Заклинатель дождя, стр. 45

Сквозь проемы прогнившей заводской крыши в дремотный сумрак заброшенного цеха пробивались солнечные лучи, вокруг которых роились тысячи потревоженных пылинок. Они казались бабочками – то призрачно-серебристыми, то ярко красными, как внезапно вспыхнувшее танцующее пламя.

К-красивые… Иван хотел потянуться рукой к сияющему перед собой световому столбу, но не смог. Руки были привязаны к искореженной кабине, а само движение отозвалось во всем теле резаной болью. Отозвавшись на боль, стали просачиваться холодные капли пота, медленно сползая к глазам по запекшийся крови. «Зачем, зачем я здесь?!» Иван удивился, что он еще не уехал с матерью в Пермь, а почему-то заперт в ненавистной немировской коммуналке. Все же кончено!..

– Ты слышал, практикант, – насторожился Агеев. – Никак кто-то на добычу нашу позарился! Решил барахлишком у жмуров разжиться!

Капитан вытащил из кобуры ПМ и пошел вперед с оружием наголо. Несколько шагов – и он вновь зацепился за торчащую скобу. Падая, выстрелил:

– Стоять! Стрелять буду! – Поднялся с заваленного мусором бетонного пола. – Ты видел, Шланг, нападение же было! Из темноты!

– Видел, товарищ капитан! – закивал Сидоренко. – Вам и по ноге прутом железным шарахнули… Как после такого удара кость цела?

– Молоко пить надо, а не всякое дерьмо шипучее, – Агеев вытер ладонью разбитые губы и осторожно провел пальцем во рту. – Из-за этих жмуров чуть зубы не выщелкнул!

– Смотрите, Андрей Данилович! Наши «глухари» на кабине болтаются! – практикант испуганно навел фонарь на лицо Храмова.

– У тебя руки, как у профурсетки перед фраером, трясутся. Ни черта не разглядишь! – Агеев сунул пистолет в кобуру и выхватил у практиканта фонарик. – Какой это глухарь? Вовсю глаза пучит! А вот второй, – капитан посветил на бледное лицо Алешки, – и впрямь уже мумией стал. Только тронь, мигом рассыплется!

– И что же нам теперь делать? – промямлил Сидоренко. – Пакетов-то мы и не взяли…

– Чего не взяли?

– Да пакетов, товарищ капитан, под мусор, – простодушно повторил Сидоренко. – Если мумия рассыплется, куда мы ее паковать станем? А бросить – тоже не бросишь… Вещдок!..

Агеев посветил фонариком в лицо практиканту:

– Давай, охотник за древностями, полезай на кабину. Вещдоки отвязывать надо.

– А как с живым быть? Его тоже отвязывать?

– Поаккуратнее с ним. Раз может говорить, так все дело нам прямо тут начистую и выложит! – Агеев протянул перочинный нож. – Веревку режь аккуратно. Не дай Бог, вены вскроешь. Да предупреди, чтобы мне тело сподручнее принимать.

Ивану почудилось, что по тонким, едва пробивавшимся из-под крыши лучам, к нему соскользнули два светлых лика, окруженных теплым солнечным сиянием.

– Я не готов… – он следил, как расплывавшиеся световые пятна кружатся над ним, переговариваясь друг с другом на неведомом певучем языке. – Мне надо жить, у меня мама тяжело больна…

Неужели ангелы? Совсем как в детских книжках… Иван потянул руки к ускользающим солнечным зайчикам, ощущая, как из холодной, промозглой могилы его уносят сильные и нежные крылья. Вспомнился стишок, который он читал на новогоднем детсадовском утреннике. Тогда на праздник пришли мама и папа – молодые, красивые, счастливые. А он – в костюме Пьеро, с золотым ключиком вместо мандолины – старался произнести для них слова как можно выразительнее:

Разбитыми, запекшимися кровью губами, словно молитву, твердил Иван детский стипюк, призвавший ангелов небесных во спасение.

Ангелы ничего не сказали в ответ на молитву, а молча подхватили его и, вырывая из ледяного могильного плена, вознесли ввысь. Сначала – в непроглядную, ночную. Затем – в радужную, наполненную бесчисленными радугами в каждой капле слепого дождя.

