Я буду тебе вместо папы. История одного обмана, стр. 45

— С вами свяжутся через несколько недель, — сказала она прощание. — Вам потребуется подписать еще несколько документов.

В следующее мгновение она уже шла с ребенком к машине, и вскоре я потеряла их из виду.

Вернувшись домой, я первым делом налила себе чаю, села за кухонный стол, поставила чашку перед собой и прижала руки к животу.

На этот раз я чувствовала не просто боль потери. Я буквально окаменела. Мне казалось, что часть меня — ту часть, где девять месяцев росли и развивались две мои малышки, — просто-напросто вырезали, оставив пустоту и холод.

Слезы подождут, уговаривала я себя, но ничто не могло их остановить.

Глава сорок седьмая

После расставания с дочерью я несколько недель была безутешна. Я не чувствовала голода, не хотела умываться, одеваться, не выходила на улицу — я просто лежала в кровати, плакала или смотрела в потолок. По утрам я искала глазами кроватку Кэти, которая раньше стояла рядом с моей, и натыкалась на пустоту. Дни напролет я напряженно вслушивалась в тишину, надеясь, что вот-вот зазвучит ее нежный лепет. Каждый раз, стоило хоть на секунду забыть, что малышки здесь уже нет, мне приходилось снова смиряться с мыслью, что для меня она навсегда потеряна. Свинцовая усталость разливалась по рукам и ногам, притупляла чувства до тех пор, пока все тело, переполненное горечью потери, не начинало ломить от тоски и боли.

Я никак не могла принять тот факт, что где-то там, быть может всего в паре километров от дома Бев, живут мои дочери, которых я никогда не увижу. Я отчаянно мечтала о том, чтобы они вернулись ко мне.

Я пыталась представить Соню; ей сейчас уже два года, она, наверное, потихоньку начинает говорить и называет мамой женщину, с которой я никогда в жизни не встречалась.

В те дни мне часто снилась незнакомая комната со стенами, выкрашенными в нежный персиковый цвет. Приглушенный свет льется через большое, выходящее в сад окно, тонкие кремовые шторы тихо покачиваются на ветру. У стены стоит маленькая белая кроватка, застеленная мягким шерстяным одеялом, рядом с ней — уютное кресло с обивкой пастельных тонов. В кресле сидит женщина и баюкает маленькую девочку — мою вторую дочь. Каждый раз я пытаюсь разглядеть лицо малышки, но вместо него вижу лишь размытое пятно.

Когда боль потери становилась совсем невыносимой, я находила убежище в своих фантазиях — там я жила в собственной квартире с двумя дочерьми.

Если бы, думала я, если бы я смогла найти хорошо оплачиваемую работу, то обязательно забрала бы Кэти назад. Ведь последние документы еще не подписаны! Так что официально ее пока не удочерили.

Как только Бев уходила, я принималась лихорадочно просматривать местные газеты в поисках работы, обводила объявления, которые казались мне самыми перспективными, и звонила по указанному номеру.

Раз за разом меня спрашивали, сколько мне лет и какой у меня опыт работы. Через некоторое время я привыкла к ответам вроде «нам нужен кто-нибудь постарше, поопытнее и желательно с образованием», но сдаваться не собиралась. Я продолжала звонить на каждую работу, где предлагали зарплату выше, чем на фабрике.

Страницы маленького блокнота, который дала мне Бев, были исписаны цифрами. Но сколько бы я ни считала, в результате всегда выходило одно: за вычетом платы за жилье и текущих расходов от моей предполагаемой зарплаты не оставалось почти ничего. Я с трудом могла бы купить еду, не говоря уже о том, чтобы содержать двух детей и обеспечивать им надлежащий уход.

Первые недели Бев не трогала меня, но однажды она подошла, села на кровать и протянула конверт с письмом. Мы обе знали, что оно из суда.

— Ты так и не подписала документы? — спросила она.

Я виновато кивнула.

— Марианна, ты должна ее отпустить, — вздохнула Бев. — Конечно, мне не понять, что ты чувствуешь, но ты ведь желаешь для своей дочери лучшей жизни?

