Ангел боли, стр. 19

К тому времени, как Корделия вернулась с едой и питьем, жар Дэвида усилился. Не прикасаясь к хлебу и мясу, он схватил кружку с водой и жадно её осушил.

Несмотря на то, что его рука дрожала, он не пролил ни капли. Корделия опустила поднос и положила руку ему на лоб.

— Я должна вызвать врача, — сказала она, глядя на Мандорлу так, словно та была виновата в ухудшении состоянии Дэвида. Но Дэвид, чьи глаза казались неестественно большими от темных теней под ними, а зрение стало неестественно острым и ясным, видел, что женщина-оборотень была не менее обеспокоена его состоянием, чем жена.

— Врач не сможет здесь помочь, — спокойно сказала Мандорла. — Жар, который его охватил, не естественного происхождения.

— Ему было лучше, — сердито пожаловалась Корделия, но её манера ясно показывала, что она слишком хорошо понимала, сколь малому из того, что он пережил двадцать лет назад, она была свидетельницей.

— Происходит что-то, чего я не понимаю, — сказала Мандорла, — но я не думаю, что Дэвид в смертельной опасности. То, что его защищает, несомненно, предотвратит любой смертельный вред, сколько бы оно ни получало, причиняя ему боль.

Пока она говорила, Лидиарду показалось, что её золотые волосы начали светиться, и когда он взглянул на Корделию, она тоже излучала какое-то странное свечение. Пламя ночника, горевшего около его кровати, было таким же слабым, как и раньше, но, на взгляд его сверхчувствительных глаз, оно ярилось, как тропическое солнце. Два отражавших его зеркала, казалось, превратились в магические окна, которые выходили в странный и невероятно яркий иной мир.

Пока Дэвид отчаянно озирался по сторонам и бездумно пытался поднять правую руку, чтобы защитить глаза, поток света ворвался в комнату со всех сторон, растворяя мебель и затопив лица и формы двух наблюдающих женщин.

У него было только одно оружие против ливня света, и он его использовал. Он грубо обхватил левой рукой правую и поднял её вверх не как физическую защиту, но как стену чистой боли.

Неожиданно, словно он знал, что это произойдет, он обнаружил, что уносится прочь от жестокого света, парит в водовороте тьмы, который унес его оттуда, где он лежал, и отправил его планировать в вакууме.

Он не мог сказать, сколько минут или часов прошло прежде, чем Ангел Боли решила ослабить свои нежные объятия — но знал, что вместе они преодолели эффект принятого им опия. Он понял это по силе её ласк и по довольству её нежного шепота. Он понял это по тому, как она обнимала его — как кто-то, чья власть находится в совершенной безопасности.

Наконец она заговорила с ним, сказав:

— Ты мой и только мой, мой единственный возлюбленный. Покорись мне, и я наделю тебя дарами, которых не заслуживал ранее ни один смертный. Поручи мне свою душу, свободно, и я покажу тебе все миры Вселенной. Прекрати сражаться с моей властью, и я разделю с тобой редчайшие тайны Мироздания. Пожертвуй своей гордостью, и я научу тебя слышать ритм Божественного Сердца.

Он знал, что она не Дьявол, пытающийся купить его душу. Он знал, что она не создание Ада, потому что Ад был всего лишь областью сознания. Он знал, что даже в страдании есть надежда, что в жизни есть что-то, что стоит делать, и быть, и видеть, даже если пытка никогда не закончится.

Он дал Ангелу Боли форму и лицо, и сделал её прекрасной — как ту, что может изменять свою форму и лицо, и выбирать красоту, как маску, соблазняя людей. Хотя она давно поймала его в ловушку, он все ещё был свободен, у него все ещё была свобода выбора.

И даже теперь ответ, который он дал ей, не свидетельствовал о поражении. Это был скорее ответный удар:

— Почему я должен чем-либо с тобой делиться, если ты не даешь мне понять?

Должно быть, она была раздосадована — но все же она освободила его измученную плоть из своих когтей и позволила ему погрузиться в глубокую тьму, спокойную и мирную, как могила, где он находился, пока не был перенесен в сознание иного человека, чтобы увидеть комнату, сильно отличавшуюся от его собственной.

