Девушка в поезде, стр. 59

– Вот и еще одна ложь, – говорит она. – Он рассказывал, что ты обожаешь этот дом, обожаешь в нем все, даже поезда. Он говорил, что ты даже думать не хочешь о том, чтобы сменить жилище, что настаивала на переезде сюда, к нему, несмотря на то, что раньше здесь хозяйничала я.

Я качаю головой:

– Зачем ему такое говорить?! Это полная чушь! Я два года уговариваю его переехать в другое место.

Она пожимает плечами:

– Потому что он постоянно лжет, Анна. Во всем.

Темнота в голове сгущается. Я сажаю Эви на колени, и та послушно устраивается поудобней – на солнце ее разморило, глазки закрываются.

– Значит, все эти телефонные звонки…

Теперь, похоже, все встает на свои места – Значит, это звонила не ты? То есть я знаю, что были звонки и от тебя, но…

– В основном от Меган? Думаю, да.

Удивительно, но и теперь, когда я знаю, что ненавидела не ту женщину, мое отношение к Рейчел ничуть не меняется. Сейчас, когда она такая спокойная, уверенная в себе и трезвая, я начинаю понимать, какой Рейчел была раньше. И меня это бесит, потому что теперь мне понятно, что он в ней в свое время нашел. И за что любил.

Я смотрю на часы. Чуть больше одиннадцати. Он уехал, по-моему, около восьми, может, даже раньше. Про телефон ему уже наверняка известно. Причем уже некоторое время. Может, он подумал, что где-то случайно его выронил? И захочет посмотреть под кроватью?

– Как давно ты знаешь? – спрашиваю я. – Про их роман?

– Я не знала. В смысле, узнала только сегодня. Не имею понятия, как и что там было. Я только знаю…

Она не заканчивает фразу, и я ей благодарна. Не знаю, как бы я выдержала ее рассказ о неверности Тома. Сама мысль о том, что я теперь в одинаковом положении с ней – толстой неудачницей Рейчел, – сводит меня с ума.

– Думаешь, ребенок был от него? – спрашивает она. – Ее ребенок?

Я смотрю на нее и ничего не вижу – глаза застилает черная пелена, а в ушах стоит рев, как бывает во время шторма или когда над головой низко пролетает реактивный самолет.

– Что ты сказала?

– Я… извини. – Она смущается и краснеет. – Мне не следовало… Она была беременна, когда умерла. Я имею в виду Меган. Мне ужасно жаль.

Я уверена, что ей вовсе не жаль, но я не собираюсь перед ней расклеиваться и впадать в истерику. Я опускаю глаза, вижу Эви и чувствую такую невыразимую боль, какой не могла даже представить. Я не могу больше дышать. Братик Эви или ее сестренка. Их больше нет. Рейчел садится рядом и обнимает меня за плечи.

– Мне очень жаль, – снова повторяет она, и мне хочется ее ударить. От ее прикосновения по коже у меня бегут мурашки. Я хочу оттолкнуть ее, накричать, но не могу. Она дает мне немного поплакать, а потом говорит спокойно и твердо:

– Анна, я думаю, нам лучше уйти. Тебе надо взять кое-какие вещи для себя и Эви, а потом мы уйдем. Вы можете пока остановиться у меня. Пока… пока все не разрешится.

Я вытираю глаза и отстраняюсь.

– Я никуда от него не уйду, Рейчел. У него был роман, он… Это же не в первый раз, верно? – Я начинаю смеяться, и Эви смеется вместе со мной.

Рейчел вздыхает и поднимается.

– Ты сама знаешь, что дело не просто в романе, Анна. Я уверена, что ты знаешь.

– Мы ничего не знаем, – возражаю я, но произношу это едва слышно.

– Она села с ним в машину. В тот вечер. Я ее видела. Я не знала, потому что сначала приняла ее за тебя. Но теперь я все вспомнила.

– Нет!

Эви маленьким липким пальчиком закрывает мне рот.

– Мы должны сообщить в полицию. – Она делает шаг в мою сторону. – Пожалуйста! Ты не можешь с ним оставаться.

