Похищение в Тютюрлистане, стр. 3

— Слушай, король Цинамон, это нужно выяснить, ведь тут задета моя честь.

— А моя не задета?

— В таком случае повернёмся спиной к доске и сосчитаем до трёх. И прошу тебя… Пусть миндалина найдётся.

— Я тоже тебе советую поискать в карманах.

Они повернулись друг к другу спинами.

Как раз в этот момент ключник заглянул в замочную скважину.

— Раз, два, три!

— Ох! — крикнули оба короля, с ужасом поглядев друг на друга. На доске не хватало одной миндальной шашки.

— Украл один из нас, — многозначительно произнёс король Цинамон.

— Только не я, — прохрипел, снимая корону, красный, как свёкла, Толстопуз.

— Так это, значит, я! — прошипел Цинамон и устремил на противника взгляд острый, как вилка, нацеленная на жаркое.

— Сам признаёшься?

— Ха, хорошенькое дельце!

Трудно порой приходится и королям.

— Ты оскорбил меня, — крикнул Цинамон, — только кровь смоет эту обиду!

— Я могу пустить тебе кровь, — простонал, плюхаясь в кресло, Толстопуз и тотчас вскочил, — в его тело вонзились зубья брошенной на сиденье короны.

— Я вышибу у тебя из головы эту мысль, — крикнул Цинамон и щёлкнул Толстопуза скипетром по темени.

— А я тебя… — поперхнулся Толстопуз и ударил пухлой ладонью по щеке Цинамона.

— Так его, так его! — закричал обрадованный попугай и захлопал крыльями.

Тут в комнату вбежал ключник и, упав на колени, завопил громким голосом: «Ваше величество, я видел вора!»

— Это он!

— Это он! — короли показали друг на друга.

— Нет, ваше величество, это попугай!

Ара, услышав обвинение, ринулся ввысь, к подсвечнику, и начал клювом дёргать за фитили. Свечи погасли. Комната окуталась мраком. Под самым потолком метался попугай: — «Каррра! каррра!»

— Слишком поздно, король Цинамон.

— Слишком поздно, король Толстопуз.

— Молчи о том, что здесь произошло, или я прикажу сделать из тебя паштет! — крикнул Толстопуз ключнику.

— Я буду нем, как могильный камень, как рыбка. Я буду молчать, ваше величество.

Тогда в зловещей тишине были произнесены слова, которые возвестили страшное время для двух народов.

— Так, значит, война.

— Война.

Той же ночью король Цинамон тайно уехал из Тулебы, а на стенах города, на рассвете, были расклеены афиши:

— Ооох, — пискнули чьи-то испуганные голоса.

Треснула перегоревшая веткам и сноп искр взметнулся над тлеющим костром.

— Тихо! — шепнула, наклоняясь, Хитраска. — Тихо малыши!

— С кем ты разговариваешь? — спросил удивлённый Пыпец.

— Не обращай на меня внимания, это я так, под впечатлением, — лиса погладила лапкой по меху.

— Рассказывай, рассказывай дальше, — просил Мышибрат.

Война началась

Петух выколотил пепел из трубки, сухой травинкой прочистил чубук и снова набил трубку табаком.

— После того, как была объявлена мобилизация, на улицах появились демонстранты. Они несли огромные плакаты с надписями: «Не отдадим Тютюрлистан!», «Все под алебарды!», «Берегитесь шпионов!». Все жители уже знали о двух сороках, которые хотели выведать, долго ли после захода солнца ворота города остаются открытыми.

Величие момента было написано на лицах членов городского магистрата, шествующих за приказаниями во дворец. Толпы кричали «ура», играли оркестры, женщины бросались солдатам на шею, целовали всех гвардейцев, которых издалека легко можно было распознать по блеску панцырей и звону шпор. Каждый, кто с воинственным видом что-нибудь острое в руках, становился почти героем; его забрасывали цветами, и он ходил по улицам, осыпая угрозами врага. Аплодисментами приветствовали даже щупленького старичка, который, изрядно хлебнув вина, ходил с банкой маринованных рыжиков. Тогда же избили бляшечника, известного мастера по чеканке значков и блях, потому что одно только «бля» казалось всем очень подозрительным.

