Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу, стр. 53

Проблему варягов и руси Кузьмин рассматривал в тесной связи с про­цессом образования государства у восточных славян, специфика которого заключалась в том, что форма организации племенных союзов в VI-IX вв. выросла на почве территориальной общины и представляла собой стройную, созданную снизу, прежде всего в хозяйственно-экономических целях систему, в которой высший слой еще не отделился от низших звеньев. Но эта естественная государственность, говорил Кузьмин, «эко­номически целесообразная земская власть не могла простираться на об­ширной территории». Поэтому возвыситься над ними и объединить их могла лишь власть внешняя, выступившая в Поднепровье в лице полян-руси, а затем «рода русского», видимо, объединявшего выходцев из По-днепровья, Подунавья и Прибалтики и являвшегося паразитарным по своей сути, и главное занятие которого были война и торговля. Но объе­динение, созданное руссами, оказалось прочным по причине взаимной заинтересованности: они, довольствуясь в основном лишь номинальной данью с подвластных славянских племен, взяли на себя обязанность их защиты, «столь важную вообще в эпоху становления государственности и особенно важную на границе степи и лесостепи внешнюю функцию».

Видя в варягах вообще поморян (вар - одно из древнейших обозна­чений воды в индоевропейских языках), собственно варягами, варягами в узком смысле слова Кузьмин считал вагров-варинов, населявших Вагрию (Южная Балтика), племя, принадлежавшее к вандальской груп­пе, к IX в. ославянившееся, и имя которых распространилось на всех балтийских славян между Одером и южной частью Ютландского полу­острова, а затем на многих западноевропейцев. Колонизационный поток с южного побережья Балтики на восток, вобравший в себя как сла­вянские, так и неславянские народы, в том числе фризов и скандинавов, начался под давлением Франкской империи с конца VIII века. Варяги, прибыв на Русь, привнесли сюда свой тип социально-политического устройства. По заключению ученого, «это в конечном счете тот же славянский... основанный полностью на территориальном принципе, на вечевых традициях и совершенно не предусматривающий возможность централизации». И именно для этого типа характерна большая роль городов и торгово-ремесленного сословия, в связи с чем на Севере и была создана полисная система.

Подчеркивая, что современный норманизм держится главным обра­зом на прямой подмене (русь противопоставляется варягам, а для дока­зательства германоязычия последних используются факты, относящиеся к руси), исследователь констатирует, что «никаких данных в пользу гер­маноязычия собственно варягов вообще нет». Традиционный норма­низм, пояснял Кузьмин, исходил из их тождества и ему была присуща, следовательно, определенная логика. Говоря, что русь, истоки которой не были связаны ни с германцами, ни славянами, он пришел к выводу, что последними русь была ассимилирована примерно в ?І-ІХ веках. В связи с чем воспринималась соседями в качестве славян, да и сама осо­знавала себя славянским, хотя и аристократическим родом. Тот же про­цесс наблюдался и в других районах Европы, где входили в соприкосно­вение русский и славянский миры. В целом, подводил черту историк, «ни один источник Х-ХІ? веков не смешивает русь ни со шведами, ни с каким иным германским племенем». Вместе с тем значительный исторический, археологический, антропологический, нумизматический и лингвистический материал в поисках варягов и руси выводит, демон­стрирует Кузьмин, на южное и восточное побережье Балтийского моря.

Кузьмин доказал, с опорой прежде всего на саги, что норманны, с ко­торыми связывают варяжскую русь, стали появляться на Руси лишь при Владимире Святославиче, в конце X в., причем их действия не выходили из пределов Прибалтики, и только при Ярославе Мудром они вливаются в состав варягов-наемников, а затем проникают в Византию. Во-вторых, отмечая весьма сложный, полиэтничный состав древнерусского имено­слова (славянский, иранский, иллиро-венетский, подунайский, восточ-нобалтийский, кельтский и другие компоненты), историк на широком материале продемонстрировал, что в нем «германизмы единичны и не бесспорны», а норманская интерпретация, которая сводится лишь к отысканию приблизительных параллелей, а не к их объяснению, проти­воречит материалам, «характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднеп-ровья»234. В целом, как справедливо подытоживал исследователь свои на­блюдения над работами современных норманистов, «они идут от извне привнесенной презумпции: сначала провозглашается, что варяги - скан­динавы, а потом подтягиваются какие-то аргументы»233. В соответствую­щем духе, добавлял Кузьмин, они интерпретируют и показания главного источника по ранней истории варягов и руси - ПВЛ.

