Я буду тебе вместо папы. История одного обмана, стр. 27

Но я не сделала этого, потому что социальный работник всем своим видом показывала, как ей хочется поскорее убраться отсюда. Несмотря на это, сначала она обязана была задать мне один крайне важный вопрос. Тогда я не знала, что от моего ответа зависит, какие решения будут приняты насчет моего будущего. Я чувствовала лишь, что неприветливая дама испытывает ко мне явное отвращение.

— Кто отец ребенка? — спросила она.

Правдивый ответ застрял у меня в горле; страх превратил его в холодный ком, мешавший не только говорить, но и дышать.

Я открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла, и мне наконец удалось выдавить три слова, которые я до этого уже говорила директрисе:

— Я не знаю.

Судя по всему, мой ответ не удивил социального работника. С тем же выражением лица она повернулась к маме и коротко объяснила, что меня отправят в Дом для незамужних матерей.

— Для ребенка найдут приемных родителей, — закончила она. Я почувствовала, что от этих холодных слов, сказанных даже не мне, а моей матери, у меня внутри все перевернулось. Несмотря на то что это был мой ребенок, я была слишком маленькой, чтобы иметь хоть какие-то права.

Через два месяца социальный работник вернулась и забрала меня в вышеупомянутое заведение.

Перед отъездом я смотрела на маму, надеясь, что она скажет хоть слово, чтобы успокоить и поддержать меня. Хоть одно слово, чтобы показать: она меня любит и понимает. Но мама явно избегала встречаться со мной взглядом. Вместо этого она закурила и взяла на руки малыша Джека.

— Ему нужно подгузник сменить, — зачем-то сказала она и отвернулась.

Я подхватила старую сумку со сменой белья и застиранной ночной рубашкой и пошла вслед за женщиной в синем пиджаке к машине.

Только потом, спустя несколько лет, я заметила то, что ускользнуло от тринадцатилетней девочки: моя мать ни разу не задала мне вопрос, который так интересовал директрису и сотрудницу социальной службы.

Глава двадцать шестая

Воспоминания о грязной комнате и пренебрежительном взгляде социального работника отступили, и я снова оказалась на своей чистой, светлой кухне.

Я снова взяла в руки письмо. Дочка оставила не только адрес, но также номер телефона. Я знала — так она хочет показать, что будет ждать моего звонка.

Она написала, что потратила несколько лет на поиски. Началось все, когда у нее родился ребенок и она решила, что ее дочь обязательно должна встретиться со своей биологической бабушкой. Беременность и роды заставили ее задуматься о том, как она сама появилась на свет, так что желание встретиться со мной росло вместе с малышом в ее животе.

Погруженная в свои мысли, я аккуратно сложила письмо и засунула его обратно в конверт, но только что прочитанные строчки продолжали звучать в голове. Тишина, царившая в доме и еще несколько минут назад казавшаяся благом, теперь давила на меня со страшной силой, я не могла дождаться, когда ее нарушат звонкие детские голоса.

Как содержание письма повлияет на наш брак? — спрашивала я себя в то утро.

«Мой муж любит меня», — убеждал меня внутренний голос. Но ему тут же возражал червячок сомнений: «Конечно, он любит тебя, любит свою семью и свой брак, но сможет ли он полюбить еще и это?»

Я вскипятила чайник, заварила свежий кофе и, грея руки о теплую чашку, пошла в гостиную. Там села на диван и почувствовала, что прошлое не отпустит меня так просто, — слишком много воспоминаний всколыхнуло пришедшее утром письмо.

В школе нам мало рассказывали о взрослой жизни. Половому воспитанию посвятили, кажется, один урок, и мне было довольно интересно послушать, что говорят учителя. Правда, я уже знала, откуда берутся дети.

Когда у меня начались месячные, мужчина из соседнего дома сказал, что обо всем позаботится. Он сообщил, что девушка может забеременеть только в определенное время. Я поверила ему, но при этом прекрасно понимала, отчего пропадают месячные.

Когда они не пришли в первый раз, я тут же рассказала ему об этом.

Я отчаянно надеялась на его доброту, на то, что он обнимет меня, пообещает заботиться обо мне и убедит, что все будет хорошо. Однако в тот миг, когда слова о задержке сорвались с моих губ, всем моим надеждам суждено было разбиться.

