Когда птицы молчат (СИ), стр. 76
Хорошо, папа.
Мы заходим в приемную. Секретарь плечом держит трубку, одной рукой что-то клацает на клавиатуре, второй принимает факс.
Мне нужно поставить печать, Инночка. Шефа нет?
Нет. И мне кажется, что в ближайшем будущем и не предвидится. Поэтому меня срочно вызвали.
Почему?
По-моему, у него что-то произошло с Валентином Петровичем, — произносит она, прикрыв трубку рукой. — Какой-то конфликт.
Женя, наблюдавшая до этого за рыбками в огромном аквариуме, поворачивается и подходит ко мне.
Привет, — она очень воспитанная девочка, не тушуется даже перед незнакомыми людьми.
Здравствуй, Женя.
Как Максим?
Хорошо.
Я начинаю удивленно поглядывать на этих двоих. До этого я никогда не брал дочку на работу. Думал, что она станет мне мешать. Поэтому она с Инной не могла встречаться раньше.
А кто такой Максим?
Мой сын, — Инна улыбается, кладет, наконец, трубку, и внимательно смотрит на меня. Ее улыбка вдруг медленно гаснет. Она переводит растерянный взгляд на Женю, словно ее посетило некое озарение.
Он вместе с Женей ходит в садик?
Нет.
Инна замолкает, и мне почему-то кажется, что из нее сейчас и слова не вытянешь. Только глаза круглые, какие-то испуганные.
Поставь мне печать. Договор отправлю сам, все-равно еще с заказчиком переговорить нужно.
Она только кивает в ответ, достает печать, быстро шлепает на нужных страницах и хватается за зазвонивший телефон, как за спасательный круг.
Ничего не понимаю. Возвращаемся ко мне в кабинет. Женя идет рядом и, как ни в чем не бывало, держит меня за руку с таким отстраненным видом, будто она экстрасенс и знает все и обо всех.
— Женя, ты знаешь Инну?
Да.
Откуда?
Она однажды сидела со мной, когда маме нужно было работать, а я еще не могла пойти в садик.
Да?
Да. Она еще привела с собой Максима, чтобы мне не было скучно. Мы ходили в кафе, долго прыгали на батуте в игровой комнате. Было здорово.
Но откуда она там взялась?
Сергей ей позвонил.
Сергей?
Ну да. Он приходил к нам по вечерам. Они долго сидели с мамой, когда я уже спала.
Я остановился. Долго сидел с Ирой? Какого?..
Это было похоже на сокрушительный удар. Все тело словно расщепилось на атомы, разлетелось, вновь собралось в единое целое где-то на другом конце галактики.
Ира спала с Вронским. Вот к кому она ушла. Вот с кем изменяла мне.
Дышать становилось тяжело, я оттянул галстук.
А он все это время ходил рядом, смотрел на меня, как на придурка, и втайне посмеивался. В глазах помутилось.
Я забыл о документах, о том, зачем я вообще сюда приехал. Схватив со стола кожаную сумку, я мчусь к выходу.
Папа, ты куда?
О Господи, Женя.
Закрываю глаза. Я чуть не забыл о дочери.
Мы едем домой.
Ты уже закончил?
Да.
А погулять? Ты обещал, что мы сможем немного погулять.
Позже.
Она не спорит, хотя я не знаю, что бы я сделал, если бы она начала хныкать. Во мне плещется злость, нет, ярость.
Я веду машину, как сумасшедший. Женя пристегнута на заднем сидении. Заставляю себя не жать на педаль газа и немного сбросить скорость.
Как она могла? Неужели не понимает, что выставила меня идиотом? Спала с моим боссом, как последняя потаскуха. Ради денег? Или хотела меня унизить? Жила с ним? Любила его?
Когда мы выходим из машины у подъезда, я машинально оглядываюсь вокруг.
На детской площадке полно ребятни. Мамаши о чем-то мирно беседуют, пока их отпрыски штурмуют горки, качели, перекладины.
Там Алина. Пап, можно я пойду к ней?
Алина — девочка из нашего подъезда. Взглядом отыскиваю ее маму — полную хохотушку, которую я всегда считал недалекой, но доброй женщиной.
Таня, здравствуйте. Не присмотрите пока за Женей?
Хорошо, — она мило улыбается дочери.
Я буквально на пятнадцать минут, потом мы с ней уедем. Не хочу заводить домой.
Конечно, Влад. Без проблем.
Я поднимаюсь в квартиру, сжимая кулаки до тех пор, пока не чувствую, что кровь в них застывает.
Открываю дверь своим ключом. Ира пылесосит. Поворачивает спокойное лицо ко мне и громко спрашивает, где Женя.
Как ты могла?
Что?
Как ты могла? С ним! И ничего мне не сказала.
Что? Ничего не слышу, — она выключает пылесос.