— Да, — прошептала я так, что сама едва расслышала свой ответ. Но я и не хотела его слышать, точно так же, как не хотела признавать, что Бев права.

— Ну а теперь подпиши документы. Я знаю, о чем ты мечтаешь, Марианна, но этого не случится. Подумай о том, как себя чувствует та женщина, которая готова дать твоему ребенку все, что ты дать не можешь. Нечестно заставлять ее ждать или беспокоиться, что ты заберешь малышку назад. Ей тоже приходится нелегко.

В первый раз с того момента, как мы познакомились с Бев, я услышала металлические нотки в ее голосе.

Она говорила, что хватит уже витать в облаках, пора вернуться в реальность. Мне всего шестнадцать, у меня вся жизнь впереди. И для своего ребенка я сделала все, что могла.

— Марианна, — добавила она, — ты поступила очень смело. Большинство девушек, отдающих детей на усыновление, даже не хотят посмотреть на них после родов. Ты сделала так, как сочла нужным. Но таким образом ты привязалась к малышке, и теперь тебе гораздо сложнее с ней расстаться.

Конечно, Бев была права. В конце концов, она была взрослее и опытнее. Но она не знала, что всего два года назад мне уже пришлось через это пройти. И даже я не ожидала, что будет так тяжело.

— А теперь, — добавила Бев, — пришло время оставить это в прошлом. Я поговорила с женщиной из отдела кадров на фабрике, рассказала кое-что о тебе и о том, что ты пережила в последнее время. Можешь подойти к ней, как только будешь готова, и она постарается сделать так, чтобы ты вернулась на то же место, где работала раньше. Ну так что, когда ты с ней встретишься?

— Послезавтра, — поразмыслив, ответила я, и Бев поняла, что завтра я собираюсь пойти в муниципалитет и подписать наконец необходимые документы.

Голос подруги смягчился, она взяла меня за руку, чтобы хоть как-то поддержать.

— Марианна, хочешь, я пойду с тобой? На работе можно взять отгул.

И снова я ответила «нет». Подписать документы об отказе — последнее, чем я могла помочь своей дочери. Я хотела сделать это сама.

В то утро я встала рано, приняла душ и оделась с особой тщательностью. Достала новые чулки и костюм, который Бев сшила для меня до того, как я раздалась из-за беременности: пышную юбку и белую блузку. Сейчас, то есть почти год спустя, одежда почти болталась на мне, потому что я не просто вернулась в свою прежнюю форму, но еще и сильно похудела после родов.

Нет, это не поможет, думала я, затягивая пояс и пытаясь хоть как-то скрыть, что юбка мне велика. Только что вымытые волосы слегка кудрявятся, на лице — скромный макияж… что ж, я готова сделать последний шаг. В шестнадцать лет я уже усвоила, что правильный макияж и грамотно подобранная одежда помогают казаться тем, кем мы хотим быть, и произвести нужное впечатление.

До муниципалитета нужно было ехать на автобусе всего несколько минут — и они полностью выпали из моей памяти: я закрываю дверь — и вот я уже на месте. Забавно, я помню, как стучали каблуки по покрытому плиткой полу, и перед глазами до сих пор стоит лицо женщины, сидевшей в кабинете, куда, если верить письму, мне необходимо было явиться. Она спросила, зачем я пришла, и я объяснила, что мне надо подписать формы на усыновление.

— Ах да, есть такие, — равнодушно ответила она, когда я назвала свое имя.

Женщина выдвинула ящик шкафа для хранения документов и быстро отыскала нужные:

— Подпишите здесь. — Судя по ее тону, она отчаянно скучала.

Я взяла протянутую ручку и документы. И это все? Больше ничего не нужно? Обменяться парой слов с равнодушной сотрудницей муниципалитета и расписаться дешевой пластиковой ручкой в двух местах? Мне потребовалось тридцать секунд, чтобы отказаться от прав на ребенка…

— Спасибо, — кивнула женщина и вернула документы на место. Больше она не смотрела в мою сторону: я была хоть немного интересна ей до тех пор, пока держала в руках бумаги. Теперь они надежно спрятаны в ящике, так зачем тратить на меня время? Не говоря ни слова, я развернулась и ушла.