Он вцепился в руль с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

— С чего ты вообще взяла, что это мой ребенок? — язвительно поинтересовался он, взглянув на меня с неожиданной злостью.

Я заплакала и сказала, что, кроме него, этим ни с кем не занималась, но в ответ он посмотрел на меня так, будто я вдруг превратилась в самое омерзительное на земле существо.

— Значит, так, Марианна, запомни: ты должна молчать обо всем, что было, поняла? Даже не вздумай кому-нибудь рассказать. Да и кто тебе поверит, а?

— Мой папа… — неуверенно начала я.

— Что — твой папа? Когда он обвинял твою мать в том, что твой брат — не его ребенок, что он сделал? Дейв по-прежнему спокойно работал на ферме и слонялся вокруг. А кого избил твой отец? Твою несчастную беременную мать. Так что постарайся уяснить одну вещь, Марианна: расскажешь кому-нибудь, тебе же будет только хуже. Как ты думаешь, кто получит взбучку? Уж точно не я. Короче, если месячные так и не придут, просто скажи, что путалась с парнями из школы и даже не знаешь точно, от кого залетела.

— Но это же неправда! — возразила я, чувствуя, как по щекам бегут горячие слезы.

— Послушай, не надо все усложнять. По закону тебе запрещается заниматься сексом с кем-либо старше шестнадцати лет. Так что в твоих интересах говорить всем, что понятия не имеешь, кто отец ребенка. Ну, это если месячные не придут. Хотя я не думаю, что кто-то вообще будет тебя расспрашивать.

Он снова оказался прав.

Глава двадцать седьмая

Дopa редко заходила к нам в гости. Я как-то не задумывалась над этим, полагая, что она предпочитает сидеть в своем чистом, опрятном домике. Но в то утро, когда мама решила спросить меня насчет месячных, Дора как раз заглянула к нам на чашку чаю.

Она принесла с собой игрушки, так что дети сразу убежали во двор, а Джек сидел на расстеленном на полу одеяле и сосредоточенно жевал ногу старой куклы. Несмотря на то что ему было уже три года, он до сих пор не говорил, и маму, судя по всему, нисколько не волновало, что ее сын до сих пор ходит в подгузниках. Он что-то весело бормотал себе под нос и пухлой ладошкой пытался поймать танцующие на полу солнечные зайчики.

— Марианна, иди посиди с нами, — сказала Дора.

Я давно научилась отличать просьбу от приказа, и от ее тона у меня противно заныло под ложечкой.

Судя по голосу соседки, меня ждал отнюдь не обычный разговор о том, как у меня дела в школе.

Но причин не идти к ним у меня не было, так что я убрала со стула кучу пеленок, пакет и расческу, села и стала гадать, зачем меня позвали.

Ждать долго не пришлось.

— Марианна, скажи, пожалуйста, куда ты убирала прокладки всю последнюю неделю? Почему ты не отдавала их мне, чтобы я их сожгла? — напряженным голосом спросила мама.

Мне стало нехорошо. Дора и мама сверлили меня взглядами, а я ужасно хотела встать и убежать. Но вместо этого я вжалась в стул и промолчала.

— Марианна, отвечай на вопрос, — строго сказала Дора.

«А тебе-то какое дело?» — пропищал голос в моей голове, но я не решилась озвучить этот вопрос. Я вдруг поняла, что Дору позвали к нам только для того, чтобы она поучаствовала в допросе.

— Мама, я отдала их тебе, когда у меня в последний раз были месячные, — наконец ответила я, и женщины быстро переглянулись.

Больше всего на свете мне хотелось оказаться где-нибудь подальше от них. Даже во время разговора с мужчиной из соседнего дома мне не приходилось называть вещи своими именами. С тех пор как я задумалась о причинах задержки, я ни разу не произнесла вслух слово, от которого меня в дрожь бросало, хотя и знала, что рано или поздно мне придется его сказать: «Беременна». Нет, этого не может быть… Или может? Руки внезапно вспотели, во рту пересохло. Я облизала губы, стараясь не встречаться взглядом с мамой.