Маяк Фишера (ЛП), стр. 69

Я скидываю руки Элли и несусь к входной двери.

— ЛЮСИ! Ты не можешь идти в такой шторм, — орет она.

— Люси, подожди! Я ПОЙДУ с тобой! — в след кричит Бобби.

Я не обращаю на них внимания, быстро передвигаясь через шторм, закрываю лицо руками, сражаясь с ветром и дождем и пытаюсь добраться до внедорожника Трипа.

Единственная вещь, по которой я могу ориентироваться и понимаю, что еду в правильном направлении — это свет Маяка, который ярко озаряет небо даже сквозь проливной ливень. Я быстро еду, несмотря на то, что почти ничего не вижу в нескольких футах перед собой. Внедорожник Трипа качается из стороны в сторону от силы ветра и подпрыгивает вверх-вниз на усыпанной гравием дороге, которая ведет меня вверх к Маяку. Завидев грузовик Фишера, припаркованный за четверть мили от Маяка, прямо напротив дорожки, ведущей к пляжу, я распахиваю дверь и несусь в направлении водительского сиденья, заглядываю внутрь — пусто, я стою по щиколотку в воде, даже не потрудившись закрыть лицо от дождя, который колотит по щекам.

Я громко зову Фишера, идя по дорожке, пробираясь между гигантскими скалами. Вода так намного прибыла, что видно лишь около ста ярдов пляжа слева там, где обычно в три раза больше берега. Я продолжаю звать Фишера, но ветер возвращает мой крик ко мне же. Волны злобно наползают на берег, одна за другой, с грохотом опускаясь на песок, словно сам Бог сошел на землю и решил хлопнуть кулаком по пляжу.

Закрыв глаза рукой, я стараюсь несколько раз сморгнуть, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь дождь, который бьет мне в лицо, но все бесполезно. Я ничего не вижу, кроме волн. Ветер меняет направление дождя, который теперь бьет мне в спину, вместо лица и я вижу хоть что-то. Я стараюсь удержать насквозь промокшие волосы от глаз, но ветер метает их в разные стороны. Быстро осмотрев пляж, что-то не очень далеко внизу привлекает мое внимание. Желудок падает вниз, и я бегом начинаю спускаться, падая на колени в мокрый песок. В воде на берегу лежит рюкзак с двумя баллонами, наполненными воздухом, это именно тот, рюкзак, который Фишер брал с собой на дайвинг.

Зачем ему делать это? Зачем он пришел сюда, даже если не знал о шторме? Он прожил здесь всю свою жизнь, поэтому знает, насколько опасно плавать здесь у Маяка. Течение возле скал совершенно непредсказуемо, и именно из-за него произошли уйма несчастных случаев за многие года с людьми, решившими проигнорировать предупреждение и желающими посмотреть, что находится на дне океана возле Маяка. Он знает об этом лучше всех, черт возьми!

Грохот волн становится с каждым дюймом ближе и ближе ко мне, и я прекрасно понимаю, что мне нужно убираться с этого чертового пляжа, но я не могу двинуться с места. Мое тело, словно приросло к земле, и что-то ярко-желтое кружится в неистовом гребне волны, которая обрушивается на пляж. Предмет находится на поверхности воды и двигается ко мне, выбрасываемый на песок, а вода уходит обратно в море. Я ползу на четвереньках по мокрому песку сквозь слезы и дождь я вижу все расплывчато. Я поднимаю желтую с черным ласту с песка, прижимая ее к своей груди и начинаю громко кричать на сердито грохочущий океан.

Глава 42

Фишер

Сегодняшний день

Я знаю, что мне не следует погружаться в этой области, особенно в одиночку, но мне необходимо было побыть здесь, потому что это место напоминало мне о Люси, с которой прямо сейчас я не могу быть вместе. Я знаю, что ей стоит побыть одной, чтобы во всем разобраться, но меня убивает тот факт, что все это время я нахожусь вдали от нее. Как я могу убедить ее, что нам уготовано судьбой быть вместе, если я не в состоянии прикоснуться и поцеловать ее, показав, как сильно я ее люблю? Сегодня утром я предпринял последнюю попытку — положил к ней в почтовый ящик фотографию и письмо.

