Нераспустившийся цветок (ЛП), стр. 57

— Виви? Кай? Что происходит? — спрашивает мама, нахмурив брови.

— Правды? — Кай качает головой. — Как великодушно с твоей стороны.

Ножки стула Оливера царапают пол.

— Я думаю, ты сказал достаточно, — он встает, сжимая руки в кулаки.

— А что ты сделаешь? Снова ударишь меня? Из-за этого твоя жена угодила в психушку?

Шлеп!

— О боже! Что вы делаете? — кричит мама, пытаясь подобраться к Каю, который близок к бессознательному состоянию лежа на полу с перевернутым стулом и сочащейся из носа кровью.

Я даже не вздрогнула, потому что ожидала, что Оливер врежет ему еще при первом упоминании о его жене. Один раз было рискованно. А два уже просто глупо. Мой отец не двигается, глядя на меня. Его злость очевидна, его злость на меня — из-за моего вранья, моего «разочаровывающего» выбора мужчин.

— Родни, помоги мне его поднять, — моя мама прижимает салфетку к носу Кая.

Мой отец качает головой. Уверена, что единственная причина, по которой он помогает Каю подняться, это чтобы не отмывать пол от крови потом.

Я оглядываюсь, но не вижу Оливера.

— Оли? — я вижу, как он спускается с сумкой в руке, когда подхожу к лестнице. — Куда ты собираешься?

Он достает кошелек из кармана и протягивает мне пятидесятидолларовую купюру.

— Вот деньги на поезд.

Я не беру их.

— Что ты делаешь? Я не хочу твоих денег. Куда ты собираешься?

— Домой, — он продолжает идти.

— Я не понимаю. Ты просто оставляешь меня здесь?

— Да, — он открывает входную дверь и направляется к машине.

— Оливер, остановись!

Он забрасывает сумку на заднее сиденье, а сам садится за руль.

— Остановись! — я хватаюсь за дверь до того, как он успевает закрыть ее. — Мне очень жаль. Кай — засранец. Но я поддерживала тебя, нас. Почему ты оставляешь и наказываешь меня?

Он кладет руки поверх руля, глядя в лобовое стекло. Его нежелание смотреть на меня отзывается болью.

— Ты рассказала ему, что я женат. Ты рассказала ему, что Кэролайн в психиатрической лечебнице!

Я подпрыгиваю от резкого звука злости в его голосе.

— Я не рассказывала, — я качаю головой и вытираю несколько скатившихся слезинок.

Теперь он смотрит прямо на меня.

— Чушь собачья! Уверен, что ты не могла дождаться, чтобы позвонить ему, после того как вышла из больницы.

— Я не вру. Я ему не рассказывала, — я продолжаю качать головой, будто это плохой сон. — Алекс, должно быть, сказала Шону, а он, вероятно, рассказал Каю, но это была не я.

— Это неважно. Это не их дело, это не твое… — он останавливается.

— Извини меня! — я делаю глубокий вдох. — Это не мое что? Дело?

Оливер закрывает глаза и качает головой.

— Как ты смеешь. Я была в проклятой больнице! Сломанная во всех смыслах этого, слова благодаря тому, что ты скрывал от меня свое прошлое. Так что, черт возьми, извини меня, что доверилась Алекс. Но не смей приглашать меня к себе в кровать и говорить, что сделаешь всё для меня, а затем разворачиваться и говорить, что это не мое дело, — я хлопаю дверью и ухожу вниз по улице, потому что я ни в коем случае не хочу возвращаться в дом к Каю и родителям.

— Вивьен!

Я продолжаю идти.

— Постой, — Оливер догоняет и встает впереди меня.

Я останавливаюсь.

— Тебе лучше сбить меня с ног, потому что ничто другое уже не сработает. Меня тошнит оттого, что все заставляют меня чувствовать себя так, будто боль в моем сердце, вызванная другими людьми, каким-то образом моя вина. Это не моя вина, что у меня израненная кожа на спине, которой я стесняюсь и из-за которой чувствую себя мутантом. Это не моя вина, что у тебя есть жена, а ты мне об этом не сказал. И это, бл*дь, не моя вина, что Кай сегодня всем рассказал!

Слышится эхо гавканья нескольких собак, разносящееся по окрестностям. Уверена, это моя вспышка их рассердила.

— Ты права, — Оливер вздыхает, опустив взгляд, с угрюмым выражением лица.

Я жду.

Ничего.