До поздней ночи город шумел, как растревоженный улей: скакали гонцы, хлопали двери арсенала, на городских стенах сверкали факелы усиленной охраны. Мы готовились к войне.

На следующий день на рассвете армия должна была выступить в поход, но в десять часов утра длинные очереди стояли перед мастерскими, и портные, набрав полный рот булавок, перешивали мундиры, в которые не влезали пузатые тела горожан. В Западных воротах уже происходило торжественное прощание. Все желали нам победы над врагом.

Армия двинулась в поход, ослепляя пестротой нарядов и ошеломляя воинственностью духа. Правда, оружия было маловато, так как издавна не велось войн, ружья заржавели, сабли затупились, а в шлемах хозяйственная жена одного из маршалов позволяла наседкам высиживать цыплят. Но зато в обозе ехали сотни повозок, гружённых бочками с вином и с мёдом, издалека доносились крепкие запахи копчёных колбас и грудинки, розовые гирлянды сосисок приветливо болтались на ветру, в воздухе носились тонкие ароматы тортов и пирожных, припудренных ванильным сахаром. Утомлённые аппетитными запахами, мы вскоре вынуждены были сделать небольшой привал. На зелёных лугах, неподалёку от городских стен, мы разбили палатки, — и началось пиршество. То и дело из города подбегали отстающие и присоединялись к нам. При виде обильных яств, под которыми прогибались столы, они расстёгивали пуговицы и отпускали пояса.

Наконец, под вечер наша армия, разгрузив наполовину тяжёлые обозы, двинулась в сторону границы. Мальчишки неохотно возвращались в город. Сыновьям было жаль расставаться с воинственными отцами, прощаться с ними накануне сражений. Сорванцы обещали друг другу догнать утром медленно движущуюся армию, чтобы быть свидетелями предстоящих событий. На городских стенах, словно чайки, развевались платки; множество карих и голубых глаз источало слезы при виде войск, удалявшихся по пыльной дороге на Запад. Извиваясь пёстрой лентой, армия исчезала за высоким лесом.

Налетел ночной ветер, он старался осушить платочки, но — увы — огорчённые дамы так щедро проливали слёзы, что вода во рвах быстро поднялась, благодаря чему значительно увеличилась обороноспособность города.

— Ооох, — грустно пискнул кто-то.

Хитраска шевельнула лапкой, словно смахнула что-то в подол.

— Что это? — спросил, шевеля усами, Мышибрат.

— Так, ничего, тебе показалось, — буркнула Хитраска. — Ты заметил что-нибудь, петух?

Но капрал Пыпец, устремив свой взор в прошлое, слышал уже лязг оружия начинающейся битвы.

— Я помню события так ясно, словно происходило на прошлой неделе. Под вечер — это была среда — наши войска столкнулись с неприятельским разъездом. Мы приближались к Блаблации. У границы, на пригорке, окружённый грядами подсолнухов стоял трактир «Под копчёной селёдкой». Издалека был хорошо виден столб дыма, уходящий в синее небо. Несколько человек из числа самых проголодавшихся, с позволения короля, поскакало что было мочи к трактиру. Слезая с лошадей, они увидели вражеских солдат, удирающих в заросли подсолнухов. Начатый торт и открытые бутылки лимонада свидетельствовали о том, что противник преспокойно пировал под самым нашим носом.

Доблестные рыцари покончили сперва с оставленной едой, а потом с громкими криками ринулись в погоню. Пленных они, правда, не привели, но с тех пор мы удвоили бдительность.

Когда войско расположилось лагерем, я трубил каждый час, и многочисленные караулы отвечали мне в темноте; «Эээээй! Не спим!»

Армию изнурила долгая дорога; и понятно, — громкое храпение наших солдат заглушило стук пушечных колёс и обозов приближающегося вражеского войска. Под покровом темноты блабланцы расположились против нашего лагеря на расстоянии полёта камня.

— Эх! Совсем по-иному происходила бы битва, не будь позорной измены.