Стальные болты, которые держали крышку гроба Адама Глинна, проржавели за те тридцать лет, пока гроб лежал в могиле, но их головки не настолько рассыпались, чтобы не откручиваться. Люк Кэптхорн наблюдал за тем, как Джейсон Стерлинг терпеливо выкручивает их один за другим и складывает их на стол. Дэвид Лидиард, неуловимый пленник сознания Люка, наблюдал вместе с ним.

Закончив, Стерлинг посмотрел на Люка, смеясь над его смущением. Стерлинг был красивым мужчиной, черноволосым и темноглазым. Он был не старше Дэвида, и ему, должно быть, давали меньше из-за мягкости его черт — но искрящийся ум и любознательность в его глазах не обманули бы проницательного человека.

«Он алхимик?» — удивился Дэвид. Это некромант, приемник Харкендера, служащий Пауку? Он бы хотел, чтобы Люк не был столь сосредоточен на лице и руках его господина, потому что заметил краем глаза соблазнительный отблеск на странных предметах и аппаратах и большие стеклянные баки. Но Люку все это было знакомо, и его внимание привлекали только действия Стерлинга.

— Помоги мне поднять крышку, Люк, — сказал Стерлинг. — Она не тяжелая, но мы должны аккуратно уложить её рядом с коробом.

Люк нерешительно посмотрел на незакрепленную крышку. На тайной арене его воображения, которую мог наблюдать только он и Дэвид, крышка гроба откидывалась сама, позволяя вылезти полуразложившейся руке, медленно тянущейся к чьему-нибудь горлу. Затем крышка окончательно съезжала с гроба, открывая взгляду отвратительное месиво из белых опарышей и слепых могильных червей, ревниво охраняющих свое царство гниения.

Однако на самом деле крышка все ещё не была снята. А Люк был не настолько труслив, чтобы испугаться собственных жутких фантазий. Он сделал, как было сказано, — взялся за доску, прилагая усилие одновременно с господином.

Крышка некоторое время не поддавалась, но не потребовалось больших усилий, чтобы снять её, и двое мужчин отодвинули её без излишнего труда. Положив крышку, оба заглянули в гроб. Ужасные фантазии Люка исчезли под влиянием очевидного факта — тело было обернуто, и нельзя было рассмотреть ничего, кроме чистой белой ткани, в которую было замотано что-то, имевшее приблизительное сходство с человеческим телом. Никаких червей и прочих паразитов заметно не было.

Стерлинг взял скальпель и натянул ткань, прежде чем надрезать её. Люк отошел на полшага, в отвращении к неизбежной мерзости, хотя запаха разложения не чувствовалось.

Стерлинг разрезал ткань от головы до кончиков ног, откидывая края, чтобы развернуть тело. У Люка любопытства к происходящему не прибавилось.

Обнаженное тело казалось совершенно сохранившимся. Плоть была очень бледной и кое-где истощенной, но это точно не была плоть человека, который умер более двадцати лет назад. Человек этот был не высоким, но он был бы довольно привлекателен, если бы его лицо не оказалось таким белым.

«Так это и есть Глиняный Человек, о котором я столько слышал! — подумал Дэвид. — Если бы он не был тем, кто он есть, его можно было бы назвать обычным. Неудивительно, что Остен никогда не мог поверить, что это не просто безумец».

Стерлинг легко вздохнул, но какое сочетание эмоций означал этот звук, ни Люк, ни Дэвид не могли определить. Основной эмоцией Люка было облегчение: во-первых, потому что его страхи исчезли, когда он был уже почти на грани паники, и, во-вторых, потому, что информация, которую он поставил своему господину, оказалась достоверной.

Дэвид, разделяя мысли Люка, осознал, что слуга думает о Стерлинге как о «господине» только в ироническом ключе. Дэвид обнаружил, что это Люк предложил выкрасть тело, считая, что, предлагая это, он угождает совсем другому господину. Дэвид не был готов поверить, что Люк достаточно глуп, чтобы верить в Дьявола. Очевидно, то, что Люк принимал за Дьявола, было на самом деле существом, которое Дэвид всегда называл Пауком.

Стерлинг поднял руку лежавшего человека и ощупал её. Он дал знак Кэптхорну поступить так же, и молодой человек робко повиновался. Кожа была холодной и плотной. Дэвид знал благодаря богатому опыту, а Люк только догадывался, что эта плотность не была сродни обычному трупному окоченению.