Несмотря на жаркое солнце, я вся дрожу. Я пытаюсь вспомнить последнее появление Меган в нашем доме, когда она сказала, что нашла другую работу. Я пытаюсь вспомнить, как он это воспринял: был доволен или разочарован? Но в голове роятся другие, незваные воспоминания: о том, чему я была свидетельницей в один из первых ее визитов в качестве няни. Я должна была поехать на встречу с подругами, но почувствовала себя слишком уставшей и поднялась наверх, чтобы немного поспать. Том, должно быть, пришел, когда я была в спальне, потому что, спустившись вниз, я увидела их вместе. Она стояла, опираясь на стол, а он находился рядом, причем ближе, чем позволяли приличия. Эви сидела на высоком стульчике и плакала, но никто из них не обращал на нее внимания.

Меня бьет озноб. Знала ли я, что он хотел ее? Меган была очень и очень привлекательной блондинкой, похожей на меня. Поэтому да, я понимала, что он ее хочет, как понимаю по взглядам мужчин, проходящих мимо меня с женами и с детьми на руках, что они думают об этом. Так что, наверное, я знала. Он хотел ее и взял ее. Но не это! На такое он не способен!

Только не Том. Любовник, а затем и муж, отец. Хороший отец и надежный глава семьи.

– Ты любила его, – напоминаю я ей. – И любишь до сих пор, ведь так?

Она качает головой, но не очень убедительно.

– Любишь. И сама знаешь… что этого просто не может быть!

Я встаю с Эви в руках и подхожу к ней ближе.

– Он не мог, Рейчел. Ты знаешь, что он не мог этого сделать. Ты же не смогла бы любить человека, способного на такое!

– Но любила! – возражает она. – Мы обе любили.

По ее щекам текут слезы. Рейчел вытирает их, и вдруг выражение ее лица меняется, и она смертельно бледнеет. Она смотрит не на меня, а куда-то мне за плечо. Я поворачиваюсь, желая проследить за ее взглядом, и вижу, что из окна на нас смотрит Том.

Меган

Пятница, 12 июля 2013 года

Утро

Она вынуждает меня. А может быть, он. Но я почему-то уверена, что это она. Может, сердце подсказывает, не знаю. Я чувствую ее совсем как раньше, когда сворачивалась калачиком: семя внутри стручка, только это семя улыбается. Ждет своего часа. Я не могу ее ненавидеть. И не могу от нее избавиться. Просто не могу. Раньше мне казалось, что смогу, что с легкостью позволю ее вычистить из своего чрева. Но когда я думаю о ней, я вижу личико Либби, ее темные глазки. Я чувствую запах ее кожи. Чувствую, какой холодной она была в конце. Я не могу избавиться от нее. Не хочу. Я хочу любить ее.

Я не могу ее ненавидеть, но она пугает меня. Я боюсь того, что она может сделать со мной или я могу сделать с ней. Этот страх разбудил меня сегодня в пять утра, и я проснулась вся в поту, хотя окна открыты и я лежу в кровати одна. Скотт уехал на конференцию в Хартфордшир, или в Эссекс, или еще куда-то. Он возвращается сегодня вечером.

Что со мной происходит? Почему мне так хочется остаться одной, когда он здесь, а когда его нет, мне еще хуже? Я не выношу тишины. Мне приходится разговаривать самой с собой, лишь бы прогнать ее. Утром в постели я думала: а что, если все повторится сначала? Что случится, если я снова останусь с ней одна? Что произойдет, если Скотт от меня откажется? Откажется от нас? Что будет, если он догадается, что ребенок не от него?

Конечно, ребенок может быть и от него, но я чувствую, что это не так. Чувствую так же, как и то, что это девочка. Но даже если она и не его, как он узнает? Он не узнает. Не сможет узнать. Я глупая. Он будет вне себя от счастья. Он с ума сойдет от радости, когда я ему скажу. Мысль, что ребенок может быть не его, ему и в голову не придет. А если ему сказать, то это разобьет ему сердце, а я не хочу делать ему больно. Я никогда не хотела причинять Скотту боль.

Я не могу себя изменить.

– Но ты можешь изменить свои поступки, – говорит Камаль.

Я позвонила Камалю вчера вечером сразу после шести. Я не могла больше выносить тишину и начала паниковать. Я хотела позвонить Таре – она бы точно сразу примчалась, – но, представив, какой навязчиво заботливой и назойливой она будет, сразу передумала. Обратиться я могла только к Камалю. Я позвонила ему домой. Сказала, что у меня неприятности, я не знаю, что делать, и что схожу с ума. Он приехал быстро. Не без колебаний, но все же приехал. Наверное, я нарисовала более страшную картину, чем на самом деле, и он испугался, что я могу сделать с собой что-то нехорошее.