Я подхожу к ней и бью по лицу изо всей силы. Она отлетает к стене и медленно соскальзывает вниз. Держится за щеку, глазища огромные, но я не вижу в них страха, непонимания, гнева. Она знает, почему я ее ударил.
Сука! За что? Ты что, не могла тр*хаться с кем-то другим? Тебе нужно было унизить меня, раздвинув ноги перед моим боссом? Тебе мало было сделать мне больно своей изменой, ты решила еще и карьеру мне уничтожить, потаскуха?
Она медленно начинает растягивать дрожащие губы. Потом заливается нервным смехом, сквозь него пытаясь говорить.
Карьеру? Т-так вот, что тебя ударило б-больнее всего? Карьера…
Ты знала о последствиях. Ну почему именно он?! Других охотников не было?
Любила я его! Вот почему! И когда тр*халась с ним, не о твоей карьере думала!
Я знаю, о чем ты думала.
Ни хрена ты не знаешь.
Она поднимается и убирает руку от лица. Скула на глазах распухает, краснеет.
Никогда не бил жену, да и вообще ни одну женщину. Но сейчас, глядя на нее, не сожалею о своем поступке. Во мне бурлят самые низкие, самые отвратительные чувства. И это она их вызвала, вытянула на поверхность, как вонючий ил со дна чистого озера.
Ну почему она не плачет? Не молит о прощении, униженно ползая на коленях? Почему она снова берется за пылесос, держа одной рукой лед в полотенце у скулы?
Вылетаю из квартиры. Холодными пальцами прикрываю глаза. Все кончено. Да, все кончено. И моя семейная жизнь, и моя карьера. Ее предательство действительно делает невозможными наши дальнейшие отношения.
Еще немного стою, прислонившись к холодной облупленной стене. Мысли вертятся, но ни одну я не могу поймать.
На смену злости приходит опустошенность и усталость.
В понедельник подам заявление об уходе. Моя гордость растоптана. Она уничтожена. Все, что у меня было, разлетелось пеплом.
Едва шевеля ногами, выхожу из подъезда. Сейчас мы с Женей поедем в «Фунтуру». И я буду надеяться, что она не заметит моего состояния.
Глава 25
Я не знаю, откуда у меня взялись силы. Как я отработала две недели с разбитой, опухшей скулой, как выдержала косые взгляды и перешептывания за спиной?
Наверное, осознание того, что произошло, вытеснило мои переживания по поводу сплетен. Я не думала о гордости, о своей репутации, а том, что говорят обо мне мои коллеги.
Каждую минуту каждого дня я думала лишь о трех людях: о Жене, о Владе и о Сергее.
С дочкой легче всего. С исчезновением из ее жизни другого мужчины она стала более легкой, открытой. Немало этому способствовал тот факт, что мы жили так, как прежде, во всяком случае, на той же самой жилплощади. Она пока не знала, что это очень скоро изменится, но я чувствовала нутром — она внутренне готова к таким переменам и, даже несмотря на ее щедрое предложение вернуться к Сергею, она счастлива, что я этого не сделала. Она невзлюбила его, она бы заставляла себя терпеть его присутствие. А если мы останемся с ней вдвоем, она не будет страдать.
С Владом все было гораздо сложнее. После того, как он привез Женю домой в тот злополучный день, он быстро собрал свои вещи и опять уехал к матери. Я пыталась сказать ему, что вовсе не планировала влюбляться в его босса, что до конца жизни вина будет жечь меня, что корю себя за слабую волю, невозможность противиться своим желаниям, но он только стряхнул мою руку со своего плеча и бросил такой взгляд, что я поняла — я никогда не заслужу прощения, потому что его рана слишком глубока.
О Вронском я боялась что-то узнавать. Да и не у кого мне было спросить. Я могла бы позвонить ему на работу, но каждый раз, когда моя рука зависала над трубкой телефона, я останавливалась. К чему все это? Поговорить с ним я никогда больше не отважусь, узнавать о его делах не имело смысла — только бередить себе душу, выставлять себя на посмешище. Я должна была забыть его. Но каждый удар моего сердца не отзывался эхом в теле, он летел в пустоту, не слыша в ответ сильный, гулкий звук другого сердца. Это была песнь на двоих, и невзирая на все принятые мною решения, я не могла заставить свой внутренний радар перестать искать его в безликой уличной толпе, в тишине сереющих вечерних аллей, в окнах проезжающих машин. У меня не осталось ни одного совместного снимка, который бы тешил мои глаза, но моя память лелеяла отчетливые образы, как дорогое сокровище. С каждым днем краски на них становились все ярче, линии — четче, воображение дорисовывало то, что не могло удержать время. Я засыпала часами, стараясь прогнать безысходную тоску, навязчивые мысли о телефонном звонке, о звуке его голоса, пусть даже он скажет одно единственное «Алло». И каждый раз, глядя в темноту сквозь прозрачные шторы, я желала ему спокойной ночи.