Глава 4 НОРМАНИСТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ О ЛЕТОПИСЦАХ И ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ

Часть 1 Летописцы — «первые норманисты»

В центре внимания исследователей, занимающихся разрешением варяжского вопроса, находится прежде всего Сказание о призвании ва­рягов. Под ним обычно понимают те известия, что помещены в Лаврен-тьевской и Ипатьевской летописях под 862 годом. В неразрывную связь с ними ученые ставят статьи, расположенными в части с 859 по 882 гг. включительно, полагая, что они все вместе в первоначальном варианте представляли собой цельный рассказ, лишь позднее разбитый на годы1. Поэтому, начало этого рассказа, возможно, звучало так, как звучит сейчас статья под 859 г.: «Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери, и на всех кривичех2, а козари имаху на полянех, и на северех, и на вятичех, имаху по белей веверице от дыма»3. Затем следовал текст, что расположен под 862 годом.

В передаче Лаврентьевской летописи он гласит: «Изъгнаша варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. И реша сами в себе: «поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву». И идоша за море к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъ-гляне, друзии гъте, тако и си. Реша руси (так читается в Радзивиловском и Академическом списках Радзивиловской летописи; в Лаврентьевской и Троицкой: «русь». - В.Ф.) чюдь, и словени, и кривичи вси4: «земля на­ша велика и обилна, а наряда в ней нет; до пойдете княжит и володети нами». И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрик, седе Новегороде (так в сгоревшей Троиц­кой; точнее в ней, по свидетельству Н.М. Карамзина, как и в Лаврентьев­ской, имелся пропуск, «но вверху приписано, над именем Рюрик: «Новг...»; по свидетельству других, «к слову Рюрик прибавлено: «седе Новегороде»5; в Радзивиловском и Академическом списках: «в Ладо-зе»6. - В.Ф.), а другий, Синеус, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Тру-вор. И от тех варяг прозвася Руская земля, новутородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени. По двою же лету Синеус умре и брат его Трувор; и прия власть Рюрик, и раздая мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. И по тем городом суть находници варязи, а перьвии насельници в Нове­городе словене, в Полотьсте кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома; и теми всеми обладаше Рюрик. И бяста у него 2 мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родом своим. И поидоста по Днепру, и идуче мимо и узреста на горе градок, и упрошаста и реста: «чий се градок?». Они же реша: «была суть 3 братья, Кий, Щек, Хорив, иже сделаша градокось, и изгибоша, и мы седим, пла-тяче дань родом их козаром». Аскольд же и Дир остаста в граде семь, и многи варяги съвокуписта, и начаста владети Польскою землею. Рюрик же княжащу в Новегороде»7.

Ипатьевская летопись излагает этот же текст практически одинаково с Лаврентьевской, но вместе с тем содержит несколько серьезных раз­ночтений, которым часть исследователей придает принципиальное зна-чение. В ней, во-первых, как и в названных списках Радзивиловской летописи, «русь» входит в состав разноплеменного посольства («ркоша русь, чюдь, словене...»), пригласившего варягов, хотя перед этим го­ворится, что послы «идоша за море, к варягом, к руси». Во-вторых, Рю­рик в Ипатьевской летописи по приходу на Русь в качестве своего опор­ного пункта выбрал не Новгород. Он, говорит летопись, «придоша к словеном первее, и срубиша город Ладогу. И седе старейший в Ладозе Рюрик». И лишь по смерти братьев, «прия Рюрик власть всю один, и пришед к Илмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новъго-род, и седе ту княжя». В-третьих, в летописи после фразы «и от тех варяг прозвася Руская земля» отсутствует комментарий, читаемый в Лаврен­тьевской о «варяжском» происхождении новгородцев: «новугородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша с/ювени»8. Под 866 г. Лаврентьевская и Ипатьевская летописи ведут речь о походе Аскольда и Дира (или «руси») на Царьград, которому удалось спастись лишь благодаря заступничеству самой Богородицы9. Это известие заим­ствовано из Хроники Георгия Амартола, причем имена Дира и Асколь­да появляются лишь в древнерусском переводе хроники10.