вином, цветом чуть темнее ее глаз. – Она мне очень помогла.

Я улыбнулся:

– Теперь видения появляются только по вызову?

– Не совсем, – она опустила взгляд. – Кажется, отсеивается все незначительное. Зато те, что приходят, оказываются сильнее и ярче.

– Это хорошо или плохо?

– Сама не знаю, – она снова подняла на меня глаза, и я увидел в них страх. – У меня было видение про нас с тобой, – она коснулась рукой моей груди. – Нет, не про любовь, по крайней мере мне так кажется, но очень яркое. И мы были как-то связаны с другим созданием…

Я вздрогнул и произнес ровным голосом:

– Что за создание?

– Нечто темное и злое, – она понизила голос. – Ты слышал про ту резню? Что бы там ни случилось, оно связывает нас. Оно определит наши судьбы. Через то создание мы узнаем свое предназначение.

– Почему ты так думаешь? – нахмурившись, спросил я. – По-моему, ты придаешь видениям очень большое значение. Ты видела, что с нами случится, или…

– Я не знаю, что с нами случится. И ничего об этом не видела. Но что-то случится, я уверена! Я теперь чувствую то же, что чувствовала перед смертью отца. Некоторые видения, незначащие, я почти не замечаю, как обрывки подслушанных разговоров или сценки, увиденные из окна кареты. Те, что остаются в памяти, – важны и ярки.

Она поставила кубок и стиснула руки.

– Это чувство связи между нами очень сильное. Это как океанское подводное течение. Нас уносит, и мы бессильны. Наши судьбы сплетены с судьбой того создания.

Я медленно покачал головой:

– Я не подвергаю сомнению твои слова, Ксоя, вовсе нет…

Она гневно вспыхнула:

– Ты хочешь сказать, что не веришь мне?!

– Да нет же, я верю, что ты точно и полно передаешь свои чувства, – я пожал плечами. – Рассуждения о судьбе для меня не очень убедительны. Мы ведь даже не знаем, кто виновен в тех убийствах, а уж что касается темного создания, которое нас связывает…

Она обеими руками вцепилась в мое плечо:

– Но ведь ты понимаешь, о каком создании я говорю. Не спорь!

Я слегка откашлялся, прикрывшись левой рукой:

– Я тоже видел сон, Ксоя, но он просто сложился из легенд и слухов. Мне он тоже показался настоящим, и все-таки я знаю, что это был просто сон.

– Откуда ты это знаешь?

Я задумался, пожал плечами:

– Ну, просто знаю…

Ее голос стал ледяным:

– Понятно… – голубые глаза превратились в щелки. – А если я докажу тебе, что это был не простой сон?

– Как ты это докажешь?

Ксоя оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не слышит, и только после этого ответила:

– Моя бабушка потому и знала, что я нуждаюсь в помощи, что она сама ясновидящая. Об этом мало кто слышал. Бабушка оставила занятия магией после свадьбы с дедушкой, так что ее тайна известна только нашим домашним. Но она могла бы убедить тебя, что твой сон – провидческий.

– Ты хочешь, чтобы я с ней поговорил?