Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу, стр. 68

Исследователи (А.А.Шахматов, Д.С.Лихачев, М.Х.Алешковский, Т.В.Гимон, А.А.Гиппиус) в целом относят привлечение содержащего рассказ о призвании варягов киевского летописания для составления нов­городского свода к XII веку167. И.М.Троцкий полагал, что киевский ис­точник был использован в Новгороде веком позже. А.Г. Кузьмин, считая, что киевский материал был привлечен в Новгороде в начале XII в., утверждал, что в середине XIII в. начальная часть летописи (до 945 г.) была переработана с привлечением южнорусского свода, самостоятельно восходящего к ранним русским историческим сочинениям, и хроногра­фических материалов, полученных из Византии168. Видимо, в пределах названных столетий в новгородской летописи появилась «дружину многу», причина чего лежала в сознании новгородских книжников того вре­мени, полагавших Русь только на юге, на Среднем Днепре (да и себя уже начинавших ассоциировать с русью). Поэтому, она, по их представлени­ям, никак не могла явиться к ним из-за «моря». Вот почему в НПЛ нет ни слова о варяжской руси (послы «идоша за море к варягом и ркоша: «земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да пойдете к нам кня­жить и владеть нами»), и вместо нее братья «пояша со собою дружину многу и предивну». По представлению наших мыслителей уже эпохи складывания единого централизованного государства, где решающим фактором была военная сила, давнее образование его предшественника -Киевской Руси - не могло происходить иначе. В связи с чем варяжские князья под их пером не только «пояша с собою дружину многу», но и, придя к восточным славянам, «начаша въевати всюду»169.

Летопись, как и любой другой исторический источник, в обязатель­ном порядке должна быть подвергнута обстоятельной критике, позво­ляющей выяснить степень ее достоверности, тенденциозность ее состави­телей, их ошибки. Но эта критика не должна быть подменена насилием над ней, совершающемся в угоду концепции исследователя, ибо в таком случае он может легко переступить черту, отделяющую науку от фальси­фикации. Как справедливо заметил в 1932 г. норманист А.Л.Погодин, «при изучении литературы по варяжскому вопросу на каждом шагу встре­чаешь явные фантазии, не вытекающие из состояния наших источников, тенденции, намерение как-то самого себя убедить в том, чему едва ли верит сам исследователь...»170. И в преодолении распространенной прак­тики вольного обращения с памятниками и прежде всего с ПВЛ видится залог содержательного разговора о варяжской руси.

Глава 5 СКАЗАНИЕ О ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ

Часть 1 Повесть временных лег как исторический источник

«В истории нашей науки, — справедливо говорил М.О.Коялович, — на первом месте должны быть поставлены, как это всеми и делается, на­ши летописи как первый, надежный и содержательный источник». К со­жалению, сейчас приходиться констатировать: то, что когда-то было нор­мой, сегодня стало чуть ли не исключением. Сторонники норманского происхождения варяжской руси демонстрируют совершенно иное отно­шение к летописям, предпочитая чтениям ПВЛ, приоритетным в изуче­нии Киевской Руси и вступающим в разрез с их концепцией, свидетель­ства иностранных источников, говорящих о восточных славянах со сто­роны, с понятными отсюда многочисленными ошибками и невнятнос-тями, а зачастую и вовсе не имеющих никакого отношения к русской истории. А.Н.Сахаров недавно заметил, что норманисты, слабо разбира­ясь «в русских источниках, в первую очередь в летописных текстах», сде­лали западноевропейские и восточные памятники «по существу наиболее важными свидетельствами по истории древних славян»1. А именно в этом обстоятельстве кроется причина наличия и постоянного репродуци­рования в науке разного рода «исторических мифов», заслоняющих собой действительную историю Древнерусского государства.

