Заклинатель дождя, стр. 24

– Теперь, пожалуйте, дольку лимона, – он придвинул блюдце. – Вы знаете, что обычай закусывать коньяк лимоном пошел с императора Николая Второго?

– Первый раз слышу, – Елизавета Андреевна с интересом разглядывала, как медленно скатывается со стекла маслянистый коньячный след. – Разве так не всегда полагалось по презираемому вами светскому этикету?

– Что вы! Просто Николай терпеть не мог коньяк, а для того, чтобы не обидеть своей кислой физиономией хозяина Ереванского коньячного завода Шустова, всегда прикладывался к его напитку с лимонной долькой! А у нас, – Пронин сделал многозначительную паузу, – вкусы и привычки во все времена брали равнение на престол.

– Вы очень интересный собеседник, – не допив коньяк, Елизавета Андреевна поставила бокал на столик. – Однако мне и правда, пора. С Ваней надо позаниматься, да и наша комната еще достаточно необжитая.

– Быть может, Елизавета Андреевна, вашу комнату вовсе обживать не стоит? – Пронин испытующе посмотрел на смутившуюся женщину. – Недавно мясокомбинат купил вполне приличную двухкомнатную квартиру, сейчас в ней идет ремонт полным ходом. Так что если подружимся, я могу и похлопотать… Конечно же, перед самим собой! – Он довольно рассмеялся и налил себе еще коньяку. – Как вы думаете, мы сумеем познакомиться поближе? Лично я этого хочу, да и вам наша дружба станет весьма полезной. К примеру, мне известно, что вы в Немирове скрываетесь из-за долгов мужа. Нет, не то чтобы вас ищут, но проблемы могут быть очень, очень серьезными. Не так ли? А вот Пронин в состоянии их решить! – Он вынул из шкафа-купе большой букет роз. – Видите, Пронин словно добрый волшебник! И что просит взамен? Сущий пустяк! Немного внимания и дружеского расположения!.. А взамен сделает для тебя много-много обыкновенных чудес!

Елизавета Андреевна выбежала из кабинета в слезах, прижимая к груди огромные яркие бутоны, которые безжалостно прожигали через плащ ее грудь, царапали, раздирая до крови кожу. Она ненавидела себя не только за то, что взяла цветы, позволив делать гнусные предложения. Презирала себя потому, что снова после смерти мужа стало приятно ощущать себя желанной женщиной, почувствовать, как мужчина раздевает ее взглядом, что он страстно хочет ее ласкать, стремясь овладеть молодым и красивым телом.

Глава 14

ПО ТЕОРИИ БЕЗЫСХОДНОСТИ

– Ваня! – знакомый голос окликнул в тот самый момент, когда он выходил из булочной с двумя пакетами кефира и булкой зернового хлеба. – Ваня, тебя уже заждались, поспеши!

Он обернулся и никого не увидел. Знакомый же голос, но только чей? Вспомнить не получалось и, с удивлением посмотрев по сторонам, Иван пошел домой, размышляя, как лучше провести предстоящие выходные: поехать ли с отцом на рыбалку или остаться с мамой, чтобы сходить на премьеру авангардного балета «Фауст».

Казалось, нет ничего заманчивее провести выходные на реке с отцом, у костра… В дни бабьего лета вода зацветает и становится тихой, порой даже безмолвной. Она уже никуда не спешит, не стремится к теплым морям и даже не плещется, а шепчется в берегах. Она засыпает. Еще теплая вечерами, река притягивает к себе особенными терпкими запахами увядающих трав, яркими красками, густо ложащимися, с неба на неподвижную водную гладь… Иван мечтательно закрыл глаза. Бабье лето неповторимо… Дым от костра, собранного из сломленных летними грозами и ураганами веток деревьев, густой, духовитый, смолянистый. Он не шелохнется от внезапно налетевшего ветерка – такая прозрачная глубина и ясность открывается в сентябрьском небе. Такими ночами даже самый малый костерок виден издалека – и чудится путнику, что не рукотворный горит огонек, а где-то совсем близко от нехоженых дорожек июльский светлячок заблудился в поисках пропавшего лета… Еще будут долгие, бесконечно интересные разговоры о цивилизации, космосе, неведомых мирах будущего и человеческом познании. Отец, свято верящий в конечное торжество науки и разума, станет снова рассказывать что-нибудь из Стругацких… Иван в ожидании столь долгожданной близкой встречи с отцом вдохнул полной грудью:

«Хорошо!»

