На берегах Горыни и Случи, стр. 13

…Наспех сложив в сумку тетради и книжки, Мария собралась уходить. Заметив меня, уже одетого и притаившегося за дверью, она предупредила:

— Не возьму тебя с собой. В школу принимают с семи лет, а тебе только шесть. Понял?

Я не послушался и выбежал на улицу. Тогда Мария крикнула маме:

— Заберите Колю! Ведь смеяться будут!

— Мария, возьми… Я тебе не помешаю, буду сидеть тихо… Возьми!…

Сестра остановилась. Строго посмотрела на меня:

— Ладно, идём!…

С того дня я стал школьником.

…После уроков мы с двумя мальчиками играли возле школы в «шпака». К нам подбежал одноклассник Коля Протащук.

— Вас зовёт учительница!

Все трое предстали перед Екатериной Константиновной.

— Идите к батюшке и передайте ему моё приглашение придти на урок «закона божьего».

Захватив с собой дубинки, специально приготовленные для обороны от злых собак священника, мы гурьбой побежали к церкви.

— И я с вами! — догнал нас Коля Протащук.

— Давай!

Едва открыли калитку, как на нас набросились два здоровенных пса, спущенные с привязи. Кто-то крикнул: «Айда, вперёд!» — и мы ринулись в «наступление», пустив в ход дубинки. Собаки с визгом удрали из двора.

— Вы что, как бандиты, с дубинками?! — заорал Селецкий, выскочив на порог.

— Здравствуйте, батюшка! — заискивающе поклонились мы и поочерёдно коснулись губами его холёной руки. Так нас учили в школе.

— Батюшка, вся школа просит вас придти на «закон божий»!

…В класс вошёл священник. Все встали и хором приветствовали его: «Здравствуйте, батюшка!»

Несмотря на то, что я и Коля Протащук сидели за задней партой, глаза Селецкого, сверкая, остановились вначале на Коле, а затем на мне.

Коля наклонился в мою сторону и тихо:

— Сегодня поп сгонит злость за своих псов. Видишь, какую линейку принёс.

Селецкий размеренным шагом подошёл к нам, присел рядом и спросил заданный урок о каком-то апостоле, то ли об Иване, то ли о Петре, не помню. Коля, хотя и заикался, отвечал уверенно. Однако Селецкий назвал его мерзавцем, схватил левую руку Коли и сильно ударил по ладони линейкой. Потом ещё и ещё…

Я видел, как дрожали от боли и обиды губы товарища, его серые глаза налились злостью.

— Садись, болван! — затрясся поп. С его головы свалилась высокая, синего цвета, бархатная шапка с крестом на макушке. Это ещё больше разозлило священника. Он сам поднял шапку и, закинув назад растрёпанные волосы, надел её.

«Ну, теперь мой черёд», — подумал я. И не ошибся. Селецкий пересадил Колю за другую парту и придвинулся ко мне.

— Надеюсь, белобрысый, ты лучше выучил божий закон? Его надо знать твёрдо! Ведь это основа нашей жизни, — бубнил Селецкий над моей головой.

Я отвечал путано. Тогда поп дал мне такого подзатыльника, что из глаз посыпались искры. А он издевался: приказал вытянуть левую руку и с силой начал бить линейкой по ладони. Я не выдержал и отвёл руку в сторону. Поп рассвирепел и ударил меня по голове.

Это был последний урок «закона божьего», на котором я присутствовал.

Дома я рассказал о произволе «святого». Отец возмутился, набросил на плечи пиджак и хотел идти к истязателю.

— Успокойся, Владимир, — умоляла мать. — Сам знаешь, к чему приведёт твоя вспыльчивость. Ты и так на учёте. Тебя, как «сторонника большевиков», арестуют, а дети останутся без куска хлеба.

Отец внял просьбам матери и остался дома.

— Бедное дитя, как же он тебя, Коленька? — мать прощупывала мою голову, надеясь обнаружить ссадину. — Руки б ему поотсыхали, негодяю! В церковь больше ни за что не пойду! — немного успокоилась. — Знаю, сыночек, за что он тебя побил. За отца! Он же в церковь не ходит. Не раз Селецкий упрекал: «Почему, Марфа, муж не исповедуется? Безбожник он. Прихожане на утреннюю идут, колокола звонят, а он на видном месте дрова колет. Грешно!»

Отец снова вскипел:

— Видал басурмана! Захотел моей исповеди! Грехи вздумал отпускать! Сам-то он каков? Конокрад! Вор последний! А помнишь, Марфа, кто заступился за него, когда пришли советские войска? Отец Коли, Протащук безрукий. Помнишь? Недавно он и жена его умерли. Трое детей живут впроголодь, ходят в лохмотьях, а батюшка, вместо помощи, избил Колю! Вот какая совесть!

Отец рассказал, как всё происходило.

Конница Буденного двигалась на Варшаву. Бойцы, утомлённые дальними переходами, остановились на отдых в нашем селе. К круче, что неподалёку от церкви, сбежался народ. Оказывается, там богатырь-кавалерист отчитывал человека в чёрной мантии: «Я проучу тебя, как издеваться над народом!»

Когда кавалерист замахнулся саблей, из толпы выбежал высокий, бедно одетый мужчина, без одной руки.

— Я такой же воин, как и ты, — заступился он. — Видишь, на фронте руку потерял. Прошу, оставь батюшку в покое. Он человек не плохой. Здесь какое-то недоразумение…

— Говоришь, он хороший?! — кавалерист вложил саблю в ножны. — Оставить? Ну и чёрт с ним, пусть живёт! А мне жаловались, что он людей грабит. — Повернулся к попу: — Убирайся вон!

Подобрав длинные иолы мантии, Селецкий убежал прочь. Кавалерист весело хлопнул Протащука по плечу:

— Кабы не ты… Пусть благодарит тебя и детей твоих!

— А за что кавалерист хотел казнить попа? — поинтересовался я.

Отец продолжил свой рассказ.

— В 1914 году вспыхнула война против царской России. Вскоре село Горыньград наводнилось беженцами, эвакуированными из района военных действий. Началась голодовка. Царское правительство пожертвовало из своих запасов небольшое количество зерна и крупы. Несколько повозок продуктов выпало и на долю беженцев, остановившихся в Горыньграде. Кто же разделит продукты лучше, чем святой отец?

Люди доверились попу, а он две повозки круп утаил от них. Беженцы умирали с голоду — Селецкий же краденой крупой откармливал своих свиней.

После рассказа отца я ещё больше возненавидел Селецкого. Но мне не раз поручали ходить к нему и приглашать на урок «закона божьего». Я эти уроки пропускал. Однажды со мной убежал и Фаня Чаплинский. Мы побродили в поле, спустились в овраг. Стояла тёплая, солнечная погода, вокруг щебетали птицы, воздух был напоен ароматом цветов.