— Нет, — я качаю головой и прохожу мимо него. — Этого недостаточно.

— Подожди, — он снова становится передо мной.

Я смотрю на его грудь, сжав челюсть.

— Я так сильно стараюсь не сожалеть о моем прошлом, каким бы ужасным оно не было. Но, когда я с тобой, это так тяжело сделать. Я позволяю себе представить жизнь, где ты всегда была моей… жизнь, где ты видишь не свое несовершенство его глазами, а свою божественную красоту моими. Затем я думаю о боли, которая никуда не денется… моей боли, боли Кэролайн… боли Мелани. И я задумываюсь, стоило ли это времени. Могу ли я быть тем человеком, который не верит в божественную миссию и ее значение? Могу ли я назвать судьбу собачьей чушью и желать, чтобы мой ребенок никогда не появлялся на свет, потому что боль, с которой она покинула его… покинула меня, слишком велика? Я не знаю, что делать с болью и злостью, — его голос ломается, а с ним и мое сердце. — Ты самое лучшее, что произошло в самое худшее время. Я ощущаю себя, будто нахожусь посреди океана, а ты мой спасательный плот, и иногда я так разочаровываюсь оттого, что мы не достаточно быстро спаслись. Я виню тебя за это, но это только оттого, что я боюсь, что мой груз, груз моего прошлого, потопит нас обоих.

Он берет мое лицо в свои нежные любящие руки и поднимает мою голову.

— Что, если мы тонем?

Я кладу свои руки на его и закрываю глаза из-за страдания, отразившегося на его лице.

— Что, если нет?

***

Я позволяю ему вернуться в Кембридж, не потому что хочу, а просто, потому что мне нужно время наедине со своими родителями.

— Юная леди, где ты… — мама останавливается, когда я закрываю входную дверь и смотрю на нее красными опухшими глазами.

— Ты можешь просто… — я вытираю слезы, — отнестись ко мне как ко взрослой хоть раз. Мне сейчас нужен друг больше, чем мама. Так что, можешь? Можешь быть и той и другой сегодня?

Мой папа обнимает и целует меня в макушку и делает то же самое с мамой перед тем, как пойти наверх. Она смотрит на меня мгновение, затем кивает и раскрывает руки для объятий. Я падаю в них и рыдаю. Все эмоции, которыми я не могу поделиться с Оливером, вытекают со слезами — страх, что мы можем утонуть; незащищенность от того, что у него есть жена и это не я; значение того, что я видела за запертой дверью.

— Ты любишь его.

Я киваю между всхлипами.

— Расскажи мне о его жене.

— Я-я не знаю. Они п-потеряли р-ребенка, и она сошла сума или как-то так.

— О, Виви… у него был ребенок?

— Дочь… Мелани, — я всхлипываю.

Она ведет меня на кухню, и я сажусь за стойку, пока она готовит нам чай.

— Он оставляет жену ради тебя?

Я качаю головой.

— Он подал на развод еще до того, как мы встретились.

— Почему?

Я делаю прерывистый вздох.

— Это все. Я не знаю и боюсь спрашивать.

— Он часто видится с ней?

— Она в Портленде. Они переехали туда после того, как закончили Гарвард.

Она протягивает мне чашку чая и садится напротив меня.

— Что произошло с Мелани? СВСМ [56]?

— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Я не нашла в себе мужества спросить его об этом. Но у меня такое тревожное чувство, что это не СВСМ.

— Что заставляет тебя так думать?

— Не знаю, просто такое… чувство.

— Могу я дать тебе совет, как мать и как подруга?

Я киваю.

— Спрашивай, что тебе нужно и реши лучше раньше, чем позже, можешь ли ты тратить свое время и чувства на Оливера и его прошлое. Тебе осталось учиться два года, и я бы не хотела видеть как кто-то или что-то пускает под откос твои мечты.

Я кривлюсь.

— Да, кстати об этом…

Глава 23

Рваная рана

Оливер

Я предложил остаться, но она сказала мне уезжать. Отъезд казался трусостью, будто я бросаю ее посреди огромной неразберихи. Кай правильно рассчитал время. Конечно, я знаю, что нечестно винить его за то, в какое время его сестра умерла, но, тем не менее, это забрало Вивьен на мой день рождения. Его заявление о моей жене семье Вивьен в ее день рождения… непростительно. Ему, наверно, нравится, когда мой кулак впечатывается в его лицо. Боже, я надеюсь, что Вивьен слишком умная, чтобы дать ему второй шанс.