Он шел с твердым намерением уехать за город с отцом, но чем ближе подходил к дому, тем большими сомнениями каждый шаг отзывался в сердце. Последние месяцы отношения родителей резко и беспричинно ухудшились. Нередко по ночам слышались взаимные упреки, бесконечные и бессмысленные выяснения отношений и плач, бесконечный плач мамы… Отец стал приходить с работы выпившим, замкнувшимся, одиноким… А мама все чаще ночевала у подруг, ограничиваясь дежурными телефонными звонками…

Прежняя жизнь, радостная и беззаботная, наполненная устройством больших и маленьких праздников, распалась прахом от скрытого присутствия зла, неведомо как пробравшегося в их дом. Чем больше об этом думал Иван, тем явственнее понимал, что сейчас надо остаться с мамой, чтобы у отца не возник повод для новой ревности и упреков. Ваня верил, что все еще может устроиться, и следующим же утром они вдвоем приедут к отцу, и опять все станет как прежде, как было всегда…

Во дворе, среди построенных из крашеного железа и яркого пластика качелей и горок, в маленьком закутке под «мухомором» сидел… отец, пьяно высыпая из ладоней песок струящимися желтыми нитями. Заметив Ивана, вздрогнул, испуганно пряча руки за спиной.

– Видишь, сынок, как все обернулось, – отец попытался встать с деревянного бордюра песочницы, но не смог. Тяжело рухнул обратно, опрокидывая недопитую бутылку вина. – Смотри, весело зажурчало, а само без следа, в никуда уходит… жаль, как жаль, что в песок…

– Папа, где мама?

– Мама? – отец удивленно пожал плечами. – Моя мама давно умерла… Я и помню ее на ощупь… И еще запах… такой особенный… кипяченого молока… Говорят, такой красавицей была! Да ты, Ваня, сам посмотри, если хочешь…

Он вытащил из внутреннего кармана бумажник, в маленьком кармашке которого из-за прозрачной слюды, с потускневшей от времени фотографии, удивленно смотрела маленькая девочка с огромными бантами.

– Правда, хорошенькая? – отец потянулся было к сыну, но Иван отпрянул. – Вот! Вот и ты чуждаешься. Наверно, стыдишься меня. Ну, скажи, посмотрев мне в глаза, ведь стыдишься же?!

Иван обнял отца и, смахивая набежавшие на глаза слезы, прошептал на ухо:

– Подожди меня здесь. Слышишь? Я сейчас вернусь, только домой за мамой сбегаю…

Не дожидаясь лифта, он побежал по черным лестничным проемам, стремительно минуя площадку за площадкой, пока, запыхавшийся, не ворвался на свой седьмой этаж. С трудом справляясь с волнением, открыл ключом замок, забежал в квартиру и, не закрывая за собой дверь, закричал:

– Мама! Ты где?! Там с папой беда!

На зов никто не откликнулся. Только из родительской спальни послышалась негромкая музыка и женский смех, перебиваемый словами:

Не говорите мне «Прощай»,
Я это слово ненавижу,
Я Вас нисколько не обижу,
Руки коснувшись невзначай…

Елизавета Андреевна, в розовом кружевном пеньюаре, полулежала в кресле напротив изящного туалетного столика из змеевика с большим зеркалом, окаймленным виноградной лозой с гроздьями. Она с наслаждением курила из длинного, точеного мундштука сигарету и с нескрываемым интересом разглядывала в зеркале свое полуобнаженное тело, кокетничала с зеркалом, придавая лицу многозначительные, манящие выражения.

– Мама, что происходит? – Не снимая обуви, Иван прошел в комнату и выдернул из розетки вилку музыкального центра. – Папа во дворе пьяный, а ты… в таком виде…

– В каком же я, Ванечка, виде? Мне кажется, что даже очень в хорошем! – Елизавета Андреевна манерно выпустила сигаретный дым из губ со слегка размазанной помадой, поправила пеньюар и положила ноги в уютных домашних тапочках на туалетный столик. – Вот музыку напрасно выключил. Хорошая песня, за живое цепляет…