Начальная летопись представляет собой сложнейший памятник, свод­чики которого с определенными целями, отражавшими либо их собст­венные позиции, либо настроения тех или иных общественных сил, пос­тоянно его перерабатывали, не только включая в него разновременные и разнохарактерные источники, но и выбрасывая все то, что противо­речило их взглядам на прошлое и настоящее Руси. Именно от понимания характера и конкретного содержания летописей, заключал А.Г. Кузьмин, «от определения условий происхождения и изменения записей во много зависит достоверность наших знаний о породившей их эпохе»2. ПВЛ лежит в основе Лаврентьевской и Ипатьевской летописей до 1110 года. В НПЛ в иной редакции отражен примерно тот же материал. Древней­шей редакцией ПВЛ считается та, что содержится в Лаврентьевском списке (1377), и в Радзивиловской летописи, восходящей к началу XIII в. (она представлена двумя списками XV в. - Радзивиловским, доведенным до 1206 г., и Академическим, в котором после указанного года следует продолжение иной, нежели Лаврентьевская, традиции). Близок Рад­зивиловской летописи Летописец Переяславля Суздальского, известный в списке XV в. (составлен в период между 1216-1219). К традиции Лав­рентьевской летописи примыкают сгоревшая Троицкая летопись начала XV в. и Симеоновская рукопись XVI столетия. Другая редакция ПВЛ на­ходится в составе Ипатьевской летописи (южнорусский летописный свод конца ХІП - начала XIV в., доведенный до 1292 г.), дошедшей в ряде списков, среди которых особое место занимают Ипатьевский (ок. 1425) и Хлебниковский (XVI в.). Ныне принято признавать обе редакции «рав­ноценными» и видеть в их основе один и тот же памятник3.

Вопрос о начале летописания, подчеркивал М.Н.Тихомиров, вопрос не только историографический: «он имеет громадное значение и для характеристики достоверности исторических сведений о древней истории Руси в ІХ-Х вв.»4. Первое мнение в отношении создателей ПВЛ и вре­мени ее сложения принадлежит великому В.Н.Татищеву. Связав лето­пись с именем Нестора5, он полагал, что тот создал ее в 1093 г., а его про­должатель Сильвестр придал ей окончательный вид в 1116 г. Вместе с тем историк впервые поставил вопрос о предшественниках Нестора: «...Он не со слов, но с каких-либо книг и писем из разных мест собрав и в порядок положил...». Мысли, высказанные Татищевым, пали вначале на благодатную почву. Вслед за ним Г.Ф.Миллер говорил, что «Нестор уже застал письменные известия, по которым сочинил он свою лето­пись...». И.Н.Болтин также затем отмечал, что «были прежде Нестора летописцы...»6. Это верное заключение, к сожалению, было вскоре забы­то и виной тому был А.Л.Шлецер, отрицавший существование летопи­сей до ПВЛ. В 1802 г. ученый в первой части «Нестора» полно изложил свой взгляд на ПВЛ, утверждая, что она была испорчена позднейшими малограмотными переписчиками, и потому необходимо стремиться к восстановлению «чистого, неиспорченного» Нестора (эту задачу он поста­вил перед собой еще в 1768 г.)7. Выход с «ложного пути поисков «очи­щенного Нестора» начался лишь после того, как Г. Эверс в 1814 г. и П.М.Строев в 1820 г. установили сводческий характер летописей, во­бравших в себя предшествующий разновременный и разнохарактерный материал. При этом Эверс заметил, что «восстановление истинного Нес­тора... остается по крайней мере сомнительным...»8.

После принципиально важного вывода Эверса и Строева начался про­цесс выделения из состава летописи ее источников9. В 1853 г. С.М.Со­ловьев предположил, что основой ПВЛ являлось Сказание о призвании варягов, первоначально представлявшее собой «отдельный сплошной рассказ без годов, которые внесены после...», а также предисловие «о до-рюриковском времени...». В 1861 г. Н.И.Костомаров сказал то же самое, только уточнив, что эта, по его словам, «Повесть древних лет», написан­ная христианином, оканчивалась за несколько лет до смерти Ярослава Мудрого. В 1868 г. К.Н. Бестужев-Рюмин выразил убежденность в том, что еще ранее XII в. велись письменные записи о событиях. И ядром ле­тописи он посчитал «Повесть откуда пошла Русская земля», написанную, вероятно, в Киеве с целью объединить историю Южной Руси с Север­ной: начало самостоятельности Киева с захватом варягами Новгорода. В 1896 г. И.Филевич, не сомневаясь, что название Начальной летописи от­носится лишь к какой-то ее части, говорил о «Повести о русской земле», не обнимавшей годовых записей и существовавшей в виде цельного рассказа, главным содержанием которой было показать «переход имени Руси с Дуная и Карпат в Киев». Вел ученый и речь о древнейшем своде, заканчивающемся вторым десятилетием X в. и уцелевшем, как он по­лагал, в Никоновской летописи. Этот свод начинался карпато-дунайски-ми преданиями, за которыми следовали предания Полянские, а затем события на славянском севере10.