Культура на службе вермахта, стр. 62

В современной историографии сосуществуют самые разнообразные интерпретации Сопротивления: от осуждения коммунистического Сопротивления как предательства родины до оценки консервативной и армейской фронды как отклонений от генеральной линии нацизма. Подобные крайности следует отвергнуть как неисторические, так как любое участие в Сопротивлении в условиях тоталитарного режима было настоящим моральным подвигом, особенно для немцев, которые подвергались двойной нагрузке: обвинению в предательстве Родины и предательстве государства. «Да, я предал государство, зато они (нацисты) предали Родину», — так сформулировал это положение известный участник Сопротивления, полковник абвера Остер.

Коммунисты в Сопротивлении

Немецкие коммунисты, как и коммунисты других партий Коминтерна, составляли построенную на сталинской паранойе и сектантстве субкультуру, главной целью которой было уничтожение своих врагов: троцкистов, социал-демократов, капиталистов и их прислужников. Коммунисты (и немецкие тоже) так до конца и не смогли освободиться от представления о нацизме как о заговоре самых реакционных элементов мирового финансового капитала. Эта оценка была ложной и упускала самое существенное в нацизме — апеллирование к массам и завоевание ее симпатий, поэтому популистскую привлекательность нацизма, способствовавшую формированию ее массового базиса, следует оценивать гораздо выше, нежели его идеологическое доктринерство. Нацизм и коммунизм были разновидностями тоталитаризма XX в., и восхищение фанатизмом коммунистов в Сопротивлении вряд ли оправданно — многие нацисты тоже часто выступали как фанатики, готовые жертвовать чем угодно ради своих партийных догм и людоедской доктрины. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что многие коммунисты, сами пережившие жуткие мытарства в нацистских концлагерях, затем в сталинской послевоенной Восточной Европе делали то же самое со своими политическими противниками — настоящими или мнимыми ^{575}. [34] Релятивировать эти преступления довольно трудно, поскольку человек должен стараться оставаться человеком при любых обстоятельствах. Правда, немецкому историку Вольфгангу Випперману с трудом удалось опубликовать книгу «Красный холокост?» ^{576}, в которой он пытался релятивировать преступления коммунистов.

Положение немецких коммунистов в Сопротивлении осложнялось тем, что после того как стратегия единого антифашистского фронта (коммунисты в своих целях эксплуатировали союзы с социалистами) самим Коминтерном была сведена к абсурду, Сталин обратился к коалиции с Гитлером. Более того, незадолго до подписания пакта Сталин приказал отправить в нацистскую Германию 500 немецких коммунистов ^{577}, что было верхом вероломства и предательства «дела мирового пролетариата».

После прихода нацистов к власти ЦК КПГ распространил листовку, в которой призывал к «генеральной стачке» против Гитлера, против «кровавого варварского террористического режима, который неминуемо приведет к империалистической войне. Впрочем, коммунисты уже несколько последних лет твердили о «полной победе фашизма» в Германии — еще 1 декабря 1930 г. ЦК КПГ объявил, что Германия — это «фашистская республика», а правительство Брюнинга — это «первое фашистское правительство в Германии». Еще более жестко относились коммунисты к правительству Папена и Шлейхера. Эти заявления обесценили декларацию ЦК КПГ по приходу Гитлера к власти, в момент действительной опасности для республики и демократии ^{578}. Догматическое отношение коммунистов к социал-демократам как к «социалфашистам» не изменилось даже и после того, как нацисты вытеснили их из государственного аппарата. Еще в декабре 1933 г. Вильгельм Пик говорил о том, что «главным врагом» коммунистов продолжают оставаться «социал-фашисты». КПГ была массовой партией, численность членов партии в 1932 г. составляла 300 тыс. человек, за партию голосовало около 6 млн. немцев. Несмотря на массовость, КПГ не была самостоятельной партией, а всего лишь «секцией Коминтерна». Она подчинялась распоряжениям ИККИ, который с 1928 г. придерживался ультралевой концепции, призванной обеспечить интересы «первого в мире государства рабочих и крестьян» ^{579}.

На первом заседании нового правительства Гитлер сказал, что нельзя запретить Коммунистическую партию, ибо она насчитывает 6 миллионов сторонников. Впрочем, для нацистов различия между коммунистами, социал-демократами и профсоюзными активистами были довольно неясными, они их всех именовали «марксисты», поэтому все «марксистские» газеты были запрещены, и за их распространение наказывали. Вскоре, однако, нацистам представился подходящий повод для запрета КПГ — в ночь с 27 на 28 февраля 1933 г. произошел пожар рейхстага. Окончательное и полноценное суждение об ответственности нацистов за этот пожар (хотя он, безусловно, был в их интересах) до сих пор историками не вынесено. В поджоге рейхстага гитлеровцы обвинили коммунистов, тысячи функционеров КПГ были арестованы (только в Берлине — 1500 человек), в том числе и депутаты рейхстага. Коммунисты не ожидали столь энергичных и жестких действий властей, они не были к этому готовы. Поэтому КПГ практически перестала существовать, а оставшиеся на воле коммунисты должны были начинать формировать подполье. Быстрому разгону КПГ способствовали большая централизация партии и крайняя несамостоятельность местных функционеров. Из всех партий Веймарской республики КПГ более всего пострадала от нацистов — из 300 тыс. ее членов, по сведениям СЕПГ, более 150 тыс. продолжительное время находились под арестом. По более реальным данным, до 1934 г. властями было арестовано 60 тыс. коммунистов, а в 1935 г. в заключении находилось около 15 тыс. коммунистов. За первые два года нацистской диктатуры было убито около 2000 коммунистов. За малейшие признаки нелегальной деятельности (даже за распространение листовок) коммунистам грозила смерть ^{580}.

До конца 30-х гг. нацистам удалось пресечь всякую активность КПГ в подполье: террор и бесперспективность подпольной борьбы, а затем и «пакт Молотова — Риббентропа» расстроили организованную работу коммунистов: партия перешла к тактике выжидания. Даже в считавшихся коммунистическими Берлине, Руре и Саксонии не было заметно никакой активности коммунистов. Сами коммунисты не делали особых различий между «гитлеровским фашизмом» и «фашизмом» Папена и Шлейхера; они считали нацизм временным явлением, ждали всеобщего кризиса капиталистической системы и подходящего момента для революции и установления пролетарской диктатуры. Только когда начались массовые аресты коммунистов, руководство КПГ обратилось к организованному легальному (поначалу) протесту. Хотя коммунистические функционеры в ГДР и твердили о руководящей роли КПГ в Сопротивлении ^{581}, влияние коммунистов было ограниченным. Сталинские указания, в соответствии с которыми социал-демократов считали еще большими врагами, чем нацистов, были скорректированы только в 1935 г. на VII Конгрессе Коминтерна, продекларировавшего тактику единого народного фронта против фашизма. Но к этому времени всякая активность коммунистов была пресечена карательными органами СА и СС.

Как бы то ни было, после поджога рейхстага Коммунистическая партия Германии практически перестала существовать, а ее парламентские мандаты были аннулированы. Спустя шесть лет после прихода к власти нацистов влияние и значение коммунистических групп сошло почти на нет; они были настолько незначительными, что гестапо переключилось на более существенные центры сопротивления (как считали в РСХА) — на церковь, масонов, евреев, гомосексуалистов. Судьба КПГ показывает, что с разрушением правовой системы Веймарской республики юриспруденция превратилась в политический инструмент и потеряла характер орудия защиты политических меньшинств.