Глава 27

ВРЕМЯ ЛОВЧИХ

Среди заваленных мусором дворов немировских окраин директорский черный BMW казался диковинным зверем, бесшумно пробирающимся к ведомой только ему цели. При виде дорогой, с непроглядными тонированными стеклами машины прохожие опасливо жались к домам.

У крыльца Пронин вышел из машины, учтиво открыл Елизавете Андреевне дверь:

– Благодарю вас за чудесный вечер! Думаю, мы очень скоро научимся понимать друг друга с полуслова! И встречаться станем как можно чаще!

Не то от слащавой улыбки, а может, из-за только что произошедшего насилия, стало тошно. Елизавета Андреевна не удержалась, нагнулась к вспотевшему лицу директора и шепнула: «Ты – жаба…» Затем рассеянно кивнула головой и, прижимая к груди смятый палантин, проскользнула в подъезд.

– Ничего, потаскушечка! В коммуналке сама раком посвищешь. Тогда посмотрим, с какой охотою еще потаскаешься! – бросил Пронин вдогонку. Осмотрелся вокруг. Ни души! Поправил лацканы пиджака. И вальяжно усаживаясь в машину, как бы невзначай посмотрелся в зеркало. «Вот и относись после этого по-человечески к бабам! Каким ты был, Василий Иванович, романтиком, таким и остался!» Распечатав упаковку с жевательной резинкой, отправил в рот пару подушечек, включил магнитолу и, найдя ретро-волну, поехал прочь с мерзкого, запущенного двора.

Уже в комнате, второпях скинув одежду, она легла на кровать и позволила себе разрыдаться в подушку. Вот возьму да удавлюсь! Ваню в детдом уже не отправят, его наверняка заберет к себе тетка. Старуха, конечно, ворчливая, но с ней жить все равно лучше, чем с матерью-потаскухой…

Елизавета Андреевна вытерла слезы и пробежала глазами по комнате. Пожалуй, лучше на вешалке. Во-первых, она высокая. Во-вторых, крючья прочные, не обломятся… Вот и чудно! Будет она здесь, как плащик, висеть. Никого не трогать, никому не мешать и ни от кого не зависеть!

Да, да! Сбежать из этого балагана, как убежала кукольная Мальвина из «Золотого ключика». Она подошла к зеркалу и показала своему отражению длинный нос, играя на нем пальчиками, как на дудочке. Стало смешно, она громко всхлипнула и залилась смехом.

– Лизавета, отворяй! – из-за двери послышался взволнованный голос тети Нюры. – Ну, кому говорю, отворяй!

Пенсионерка ворвалась в комнату и опустилась на табуретку у двери.

– И чего это мы посреди вечера вламываемся к незамужним женщинам? – Елизавета Андреевна с головы до ног осмотрела соседку и прыснула со смеху. – Все время думала, кого вы мне напоминаете.. Только сейчас поняла! Вылитая домомучительница Фрекен Бок!

– Вишь, лыбится! Думаешь, пьяная напилась, так и над старухой безнаказанно потешаться можешь? – тетя Нюра укоризненно покачала головой. – Глаза бы мои на тебя не смотрели!

– А я наконец-то поняла, Анна Кузьминична, причину вашего любопытства к моей персоне. Вы – сводница! Ничтожная, гадкая, бытовая сводня! Все ваши карты и житейское доброхотство было лишь для того, чтобы Пронину было легче затащить меня в постель! Интересно, сколько тебе платят за это?

– Э-эх, – вздохнула тетя Нюра, – дурой ты, девка, была, дурой и помрешь… Разве по такому случаю к тебе сейчас пришла? Не слепая ж ты, только водкой шары залила…

– Нет, Василий Иванович водку не пьет, предпочитает дорогостоящий коньячок. Стареющим козлодоям для «поднятия» положены боевые сто грамм! – пародируя Пронина, Елизавета почмокала губами, покрутила у носа рукой с воображаемым бокалом и залпом его «осушила». – Теперь можно и с девочкой повеселиться!

– Тьфу на тебя, шалава! Ни стыда в тебе, девка, ни совести не осталось!