Повторяющийся, булькающий свист моего дыхательного аппарата, поставляющего кислород в легкие каждые несколько секунд, единственный звук, отдающийся в ушах на дне океана. Он такой спокойный и умиротворенный, как Люси, которая единственная способна прочистить мне мозги, когда я чувствую себя неуютно и напряженно. Мне нравится находиться здесь, внизу на дне океана, разделяя это огромное пространство с рыбами и кораллами. Я теряю счет времени, как только погружаюсь, и только слабый звуковой сигнал тревоги, сигнализирующий о том, что у меня осталось только около тридцати минут воздуха, говорит о том, что я проплавал здесь довольно долго. Хотя я уже израсходовал четыре галлона, я еще не готов всплывать. Я не хочу всплывать и опять начинать разбираться с реальностью, понимая, что все еще рискую в ожидании женщины, которую люблю. Я хочу быть ценностью для нее, черт побери.

Все шло так прекрасно. Мы вместе преодолели столько препятствий, что я даже не мог себе предположить, что что-то может пойти не так. Тайком от нее я постепенно благоустраивал наш коттедж, я ногой распахнул день в спальню, в которой выплеснул все свое дерьмо тогда, и Бобби помог мне вернуть мебель, которую он отдал на хранение, пока я проходил курс реабилитации, теперь она вернулась домой. Я хотел удивить Люси отвезти ее к нашему дому, встать перед ней на колени и умолять снова стать моей женой. Я хотел подарить ей обручальное кольцо, которое до сих пор ношу везде с собой и спросить ее готова ли она провести остаток жизни со мной и любить меня вечно. Наконец-то в тот день, когда она пошла с Элли на пляж, я все закончил и привел в надлежащий вид, и черт побери, появилась Мелани изливающая всякое дерьмо.

Мне следовало больше времени уделить Люси, и более подробно рассказать ей, что произошло тогда у «Barney’s». Мне следовало сделать все от меня зависящее, все, что было в моих силах, убедить ее, что она единственная женщина для меня с тех пор, как я впервые поцеловал ее. Никакая другая женщина не могла сравниться с ней, и я очень хотел, чтобы она увидела себя такой, какой вижу ее я. Я хотел, чтобы она увидела себя насколько она красива и подходит мне. Когда Элли пересказала все дерьмо, что несла Мелани, первый раз за всю свою жизнь я хотел задушить женщину — Мелани с фальшивыми сиськами, фальшивыми волосами, с ее чувством зависти на все вокруг, все это сделало ее для меня самым уродливым человеком в мире.

Я взглянул на нее с такой яростью, что ее надменный взгляд тут же слетел с лица, впервые на моей памяти. Мелани плакала, как ребенок, но я совершенно не чувствовал себя перед ней нисколько виноватым. Она пережила стольких мужей, что мне кажется, даже не понимает, что такое настоящая любовь. Я трахал ее всего лишь один раз в школе, и эта сука настолько уверенна в своей привлекательности, что по-настоящему верит, будто бы все пятнадцать лет я чахну по ее заднице. Единственная пятиминутная ошибка по пьяни в прошлом году, убедила ее, что я готов продолжить с ней отношения. Я сказал ей в недвусмысленных выражениях, что не стал бы трахать ее даже, если бы она была последней женщиной на земле. Я напомнил ей, что у меня ВСЕГДА была Люси и всегда будет, и, если она не отстанет от нас обоих, я могу сделать ее жизнь более затраханной, чем, черт побери, и так уже есть. Она попыталась извиниться, но я послал ее на хер. Она уже достаточно навредила мне, и ее слова раскаяния совершенно не изменят ситуацию.

Люси опять мимолетно обмолвилась, что недостаточно красива и недостаточно хороша для меня, также она говорила, когда мы были еще молоды, и я не представлял, что по сей день она ощущает эти комплексы. Я не осознавал произошедшее у «Barney’s» до сих пор мучает и терзает ее, и видно рано или поздно это должно было прорваться, разрушив все, что мы оба с таким трудом по новой создавали. Почему я не потратил больше времени, чтобы объяснить ей, что происходило в моей голове в ту ночь? Мы всего лишь однажды поговорили об этом, и я сдуру подумал, что этого будет достаточно. Мне нужно было знать ее гораздо лучше. Я уже ЗНАЮ ее намного лучше, черт побери, и должен понять, что ей необходимо большее. Женщина, которая считает, что ее мужчина изменял ей, не перешагнет через это так легко, сколько бы утешительных слов вы ей не говорили. Я взял ее лицо в руки, заглянул в ее глаза и произнес, что никто и никогда не заставит забыть меня клятвы и обещания, которые я дал ей. Даже когда я был накачен виски и находился в полубредовом состоянии, наполненный галлюцинациями, сама мысль оказаться внутри другой женщины вызывала у меня отвращение.